Дети непогоды - Павел Марушкин

Ёкарный Глаз икнул и разжал пальцы. Ещё одна бутылка присоединилась к своим товаркам. Не вставая, он протянул цепкую нижнюю конечность, выдвинул ящик обшарпанного и изрезанного стола и лениво пошарил там. Однако, кроме сухой заплесневелой корки хлеба, в ящике ничего больше не обнаружилось. Осторожно понюхав корку, капитан с отвращением откусил кусок. Крепкие жёлтые клыки со скрипом вошли в каменно-твёрдую поверхность. Корка отчаянно сопротивлялась, стреляя во все стороны острыми твердыми крошками и царапая капитанские дёсны. Но силы были неравны, и вскоре мощные челюсти ритмично заработали, преодолевая последние остатки сопротивления.

В дверь каюты постучали, и в образовавшуюся щель просунулась физиономия. Обладатель физиономии держал голову слегка втянутой в плечи, а глаза его были чуть прищурены, как бы в ожидании какого-то подвоха.

— Эй, кэп, у нас тут к тебе есть одно дельце.

Капитан лениво опустил руку и пошарил по полу около кресла. Нагибаться ему для этого не пришлось. Обладатель физиономии быстрым движением втянул голову в щель и продолжал уже из-за двери:

— Парни недовольны, кэп. У нас заканчивается жратва и травка, а новой не предвидится. И всё по твоей вине.

— Идиоты! — широко, во всю пасть, зевнул капитан. — Если бы я позволил вам напасть на тот транспорт, конвой сделал бы из нас отбивную.

— Мы так не думаем, кэп, — послышался из-за двери голос, на этот раз другой.

— Конечно, вы не думаете, волосатые задницы! Вам же просто нечем. Вот поэтому капитан — я, а не один из вас.

— А может, ты нас больше не устраиваешь! — взвизгнули за дверью.

Капитан ухмыльнулся. Бунты на обезьянских кораблях — дело обычное. Правда, с тех пор, как он принял командование, любой бунт на борту «Тяжёлой Думы» проходил по одному и тому же сценарию — один-два зачинщика улетали в бортовые гальюны, а остальные с усердием принимались драить палубу или штопать паруса. «Дума» была большим летающим кораблём, и работа находилась для всех. Впрочем, эти выкрики из-за двери никак не тянули на настоящий, хороший бунт, во время которого можно было от души повеселиться.

Изенгрим Фракомбрасс, тяжело опираясь о край стола, поднялся с жалобно пискнувшего кресла и шагнул к двери. Неторопливо распахнув её, он упёрся руками в дверной косяк и молча обвёл глазами матросов. Под давлением этого взгляда кучка бунтовщиков попятилась. Довольно осклабясь, капитан почесал волосатый живот, одновременно решая, кому именно сейчас следует преподать конкретный, запоминающийся надолго урок. Конечно, неплохо было бы как следует порвать этого мелкого хорька из новеньких, а то и вовсе спустить в гальюн. Слишком уж борзый для новичка. Но парень оказался на удивление неплохим парусным мастером — а Изенгрим Фракомбрасс стал капитаном обезьянских пиратов отнюдь не потому, что выбрасывал за борт таких нужных на корабле людей. Чего греха таить, с тем гнильём, что прежде болталось на реях, «Тяжёлая Дума» не смогла бы совершить и десятой доли своих подвигов. Поэтому капитан решил не устраивать экзекуцию. В конце концов, прошлого раза ублюдкам должно было хватить за глаза. Сейчас это просто недовольство, чуть больше выходящее за рамки обычного.

— Парни, парни, — укоризненно покачал головой капитан. — Я был о вас лучшего мнения. И вот о чём я хочу вас спросить, — тут он вдруг подался вперёд, оказавшись нос к носу с бунтовщиками. — Вы мне верите, парни? Вы доверяете вашему капитану?

Глаза капитана, жёлтые, налитые кровью, плавали в воздухе в нескольких сантиметрах от лица матроса, первым постучавшегося в каюту. Тот заворожённо уставился в них и часто-часто закивал.

— А вы, друзья мои, верите мне? Верите? — Капитан по очереди обвёл взглядом каждого. Матросы пре-красно понимали, что в такой ситуации возможен только один ответ.

— Да… Да, кэп… Конечно…. Конечно, доверяем, — нестройно зашумело над палубой. Изенгрим Фракомбрасс удовлетворенно рыгнул.

