Деликатный вопрос - Д. Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это беда — не беда, — отвечает Фома, — мы вот выпьем молочка на лоне природы, отдохнём, а утречком и хозяйство осмотрим. Эй, скажите там, чтобы молочка подали.
— Да мне ведь завтра в область ехать, — упирается Ерёма.
— Не велика беда — днём раньше, днём позже, тише едешь — больше командировочных.
— Да мне ведь выводы надо писать.
— Утро вечера мудренее, Ерёмушка, будет день — будут и выводы. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра… Да вот, кстати, и молочко! Прошу за стол!
Берёт Ерёма стакан, смотрит, а молоко свстлое-пресветлое, как слеза.
Рассердился Ерёма:
— Ты что же это, споить меня задумал? Меня, Скрипуна? Не выйдет! Не на таковского напал! Я, брат, не такое молочко пивал, да пьян не бывал.
И… раз стакан, раз другой, даже не поморщился.
Ну, выпил Ерёма молочка и на боковую. Лёг на боковую и думает: «А уж не так плох этот Фома Хапун. Весёлый, простодушный, обходительный. Не стоит, пожалуй, его под суд отдавать, довольно и того, что с работы снимут».
Осмотрел Ерёма на другой день подсобное хозяйство и об’ ратно в трест собрался. Сел в машину, смотрит: что за диво? Уж столько ли разных кульков-мешочков, баночек да скляночек, свёрточков да перевёрточков в машину понасовано.
— А что это, — спрашивает, — за кульки-мешочки, за свёр-точки-перевёрточки?
— А это на дорогу тебе, Ерёмушка. Да жене, слышь, твоей супруге Ерсмеихе, да деточкам Еремеевичам подарки-гостинчики: медок сладенький, яблочки наливные, огурчики янтарные, мучка крупичатая, грибки маринованные и прочая разная снедь.
— Да не много ли, — говорит Ерёма, — кабы не подавились, да и тресту вашему вроде раззор.
— Пустяки, Ерёмушка, рука дающего не оскудеет, берущего да не отсохнет, как сказал бывший Иисус Христос.
Едет Ерёма и думает: «Право же, этот Фома — рубаха парень. Наверное, он и хищения да растраты по доброте своей, а не по злому умыслу допустил».
— Фома, а Фома! Растраты у тебя по умыслу или не по умыслу?
— Бог с тобой, Ерёмушка, знамо дело, не по умыслу.
— Значит, и хищения по доброте сердечной?
— Знамо дело, по доброте.
«Нет, — думает Ерёма, — не стоит его и с работы снимать. Объявить выговор, и хватит».
Приехали в трест. Сел Ерёма выводы писать. Достал из кармана перо свое железное, заржавленное, а Фома хап это перо и говорит:
— Ай-я-яй, да разве к лицу такая, прости господи, гадость ответственному Ерёме?!
И с этими словами выбрасывает ревизорское перо в помойку, а Ерёме подаёт своё вечное перо. И какое перо! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Не простое перо — золотое! Посмотрел Ерёма на перо, поскрипел им по бумаге и аж крякнул от удовольствия: ну, скажи, само перо пишет!
— Ну вот и скрипи теперь свои выводы. А пёрышко золотое возьми себе на память.
«Экой добряга этот Фома! — подумал Ерёма. — Ну как такого человека выговором обижать? Достаточно на вид поставить или указать».
Начал Ерёма золотым пёрышком выводы писать. Смотрит: что за оказия? Голова и совесть ерёмины подсказывают писать одно, а золотое пёрышко скрипит совсем другое. Совесть говорит: «Фома Хапун — подлец», — а перо выводит: «Фома Хапун — растущий директор». Совесть подсказывает писать: «Целый ряд преступлений», — а перо золотое выводит: «Целый ряд достижений». Совесть диктует: «Отдать под суд», — а перо пишет: «Объявить благодарность».
Спорила, спорила ревизорская совесть с золотым пёрышком, однако пёрышко взяло своё, и совесть ерёмина благородно ретировалась.
Уехал Ерёма Скрипун, а Фома Хапун ходит по кабинету, ручки потирает и приговаривает:
— Что, взяли? Жалобщики, бумагомаратели, ракалии, критиканы зловредные! Вот я вас!
Вызвал Фома ракалий, критиканов, жалобщиков и объявил:
— По вашему собственному хотению, по моему велению, увольняю вас.
Уволил Фома ракалий и дачу себе на казённые деньги построил. Ракалии развели руками и свистнули:
— Ну и ревизор Золотое Пёрышко!
Так с тех пор Ерёму Скрипуна и стали называть ревизор Золотое Пёрышко. И не чаяли в нём души разные плуты-проходимцы, стяжатели-потакатели, взяточники-растратчики и прочая сволочь. Намекнут, бывало, тому же Фоме Хапуну: «Ой, Хапун, что-то заметно, прокурор Недреманное Око на тебя стал заглядываться. Как бы из дачки-то с казенными антресолями в тюрьму тебе не угодить». А Фома одно твердит:
— Золотое Пёрышко не выдаст — Недреманное Око не съест.
И верно. Получит Ерёма Скрипун жалобу. Раньше возьмёт, бывало, своё железное перо и выведет резолюцию: «В прокуратуру». А теперь золотое пёрышко само собой скрипит: «В дело». А Ерёма предоволен и души не чает в золотом пёрышке. Смотрит, по щучьему хотению, по Фомину велению, на супруге Ерсмеихе манто каракулевое появилось, на детушках Еремеевичах шубки-пуховики, да и сам Ерёма в шубу бобровую влез.
Долго ли, коротко ли так-то Скрипун с Хапуном подвизались, только получает Ерёма однажды такую ли злую-пре-злую жалобу на Фому, что совесть у Скрипуна прямо-таки в ужасное шевеление пришла. И если бы не заглушил её телефонный звонок, бог знает, до чего бы ревизорская совесть дошевелилась.
— Алло!.. Да, это я, Ерёма… Здорово, Фома!.. Как? Лесу на дачку? Полвагона?.. Вот спасибо! Насчёт жалобного? Ды мы её сейчас…
Положил Ерёма трубку и взял золотое пёрышко, чтобы на жалобе «В дело» наскрипеть. Ап смотрит: золотое пёрышко ни туда и ни сюда, не пишет, не скрипит. Ерёма и так и этак его вертит — нет, совсем отказало. «Да ведь ты же вечное? Ты же не простое — золотое? В чём же дело?» — сердится Ерёма. А золотое пёрышко и говорит вдруг человеческим голосом:
— Хошь меня казни, хошь в помойку выбрасывай, а не могу я в присутствии прокурора ни писать, ни скрипеть.
Глянул Ерёма перед собой и обмер: прокурор-то Недреманное Око — вот он, перед ним сидит и молвит:
— Ну, Ерёма, сумел плутовать, сумей и ответ держать.
С тех пор, говорят, и песенка поётся:
Вор Ерёма сел на дно,
А Фома-то там давно.
МИЛЯГА
Болтун подобен маятнику:
того и другого надо остановить.
К. ПРУТКОВ
Поезд остановился на большой узловой станции. Мои московские спутники попрощались и вышли из купе. Я остался один и, судя по тому, что до отхода поезда оставалось всего пять минут, а в купе никто не появлялся, был обречён на одиночество.
Но вот в дверях купе появилась огромная фигура в жёлтом кожаном пальто.
