Рабин Гут - Алексей Лютый

«Великих рыцарей из земли Сарацинской» – на сарацинов уже никто не обижался – одарили на славу. Жомову досталась аппетитно вонявшая протухшим мясом шкура огромного волка. Целиком, с когтями и головой. Ваня, подержав шкуру в руках, брезгливо сунул ее Рабиновичу. Тот с поклоном принял. Дескать, в хозяйстве все сгодится! Тем более, когда вернемся…

Попову, видимо, помня слова Рабиновича о набожности странного толстяка, старейшина лично подарил почти килограммовый серебряный крест, которым толком не умел пользоваться. Крест по углам был помят, от чего создавалось впечатление, что прежний владелец распугивал им нечисть, швыряя в тот угол, где она ему мерещилась.

От такого подарка у Рабиновича едва не случился сердечный спазм. Он так и не смог отдышаться, терзаемый лютой завистью, пока не получил собственные награды: маленькую золотую чашку (от хозяина трактира), заполненную монетами до краев (от благодарного населения), доспехи, мало отличающиеся от наряда предводителя стражников, и соответствующий им меч (от старейшины, с трепетом) и, наконец, вышитую петухами рубаху (от дочки Какамври, с обожанием). Последнюю (не рубаху, а дочку!) Сеня тут же усадил подле себя и не отпускал до… Ну, неважно, до какого момента!

Меч и доспехи на Рабиновича впечатления не произвели. Отчасти из-за своего неприглядного состояния, отчасти – от избыточного веса. Зато Жомов не мог оторвать от них глаз и тридцать раз покаялся, что отдал Рабиновичу шкуру задаром. Впрочем, к концу вечера Жомов вожделенные доспехи все же получил, пообещав за них Рабиновичу свою месячную зарплату и новенький видеомагнитофон со всеми кассетами.

Успокоивши свою душеньку таким образом, Ваня целиком переключил внимание на местное вино и двух красоток, калибром метр пятьдесят. Девушки успели к началу пира помыться и пахли теперь вполне прилично. А если учесть их одежду, чем-то отдаленно напоминавшую римские тоги или греческие туники, к тому же имевшую странное свойство то и дело задираться в не совсем традиционных местах, то становилось понятно, почему Жомов больше ничего замечать не хотел.

Попов, к которому после второй перемены блюд вернулось хорошее расположение духа, оторвав перемазанную жиром физиономию от жареной куропатки, ехидно прокомментировал:

– Ваня, а я знаю, зачем тебе сразу две девушки. – И, поймав вопросительный взгляд Жомова, который все же сумел отреагировать на свое имя, закончил: – Ты их одну на другую будешь ставить, когда целоваться захочешь!

Может быть, Жомов как-то и ответил на такую непочтительную реплику товарища, но Попов его все равно не услышал. Сразу после Андрюшиных слов в зале раздался такой взрыв хохота, что с потолочной балки прямо в тарелку старейшины свалилось какое-то замшелое чучело чисто английской птицы. Это происшествие, в свою очередь, вызвало новый приступ истеричного смеха, что позволило довольному Попову спокойно продолжить трапезу.

Надо ли говорить, что нетренированные саксо-юто-бриттские выпивохи начали падать под стол пачками гораздо раньше троих доблестных российских милиционеров. Где-то к полуночи кое-какую боеготовность сохраняли только Жомов с Рабиновичем и три девицы, их развлекающие.

Попов изредка подавал признаки жизни, но самостоятельно передвигаться мог с большим трудом. То ли от обжорства, то ли с перепою. Растолкав хозяина дома, умиленно храпящего прямо за столом в обнимку с чучелом птицы, Рабинович поинтересовался, куда транспортировать «святого человека». Какамври что-то промычал и неопределенно махнул рукой в глубину дома.

– Понятно! – согласился с ним Сеня и пошел с тем же вопросом к трем девицам.

Те чувствовали себя едва лучше Попова и посоветовали Рабиновичу найти для друга какую-нибудь комнату. Электричества, сами понимаете, тогда еще не придумали, а взять с собой смердящий факел Сеня не решился. Поэтому нашел на ощупь покосившуюся дверь, за которой в потемках разглядел что-то похожее на кровать.

Оторвав Жомова от двух красоток, начавших проявлять излишнее рвение, Рабинович заставил Ваню отконвоировать Попова в чулан-спальню. И только после этого позволил дочке старейшины увести себя на нормальную кровать. Жомов попытался последовать его примеру, но третьего спального места в доме не нашлось. Вот и пришлось Ване довольствоваться кучей сена в каком-то сарае во дворе.

