Московские тюрьмы - Алексей Мясников

В обеденное время оставили меня одного. Добрый знак, значит, еще не сажают. Вхожу в доверие. Жду часа полтора, вернулись к трем. Может быть, хватит на сегодня? Нет, говорят, следователь просил подождать. Тогда не худо бы и мне поесть. Переглянулись, морщат лбы: «За полчаса успеете?» Да мне хоть минутку — глотнуть свежего воздуха. Со вчерашних возлияний мечтаю о кружке пива, тут есть «гадюшник» неподалеку, я знаю. Прыг-скок из прокуратуры — и вдоль по Новокузнецкой в желанном направлении. По пути за углом столовая. Мухи, вонь, духота. Иссохшие бутерброды. Раздача пуста. Женщины в грязно-белом смотрят, будто я хуже татарина, — столовая скоро закрывается. Рядом «гадюшник». А что там: кружка пива из автомата да десяток сушек. Перегорело похмелье, пиво не в радость. И полчаса на исходе. Запил сушки теплой кислятиной и обратно. Пообедал.

Бравые инспекторы сверили мою аккуратность по ручным часам. И по стрелке секундой? От скуки им морды сводит. Сонно лоснятся в духоте и сигаретном угаре. «Вам самим не надоело?» Уныло соглашаются, но что поделаешь — так надо. «Теперь недолго, — говорит Круглоголовый, — час, не больше». И уходит разузнать о следователе. Долго его не было. Зато вернулся с разрешением: «Следователь сегодня не сможет беседовать, он вас вызовет потом». Когда «потом»? У нас с женой отпуск через две недели, мать на Урале ждет на свой день рождения, путевка в Пицунду — что прикажете делать: брать билеты или нет? Они, разумеется, ничего определенного сказать не могут, но убедительно просят пока не покидать Москвы — на этой недели мне дадут знать. «А что скажут на работе — где был два дня?» — «Скажите, что были в прокуратуре, но не говорите по какому поводу. Про обыск и допрос — не надо».

Выходим из комнаты, как из камеры. На лестнице сверху вниз мелькнул Боровик. Стрельнул в меня недовольным взглядом, будто я усугубил свое преступление перед Родиной тем, что не принес ему зонт.

Чего-то я все-таки ждал

Мы с Наташей переживали томительную полосу неопределенности и ожидания. Часто из Южноуральска звонила мать: собираемся ли мы, когда приедем и чтоб были обязательно — она ждет. А мы не знаем, что ей ответить. Все наши знакомые в голос убеждали, что самое страшное миновало. Сразу не взяли, значит, уже не заберут. В худшем случае административные неприятности: ну по работе, ну, может, вышлют куда-нибудь — сажать-то не за что и какой из меня преступник? Надо переждать, что-нибудь нарисуется. А пока собраться с силами, чтобы подобрать хвосты, уладить дела и долги, чтоб если что никого не подвести. Несколько раз садился за читательские письма в «ЛГ». Обработка их почти закончена, осталось всего ничего, но работа не шла. В голове камень, настроение прощальное, тянуло повидаться с друзьями. На работе двухдневное отсутствие объяснил тем, что был в прокуратуре. Тут только сообразил, что нужна бумажка, в прокуратуре не выдали, и я не догадался спросить. Однако бумажку не потребовали. Коллеги заахали: что случилось? «Так себе, — отвечаю, — просили пока не рассказывать». Только распалил любопытство, ловлю сочувственные взгляды — у нас ведь в основном женщины.

Позвонила Наташа: они подъедут с Олегом. Встретились на бульваре у Пушкинской площади, где в одном из старых зданий, заселенном АПН и различными учреждениями, ютится в бывших квартирах наша лаборатория. Рассказываю о вчерашнем посещении прокуратуры, анализируем обстановку. Нельзя молчать, надо дать информацию на Запад. Олег говорит, что об этом уже позаботились, а сам чего-то оглядывается и прибавляет шаг вглубь бульвара. За нами парочка: мужчина и женщина. Когда мы встретились, они стояли спиной к нам у киноафиши-«сплетницы»: в какое кино пойти? Скромно одеты, неприметная парочка — чего Олегу мерещится? Но он уже шепотом, чтоб и я помолчал. Действительно, свернули на другую аллею, парочка за нами, дистанция в десять шагов — все та же. Олег обратил внимание: «Посмотри, как он «дипломат» держит». Да, неестественно, рука с чемоданчиком вытянута вперед. Записывают? Сворачиваем резко в сторону, на аллею, где нет прохожих. Дальше идти за нами было бы просто неприлично. Палочка исчезает из виду.

