Камигава: Рассказы - Jay Moldenhauer-Salazar
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, лучше завершить работу и передать ее результат. Конда желал обладать этой информацией, и вполне мог иметь намерения, которыми не мог делиться. Разве он не заслужил доверие и верность кицунэ…?
Мне очень жаль, - прошептал Восемь-с-Половиной Хвостов катане в своих лапах. – Я тот, кто убил тебя. Если бы я только знал, что Конда… - Он покачал головой, и открыл широкий алтарь, встроенный в одну из стен его комнаты.
Внутри лежал небольшой пучок белой шерсти, с обеих сторон перевязанный веревкой.
Старейшина кицунэ Девять Хвостов крепко сжал церемониальный нож. Лишь пару лет назад, он обрел свой девятый хвост, став духовным лидером всех кицунэ. Тогда это была большая честь. Теперь это стало клеймом позора.
- Я не заслуживаю этого, - прошептал он. – Пока последствия моих действий продолжают убивать невиновных. – Он почти слышал, как Война Ками пылала снаружи, как и в его голове. Он все еще дрожал под давлением осознания того, что его действия были направлены на разжигание войны. Он не знал наверняка, была ли его работа как-то связана с войной, но струны глубоко в его сердце настаивали на том, что он прекрасно знал правду.
Ему пришлось зажмурить глаза, когда нож впился в шерсть его хвоста.
Он никогда никому не сможет рассказать, почему он отрезал половину своего хвоста – не сможет, пока продолжалась Война Ками, возможно, даже, после нее. Это будет либо предательством, либо признанием ответственности на сотни, возможно, тысячи смертей. Это была лишь крошечная часть его платы за свою слепоту. Это была крошечная цена за его искупление.
Странным образом, этот кусок шерсти напомнил ему то, что когда-то сказал его отец. Когда Восемь-с-Половиной Хвостов родился, на его хвосте, совершенно белом, как у большинства новорожденных кицунэ, была черная полоса. Это, утверждал его отец, был знак, знамение, что его сына ждала великая судьба, и что он вырастет, чтобы изменить мир.
Восемь-с-Половиной Хвостов фыркнул. Он и в самом деле изменил мир.
Он вложил катану в алтарь, рядом с куском своего хвоста. Может быть, однажды у него будет хоть часть той чести, которой обладал ее владелец. Возможно, настанет день, когда он будет достоин и остатка своего хвоста. Может, когда-нибудь, его неустанный поиск искупления, наконец, приведет его к столь желанному миру для Камигавы и для него самого.
Но не сегодня.
Безопасность
Gwendolyn Kestrel
Три ночи назад, охранники незуми деревни Китаносу, услышали в отдалении отчетливый, тревожный шум, похожий на тысячи стонущих, рыдающих, и вопящих в эмоциональной или физической агонии голосов. Испугавшись, они доложили об этом старейшинам деревни.
Старейшины долго спорили, но к решению не пришли.
Две ночи назад, охранники услышали тот же шум. Некоторые говорили, что он стал громче, словно, ближе, другие утверждали, что он был мягче, словно удаляясь.
Взволнованные и озадаченные старейшины пришли к выводу, что решения у них все еще нет. Они выслали гонца к уважаемой шаманке, Раздвоенному-Языку. Она жила в нескольких милях от деревни и славилась своим умом, заработавшим ей много богатств и власти. Путешествие туда и обратно заняло у избранного для этого задания гонца, крепкого и надежного бегуна по имени Шустрая-Лапа, целый день.
Вечерело. В сумерках, два охранника нервно переминались на своем посту.
- Луна окроплена кровью, - сказал Белый-Ус, нервно оттягивая на своей темной морде единственный желтоватый ус, из-за которого его так прозвали.
- Не смотри на луну, высматривай Шуструю-Лапу, - посоветовала Гнилое-Дыхание. Она нервно прохаживалась, всматриваясь в темень, словно могла ускорить бегуна одной силой воли.
- Что-нибудь слышишь?
- Еще слишком рано. В прошлые две ночи все начиналось после полуночи.
- Но я уже что-то слышу.
До них донесся низкий стон, но не из болот за пределами деревни, а между охранниками и поселением.
Белый-Ус и Гнилое-Дыхание резко развернулись, вынув мечи. От страха, наконечники их клинков тряслись в воздухе, когда незуми направили их в тень.
Стон сменился смехом, и на свет к ним вышел вымазанный грязью воин человеческой расы в перекошенном доспехе.
- Сонокура! – Хором выкрикнули незуми.
- Мы могли тебя убить! – Сказала Гнилое-Дыхание, со свежими силами взмахивая мечом.
- Я пришел помочь вам нести вахту, - небрежно промямлил воин.
Сонокура был наемником очимушей, жившим в их деревне. Он пришел в поселение незуми почти год назад, избитый и помятый после неизвестного сражения или потасовки. Изначально он планировал провести «Пару ночей в старом храме». Ночь сменяла ночь, и Сонокура втянулся в повседневные дела. Когда у него были деньги он пил в деревенском трактире, ночуя в полуразрушенном храме. Когда деньги заканчивались, он проводил пару дней в болотах, в поисках брони или оружия, подлежащих ремонту, собирая достаточно сырья для покупки очередной бутылки.
- На мели, да? – заметил Белый-Ус. Сонокура, добродушный по своей натуре, работал только тогда, когда ему нужны были деньги.
- Да, знаете, не очень хочется уходить далеко, - сказал он. Рядом с деревней ничего ценного уже не найдешь. Здесь все было прочесано вдоль и поперек. – Старейшины предложили мне пару монет за участие в сегодняшней вахте.
- То есть, ты взял их, пропил, и теперь пришел к нам, - съязвила Гнилое-Дыхание. – От тебя несет пивом.
- А от тебя несет… - Сонокура знал, что совершает ошибку. Никто не говорил Гнилому-Дыханию о ее запахе без крепкой взбучки. Сонокура быстро поискал какой-нибудь способ выкрутиться. – Эй, это не Шустрая-Лапа возвращается?
Пуум, щелк. Пуум, щелк. Пуум, щелк.
Хотя это задумывалось им, как блеф, тихий, ритмичный стук когтистых лап по дороге, ведущей к деревне, послышался в ночной мгле.
Явно изнуренный Шустрая-Лапа бежал к деревне.
Старейшины, - задыхался он. – Я должен видеть старейшин.
* * * * *
Срочные новости Шустрой-Лапы встревожили старейшин. Они созвали общий сбор, чтобы поделиться новостями.
- Итак, Раздвоенный-Язык говорит, что звуки, которые мы слышали, исходят от Хороби, ками смертельного стона. Она советует, ради защиты деревни от этого ками, каждую третью ночь, когда мы будем слышать его стон, приносить ему на пожирание жертву, - подвел итог Седая-Бровь, старейший и наиболее почитаемый