— Тогда почему ваши задницы до сих пор ошиваются здесь!!! — заорал он вдруг во всю силу лёгких. — Двое на марсы! Стравить из баллона! Снижаемся, сукины дети!

Обезьянцы торопливыми муравьями разбегались по кораблю, карабкались по вантам. Двое наблюдателей запрыгнули в плетёные корзины марсов. Поскольку «Тяжёлая Дума» была воздушным кораблём, то располагались они внизу, на выдвигающихся из днища коротких мачтах.

«Однако… Парни, похоже, начинают скучать без дела. Сейчас было бы весьма кстати сорвать хороший куш или, по крайней мере, разжиться травкой». Обычай курить травку принёс на «Тяжёлую Думу» бессменный рулевой Колбассер, и теперь обезьянские пираты, да и сам капитан, не мыслили ни дня без того, чтобы не забить косячок.

Струи дождя безостановочно стекали по серой обшивке баллона и заливали палубу. Сухим оставался только небольшой участок в самом её центре. Капитан с неудовольствием отметил плевки и затоптанные окурки.

«Ну что за свинтусы. Обязательно им на палубе срач разводить. А кубрик на что, спрашивается?»

— Кэп! Вижу внизу лодки! — долетел до него крик марсового. Капитан быстрым шагом прошёл к клюзу выдвижной мачты и глянул вниз. Спускаться на марсы он не спешил: так ли уж трудно закупорить отверстие, а потом срубить мачту, отправив неугодного в короткий последний полёт?

— Какого ещё ты там видишь?

— Там лодки, кэп! Штук восемь или десять. Причаливают к островку. И ещё какая-то штука, вроде большого ведра.

— Отлично, парни. Посмотрим, что это такое. «Наверняка какое-то племя переселяется. Лучше бы купеческий караван, конечно… Впрочем, нам в любом случае будет с кем позабавиться».

— Спустить паруса! Трави из баллона помалу! Канониры, приготовить гальюны левого борта! Огонь только по моей команде! Рулевой! Мы должны зависнуть точно над ними! И смотри мне, не вздумай в случае чего оправдываться тем, что был пьян! Я ведь где грозный, а где и вовсе беспощаден, ты понял, Колбассер?!

«Тяжёлая Дума» начала манёвр снижения.

Армадилл мигнул. Прозрачная плёнка медленно скользнула по глазному яблоку и спряталась под веко. Мир с точки зрения армадилла представлял собой любопытное зрелище: очень чёткий, яркий, сильно увеличенный в центре, но он тускнел и уменьшался к краям, становясь как бы необязательным приложением к тому, на чём хищник фиксировал свой взгляд. Сейчас глаза армадилла были устремлены на странную цилиндрическую штуковину. Это оттуда так вкусно пахло. Правда, запах никотина немного настораживал армадилла, как и всё незнакомое. Но спустя какое-то время голод перевесит осторожность, и бронированное тело плавно заскользит вперёд, к источнику раздражающе-аппетитного запаха, всё быстрее и быстрее… Армадилл шевельнул хвостом и неспешно, почти незаметно переместился на несколько метров. Он не очень любил охотиться на суше, хотя и мог. Настоящей его стихией была вода. И она прибывала. Через какое-то время она достигнет непонятного предмета, и тогда… Армадилл замер недалеко от берега, свернувшись в кольца на мелководье и выставив на поверхность широкую плоскую голову. Янтарные, с коричневыми крапинками глаза, не отрываясь, следили за береговой линией. Уже два раза рептилия, словно подмытая дождём коряга, тихо-тихо снималась с места и слегка придвигалась к странной, похожей на пень штуковине, из-под которой тянуло восхитительными ароматами. Иногда в щели под ней что-то мелькало, и тогда вкусный запах чуть-чуть усиливался. Внезапно армадилл услышал шум. Эти звуки были ему знакомы: чуть бурлящий шорох воды и ровные всплески вёсел. Приближалась лодка, причём не одна. Рептилия погрузилась, оставив на поверхности только выступы глаз и ноздрей. Голые коричневые люди, тонкие, блестящие от дождя, с длинными копьями в руках ловко прыгали на берег, вытягивали на сушу остроносые лодки, подкрадывались к перевёрнутой ступе, из-под которой доносились оживлённые голоса — и всё это молча и почти бесшумно. Сознание армадилла устроено просто: в нём есть осторожность и есть голод. Голод заставляет его истекать слюной, словно водяные часы-клепсидру — капельками воды. И когда чаша голода перевесит, осторожность уже не будет иметь никакого значения…