Весенний шум - Елена Серебровская

Маша слушала зачарованно. Какой Сережа умный! Но все ли он сказал? Узнавать — да, от этого задыхаешься, как будто вышел на гребень горы, но узнавать — пассивное состояние. А делать? Самой делать что-нибудь, творить?

— А еще любовь это творчество. Мы же не только узнаем друг друга, мы влияем друг на друга, творим человека. Так мне больше нравится.

Сергей рассмеялся:

— Интересно, кто кого творит у нас, ты меня или я тебя?

— Тебя сотворишь, как же… Глина — это женщина, а вы все, представители сильного пола, воображаете только себя творцами, главными фигурами… А на самом деле…

Она не договорила и густо покраснела. Договорить было нельзя, — она подумала о том, что она была уже замужем, она опытнее его, хотя он и любит говорить о «других девушках». Но сказать это не было никакой возможности.

— Сильный пол, слабый пол — чепуха, — сказал Сережа серьезно. — Я, например, очень рад, что земля не заселена вся мужчинами, и не потому, что мне приятно видеть слабых. В наше время женщины не имеют права быть слабыми. В борьбе достается одинаково всем, и женщинам и мужчинам. Мы, комсомольцы, должны быть готовы в любой момент отдать свою жизнь за коммунизм, причем тут — слабые?

— Никто сейчас наших жизней не требует. Время же мирное.

— Ну и что ж! А ты готова к этому? Надо себя воспитать, проверить, приготовить.

Он помолчал, а потом сказал ей, почти по секрету:

— Помнишь, мы сидели в оперном, на галерке. Представь, если внизу торчали бы острые пики — и вдруг обком комсомола постановил: Сергею Жаворонкову броситься вниз, на эти пики… Мучительная смерть. Я должен был ответить себе, смогу ли. Я не сразу ответил. Это же страшно и больно. Но потом я решился… А ты решилась бы?

Маша испуганно взглянула на Сергея:

— Но такого же никто не постановит.

— Неважно. Конечно, такого не потребуется. Вопрос стоит принципиально. Ты решилась бы?

— Да, — ответила она шепотом, холодея от мысли об ужасном мучении. И добавила тихо: — Если можно, с тобой вместе.

Маша рассказывала Сергею обо всех своих тревогах и делах. Если Сергея не было в городе — Маша писала ему. Он помогал ей иногда понять такие вещи, которые поначалу казались и вовсе необъяснимыми.

Маша очень любила всяких малышей, и грудных и бегающих. И они отвечали ей взаимностью. Незнакомые дети сразу шли к ней, стоило только позвать, ее не дичились, ей улыбались с первого взгляда. Когда она возвращалась домой с занятий, ребятишки во дворе хватали ее за руки и требовали, чтобы она покружила их… Они навешивались ей на руки гроздьями, и она кружилась с ними, изображая живую карусель. «Маша пришла! — кричали они еще издали, увидев ее, — Маша пришла!»

Да… Вот она окончит фабзавуч, будет работать, или в вуз поступит, как требует отец. А когда-нибудь у нее у самой будет маленький. Интересно! Конечно, сейчас об этом рано думать, сейчас она еще не самостоятельная. И — главное — она не замужем.

Она полюбила Сергея, и он говорил ей, что любит. Он это редко говорил, всего дважды. Он понимал, что живут они в разных местах, что оба еще только на пороге жизни, и потому, наверно, никогда не сказал ей «иди за меня замуж». Наверно, потому.

Иногда он казался Маше рассудочным человеком, слишком благоразумным и потому — холодным. Почему он ничего не требует от нее? На улице поцелует — и уйдет. И все. А потом уедет на месяц, а ты тоскуй, бегай из угла в угол, сама не понимая, что с тобой… Сергей был с ней очень неровен. Иногда, вернувшись на два дня в город, он встречал ее, а потом говорил: «Собственно, я не вполне понимаю, что мне от тебя нужно. Без тебя скучал по тебе, а увидел — и уже не уверен, надо ли нам было видеться».