Наташа рвет и мечет: никак не остынет от своего Воробьева. «Угрозы, шантаж, привезли в прокуратуру, а в протоколе — сама пришла, я в шоке, толком не помню, что говорила, что подписывала. Я откажусь от своих показаний, Олег, кому я должна направить протест?» Мы снова выслушали то, что она могла вспомнить. В общем, корить ее не в чем, можно обойтись без заявления. Но самолюбие ее крепко задето, допрос был унизителен. Потом, когда меня забрали, она тут же отправила прокурору Москвы заявление с отказом от показаний и жалобой на следователя. Ответ она не получила. На закрытии дела я видел протокол ее первого допроса. Воробьев действительно составил его издевательски, выставил дурочкой, но прицепиться ему было не к чему — кроме Чикиных, Наташа никого не назвала. Все-таки молодец Наташа! Не раз еще удивит меня стойкостью и бесстрашием, хотя трусиха неимоверная и такая вроде бы слабенькая и далекая от наших дел.

Приехал в командировку брат из Тюмени. Прямо с аэропорта ко мне на работу, пошли обедать в ресторан «Берлин». Днем там спокойно, можно поговорить. Старый, респектабельный ресторан. В уютном зале бассейн посередине. Выбрали небольшой столик в сторонке. Почти никого в этом зале. Ждем заказ. Вдруг среди разговора замечаю мужчину напротив. Сидит у окна, нога на ногу, держит развернутую газету, на столе чашечка кофе — классический тип детектива. Откуда он взялся, ведь не было никого? Официант приносит блюда и водку, исчезает и тут же из-за колонны вытягивается его любопытная голова. И КГБ под боком. Похоже, все связано. Вовка не видит, это за его спиной, я киваю ему на детектива. Мельком оборачивается, смеется. Кино. Говорим о своем, чего нам прятать? Договорились никому, особенно матери, пока ни слова. Если не приеду на день рождения, так он так устроит, чтоб в этот день она не волновалась. Впрочем, неделя к концу, пока тихо, может быть, образуется.

Да, мне не звонили, не вызывали. «Что я тебе говорила, все говорят, — скандировала Наташа. — Нет состава преступления, все позади». Мы решили жить, как жили, будто ничего не случилось. Вовка внес долю на подарок матери. Наташа купила длинные индийские бусы из мерцающих, как из ночи, полудрагоценных камней. Приобрел билеты в Челябинск, идем через неделю, 20-го. Несколько дней у матери, оттуда в Пицунду. На этот раз не хотелось стесняться в средствах. Пока тихо, но и перед грозой тихо. Кто знает, может это последний отпуск, последняя поездка? Мы считали дни и молили судьбу, чтобы поездка состоялась. А потом будь что будет — я был готов ко всему, но только бы не до отпуска. И потому, если поезд, то спальный вагон, купе на двоих. Если к матери, то полный багаж — от подарков до сухого вина и сухой колбасы, ничего там у них, на Урале, нет. Если юг, то и денег побольше, чтоб хоть там не трястись над копейкой. Напоследок подарю-ка Наташе праздник. Взял командировочные сразу от двух журналов. Парой статеек между пляжами комфорт окупится. Но чем меньше дней до отъезда, тем сильнее тревога — как бы все не сорвали. Не дай бог такого подарка матери, Наташе, да и редакторов всех подведу, кому обещал или должен. Сказали бы не ехать — другое дело, но ведь не сказали, значит, надо жить, надо идти в отпуск и постараться провести его так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые…»