Похмелье – оно всегда и везде одинаковое. Хоть в каком-нибудь Задрыпинске в веке двадцатом, хоть в Гэлгледе в начале шестого. Века, естественно, а не утра. Поскольку, когда пьешь до полуночи, то в начале шестого проснуться невозможно ни одному нормальному человеку. Вот и Попов раздраил заплывшие очи только в начале восьмого, и то не по собственной инициативе!

В постели рядом с Андрюшей кто-то усиленно шевелился. Даже не пытаясь понять, кто это, Попов пошарил рукой в поисках тумбочки, на которую заботливая мама ставила с ночи литровую кружку огуречного рассола (воды в худшем случае!). Почему-то не найдя ни кружки, ни самой прикроватной тумбочки, Андрей снова почувствовал рядом с собой призывное шевеление и ужаснулся:

«Матерь божья! Опять девицу с собой вчера привел. Теперь маман с меня с живого не слезет со своими проповедями!»

Попов подскочил на кровати и попытался нашарить трясущимися руками что-нибудь из предметов личного туалета. Вместо этого наткнулся на что-то мягкое, колыхающееся и горячее. Испуганно отдернув руку, Андрюша обернулся, увидел скалящуюся в беззубой улыбке отвратительно-морщинистую физиономию старой жабы и застыл.

– Ми-илый! Это было великолепно! – еще сильнее ощерилась физиономия и вытянула трубочкой губы для поцелуя.

Вместо того, чтобы как подобает ответить на этот томный призыв, Попов истошно заорал и выскочил из постели, едва не сломав у кровати ножки. Дамочка тоже заорала и начала оглядываться по сторонам в поисках неведомого монстра, который так сильно напугал горячего «сарацинского» парня. Но обнаружить его она так и не смогла.

Те, кто сумел в этот ранний час вытащить головы из тарелки со свекольным салатом, насладились великолепным зрелищем – спринтерским бегом Попова по пересеченной местности. Если к тому же учесть, что бежал Андрюша абсолютно голый, сжимая в одной руке серебряный крест, а в другой – полный комплект милицейской униформы, то стоит ли удивляться, что он очень быстро обзавелся эскортом перепуганных с похмелья аборигенов! Процессию замыкал Мурзик, заливающийся задорным лаем. Пес не смог удержаться, хотя знал, что над убогими смеяться грешно!

Попов пронесся через двор и заскочил в сарай, резко захлопнув за собой дверь с перепугу. Те, кто бежал следом за «святым человеком», с разбегу влепились в замурованное отверстие и посыпались друг на друга, как горох из дырявого пакета.

Решив, что очаровательная красотка с беззубой улыбкой каким-то странным образом клонировалась и теперь в количестве нескольких экземпляров ломится в закрытую дверь, Попов с оглушительным воплем бросился дальше, в глубь сарая.

Пытаясь укрыться от ужасных преследовательниц за кучей сена, Андрюша с разгону начал штурмовать стог и почти на вершине наткнулся еще на парочку голых низкорослых существ. У которых на двоих было три головы. Причем третья, явно мужская, попросту валялась на куче сена.

Этого истерзанное сердце Попова вынести уже не могло! Еще раз завопив, Андрюша что есть силы замахнулся на мерзкую мужскую голову самым тяжелым, что оказалось в руках. Естественно, это был серебряный крест! И кто знает, не прибавилось бы на нем еще вмятин, если бы крепкая здоровущая рука не перехватила удар Попова.

– Ты че, совсем ошалел с перепою? – проговорила голова голосом Жомова. – На людей хрен знает с чего бросаешься! Я у тебя что, невесту отбил? Ну, извини…

Тут бедный Андрюша так и сел там, где стоял. В одну секунду в его не совсем еще прояснившейся голове промелькнули события последних двух дней. Попов передернулся от ужаса. Спасти его от инфаркта смогла только мысль о том, что строгая маман так и не узнает, кого он к себе в постель затащил… Затащил?!

– Так, козел! Это ты меня в кровать к старой карге подсунул? – угрожающе прошипел Попов, нависая над Жомовым, который так и не собирался вставать.

– Спать тебя я относил. Но о своей карге иди у Рабиновича спрашивай! – перевел стрелки Иван, а его девицы в это время тоненько захихикали, стреляя глазами Попову пониже пояса. – Ты бы оделся, что ли, в натуре! Смотреть на тебя страшно…

Что-то бормоча себе под нос, Андрюша сполз с кучи сена и принялся облачаться в свои «сарацинские» доспехи. В это время новоиспеченные прихожане «святого человека» наконец справились с непокорной дверью сарая и всей толпой ввалились внутрь, перепугав тех овец, коров и лошадей, которых истошный крик Попова не заставил отбросить копыта.

Жомов на такую большую толпу болельщиков не рассчитывал, поэтому пришел в ярость. Он рявкнул так, что у курей облетела половина оперения, а перепуганных аборигенов вынесло обратно во двор.