В ответ на такие слова Маша порывалась уйти, обижалась. Но, заметив это, он брал ее за руки и не отпускал. «Ты пойми, есть в жизни вопросы, которые нельзя решать приблизительно, — говорил он, — я миллион раз проверяю себя, но и ты ведь тоже не знаешь точно, что тебе нужно…»

На улице Сергей разыгрывал смелого и почти наглого юношу, но дома, в редкие вечера, когда они оставались наедине, он был стыдлив и стеснителен, как девушка. Однажды Маша пришла и увидела его в рубашке, которая не была застегнута на груди. Сквозь открытый ворот был виден легкий темный пушок волос. Маша заметила это. Он поймал ее взгляд, покраснел и быстро застегнул пуговички рубашки.

— Понимаешь, с тобой я совсем не тот, что с другими девушками, — признался он ей однажды. — В общем, ты не слабей меня, это ясно.

Маша слушала его и думала, что никаких «других девушек» вовсе нет в природе. Просто он не знает, как скрыть свое смущение, и маскирует его, изображая на словах «бывалого парня». Но чем же она так подавляет его? Молчаливая, покорная, она сама чувствует себя скованной, связанной. Сколько раз, глядя на него, она хотела броситься к нему на шею, целовать его и говорить, что любит, любит, любит… Но дикое это желание перебивали всякие страхи, опасения, какая-то неуверенность, стыд. И часто сидела она против него молча и не двигаясь, чувствуя в себе словно бы электрическое гудение, — ей казалось, что это боролись противоречивые чувства и мысли. Она и соображала-то плохо в такие минуты, и на вопросы его отвечала невпопад — если спрашивал он о постороннем чем-нибудь.

Сергей просто не знал, как с ней обращаться, — то грубил ей, то оправдывался и говорил приятные вещи, то целовал при людях, то держался неловко и странно. Маше не приходило в голову, что все это — от сильного неравнодушия, все это — от волнения, от сознания мужской своей ответственности за каждый шаг и поступок. Все это — от восхищения своею подругой и от страха — подчиниться ей в будущем, подпасть под обаяние ее правдивой, сильно чувствующей натуры.

Может быть, все дело было в слишком редких встречах? Они не успевали доспорить, не успевали выговориться как следует — и снова разлучались надолго. Письма — не то. Сказать надо столько, что на письмо не хватило бы и общей тетрадки, не то что тонкой. В разговоре важны подчас не сами слова, а интонации, то, как эти слова произносишь.

Однажды Сергей позвонил и сказал, что был в городе, но повидаться им не удалось, потому что он был занят очень, а сейчас уезжает. Возможно, что через месяц он совсем переедет в город. Почему — об этом он расскажет ей при встрече.

Был в городе и не повидался с ней… Три дня был — так он сказал. Конечно, бывают дни, перенасыщенные делами и заседаниями. Но увидеться хотя бы на десять минут можно, если очень захочется. Хоть постоять в темной парадной и перекинуться двумя словами.

Маша написала ему, но ответа не дождалась. Что там с ним происходит такое? И можно ли так испытывать терпение любимой? Все-таки не хватает чуткости некоторым товарищам, явно не хватает.

В общем, месяц этот пролетел незаметно, потому что в фабзавуче шли опросы, писали контрольные, сдавали на разряд. К тому же комсомольская газета предложила юнкору Лозе написать о работе заводской организации МОПР, о переписке с комсомольцами Саксонии, о соревновании с ними: мы добиваемся успехов в учебе и производстве, они — в борьбе за право работать, за свободу… Интересное соревнование! Показатели совсем разные, а в общем — делаем одно дело: крепим интернациональную солидарность рабочих всех стран, разоблачаем буржуазную ложь, помогаем молодым девушкам и юношам становиться сознательными борцами за дело социализма.

Итак, месяц прошел. Сергей приехал и позвонил Маше. Свидание он откладывал со дня на день. «Что с ним? — думала Маша, — может, влюбился в другую девушку?»

Наконец он пригласил ее к себе. Родители его уехали снимать дачу, и он был один.

— Ты переезжаешь в город? — сразу же спросила Маша.

— Да. Поступаю учиться в школу следователей.

Она обрадовалась, захлопала в ладоши — теперь они будут видеться часто! Но Сергей сидел молчаливый и не выражал никакой радости. Какая-то тень легла на его глаза, какая-то новая скорбная морщинка пересекла его лоб и изменила все выражение лица. Что-то случилось. Но что же? Приставать с вопросами Маша не могла.

Она стала рассказывать ему о себе, об испытаниях, о заводе. Сергей слушал безучастно. Думал он о чем-то другом. Когда Маша умолкла, Сергей сказал: