Аденауэр. Отец новой Германии - Чарльз Уильямс

Претендовать на такой пост рядовому судейскому чиновнику без какого-либо опыта в управлении городским хозяйством было, мягко говоря, довольно дерзким предприятием. Но именно такое предприятие тщательно спланировал и блестяще реализовал наш лжедиабетик. Преимущества новой карьеры были очевидны: оклад составлял шесть тысяч марок (что-то около шестидесяти тысяч по нынешнему курсу) — именно такую цифру, вспомним, называл Конрад своей будущей теще, когда просил руки ее дочери. Судейская рутина к тому времени Аденауэру уже изрядно наскучила, а должность одного из двенадцати высших городских чиновников открывала радужные перспективы на будущее.

Аденауэр все точно рассчитал. В городском собрании в этот период доминировали две партии — либералы и Центр, причем фракцию Центра, как уже говорилось, возглавлял не кто иной, как бывший работодатель Аденауэра, Герман Каузен. Он же был председателем комиссии но отбору кандидатов на замещение штатных должностей в городском самоуправлении. К нему и отправился Аденауэр. Каузен был человеком довольно грубым и вспыльчивым, к тому же у него уже была наготове кандидатура — судья из Саарбрюккена. При прочих равных условиях он бы скорее всего просто выгнал наглеца из своего кабинета. Однако этого не произошло. Возможно, стареющего политика покорила прямота, с которой его бывший протеже изложил свою просьбу: «Почему бы вам не взять меня, господин юстицрат? Я ведь ничуть не хуже других». Во всяком случае, после консультаций с начальником отдела личного состава Каузен сделал именно то, о чем просил Аденауэр: выставил его кандидатуру но списку партии Центра.

Здесь Аденауэр вбросил еще один козырь: дядя Эммы, Макс Вальраф, занимал видное положение в местной организации либеральной партии. Через него кандидатуре Аденауэра была обеспечена поддержка второй главной фракции городского собрания, тем более что по неписаным правилам регламента очередь на замещение вакансии была за представителем Центра. Получить согласие бургомистра Беккера было уже делом техники. В результате на состоявшихся 7 марта 1906 года довыборах за Аденауэра было подано тридцать пять бюллетеней из тридцати семи (при двух недействительных). Недолгая и не особенно примечательная юридическая карьера нашего героя закончилась, началась блестящая карьера политика.

Наверное, самые сильные эмоции испытал его отец. Его мечты сбывались. «Конрад, — обратился он к сыну, узнав о результатах голосования, — теперь следующая цель — стать бургомистром». Вероятно, пережитые волнения сильно подействовали на старика: через три дня с ним случился удар. Конрада срочно вызвали с заседания суда, где он отрабатывал свои последние дни перед уходом. Он опоздал: отец был уже мертв. Смерть была легкой: на лице усопшего не было следов страдания, казалось, он даже слегка улыбается.

Как и у гроба своего друга Шлютера, Аденауэр не проронил ни слова, ни слезинки. Он никому и никогда не рассказывал о том, что он тогда чувствовал. То же самое повторилось и при похоронах матери в ноябре 1919 года. Философию стоиков наш герой, судя но всему, усвоил хорошо.

Спустя две недели он приступил к исполнению своих новых обязанностей в городском правительстве. Новичку всегда сложно освоиться в новой среде, к тому же ему неожиданно пришлось заниматься совсем другими делами, нежели те, к которым он готовил себя: вакансия была в отделе строительства, однако бургомистр предпочел перевести туда прежнего руководителя налогового отдела, а Аденауэра посадить на освободившееся место. Это вызвало некоторое недовольство, говорили о межпартийных дрязгах, об усилении влияния юристов в ущерб влиянию технических специалистов и т.н.

Сложности новой работы более чем компенсировались связанными с ней материальными преимуществами. Молодая семья переехала со старой квартиры в новый дом в том же Линдентале, но в более престижном квартале, на Фридрих-Шмиттштрассе. Его мать с Лили переехали к ним. Конрад показал себя заботливым сыном: матери было тяжело подниматься но лестнице, а на первом этаже было слишком шумно и пыльно, поэтому ей с Лили был выделен второй этаж, а покои супругов оказались как бы разделенными на две части. Наверняка Эмму раздражали присутствие свекрови, необходимость то и дело выслушивать ее замечания, вновь и вновь выражать сочувствие и скорбь по случаю недавней утраты. Свекрови, особенно недавно овдовевшие, не лучшие из квартирантов. Однако супруга Конрада сносила все героически. Кроме того, она была воспитана в том духе, что жена должна знать свое место и не жаловаться.

В это время Эмма дохаживала последние месяцы беременности. Семья уже могла позволить себе прислугу: в доме был повар и две служанки (одна из них присматривала исключительно за хозяйкой), так что физической работой будущей матери не приходилось себя перегружать. Тем не менее беременность протекала с осложнениями, тяжелыми были и роды. 21 сентября 1906 года в семье появился первенец — его назвали тоже Конрадом, как и счастливого отца. Все омрачало состояние роженицы: у нее не проходили сильные боли, и ни акушерка, ни врач не могли установить их причину.

В этой ситуации ее супруг проявил себя с самой лучшей стороны. В те времена мужчины считали для себя зазорным вникать в интимные женские проблемы. Аденауэр стал в этом смысле исключением. По его настоянию Эмма легла в больницу на обследование, были вызваны лучшие специалисты, которые в конце концов вынесли неутешительный вердикт: что-то не в порядке с нижним отделом позвоночника, отсюда — проблемы с почками. Самое главное, врачи не могли предложить никакого средства исцеления — рекомендовались лишь строгая диета и покой. Практически медицина расписалась в своем бессилии.

Недуг Эммы наложил свой специфический отпечаток на семейный быт. Боли то отступали, то вновь возвращались, женщина переносила их мужественно, норой ей удавалось скрыть свое состояние от окружающих, но это было уже не прежнее веселое и романтичное создание. В доме бывали гости, младенец Коко рос крепышом и радовал родителей, однако от выездов на разного рода балы и рауты пришлось отказаться, о чем, впрочем, глава семейства, судя по всему, не очень сожалел. Ему хватало служебных забот и обязанностей по отношению к семье.

Для жены и ребенка у него всегда находилось время: речь шла не только о том, что каждое лето они отправлялись на отдых в Шварцвальд или швейцарские Альпы; в середине каждого рабочего дня Конрад неизменно два часа проводил дома. Вообще говоря, это был не совсем обычный распорядок дня для начинающего администратора, но на службе не возражали: Аденауэр быстро приобрел репутацию «трудоголика». Того же он требовал от подчиненных, что далеко не всегда вызывало энтузиазм с их стороны; когда он, например, распорядился, чтобы каждый чиновник через каждые две недели представлял ему список не законченных производством дел, это было воспринято как причуда молодого карьериста. В его голосе появились командные нотки, в глазах — некая железная твердость, к этому времени он уже избавился от своих комичных усиков и от привычки носить монокль. Его рабочий день начинался в девять утра и заканчивался не ранее восьми часов вечера. Во время сессий собрания, когда в любой момент от его отдела могла понадобиться срочная справка, он засиживался и до полуночи. Дома, однако, это был совсем другой человек: ничего общего с образом сухаря чиновника. Он был неизменно внимателен с матерью, сестрой, что касается жены, то ради нее он, но словам знакомых семьи, «был готов сделать все, что угодно». Нежность и забота, очевидно, произвели свое действие, в состоянии Эммы наступило временное улучшение; судя по всему, возобновились и нормальные супружеские отношения.