Дороги надежд - Вячеслав Назаров

Всклокоченный, с перекошенным лицом, Кэрол Старковский кричал с экрана, захлебываясь:

— Шеф, это «Сатурн»! «Сатурн» горит! Тревогу, шеф! «Сатурн»!

Через пять секунд взвыли сирены.

Старковский ошибся. «Сатурн» не сгорел. Когда световая башня, темнея, с легким гудением окончательно исчезла, все шесть этажей электронного мозга оказались целыми.

Впрочем, не совсем. Здание выглядело словно памятник древней архитектуры: во многих местах облезла краска, в алюмобетоне появились трещины, из которых в свете прожекторов темными змеями ползли вверх толстые побеги плюща, даже нержавеющий металл главной двери покрылся зелеными потеками окислов.

О том, чтобы проникнуть в здание, не могло быть и речи. Решили ждать утра.

Кларк ходил взад и вперед по залу главной лаборатории, которая стояла рядом с «Сатурном», и старался не замечать умоляющих глаз Старковского. Давать какие-либо комментарии к случившемуся он наотрез отказался.

Утром перемена оказалась еще разительнее. «Сатурн» явно постарел лет на триста. Он смотрел на людей подслеповатыми мутными стеклами, как выживший из ума дед.

Проникнуть внутрь решились только трое: Кэрол, Вилли и, несмотря на бурные уговоры Мэгги, Кларк.

Главная дверь, как, впрочем, и запасная, никак не реагировала на магический ключ Кэрола. Видимо, испортился замок. Пришлось вскрывать ее лучевой пилой.

Внутри было не лучше. Бетонный пол и стены поросли лишайниками и плесенью. Лифт не работал. В нем жили мыши. Медные шины трансформаторов с полусгнившей изоляцией покрывал толстый зеленый налет. Железные пластины проела ржавчина. Плотные пологи паутины сверху донизу драпировали полутемные залы. Винтовая лестница обрушилась в нескольких местах, и Кларк запретил по ней подниматься. Кэрол метался из зала в зал и плакал злыми слезами.

Единственный путь наверх был по трубе принудительной вентиляции, которая спиралью опоясывала все здание. По ней надо было ползти на коленях, но иного пути не было. Кэрол полз первым. Он хотел было вылезти на втором этаже, но Кларк сдавленно прогудел: «В операторскую…»

Ползти было невероятно трудно. Не хватало воздуха. От острого запаха плесени першило в горле. Руки и колени скользили по влажным замшелым стенкам. Каждый метр требовал столько энергии, что уже через пять минут все трое обливались потом. Фонари на шлемах вспугивали десятки летучих мышей, которые начинали неистово метаться в проходе, и без того узком. Кларк вылез на четвертом этаже и пробормотал, задыхаясь: «Больше не могу…» Вилли не без тайной радости остался с ним передохнуть, но тощий Кэрол полез выше.

Последние два этажа оказались самыми трудными. Когда Кэрол достиг, наконец, вентиляционной воронки, у него уже не было сил выбраться наружу. Хрипло дыша, он лежал на краю воронки до тех пор, пока снизу не послышалось тяжкое пыхтение Кларка.

Выключив фонарь, Кэрол неловко спрыгнул вниз. Из-под его ног шарахнулось сразу несколько больших сов, с тревожным оханьем устремившихся в темные углы.

Здесь, как и в остальных залах, было полутемно, свет проникал в основном через большое, неизвестно откуда взявшееся, круглое отверстие в толстой броне сферической крыши. Окна были затянуты паутиной, как плотными шторами. Всюду лежал толстый слой пыли, на котором замысловатыми иероглифами отпечатались птичьи следы.

Пульт, гордость и радость Кэрола, темнел в глубине зала сплошной горой паутины, пыли и засохшего плюща. Старковский направился к нему, понуро волоча ноги.

На полдороге он остановился, с удивлением разглядывая непонятный прибор, вернее, остатки прибора на покосившемся треножнике — удлиненное яйцо, проеденное в нескольких местах белой окисью, с отверстием на заостренном переднем конце, вокруг которого, как шипы, топорщились оплавленные неведомым жаром остатки вольфрамовых пружин. От треноги к пульту, вернее, к его задней крышке, немилосердно сорванной, пятнистой гадюкой полз изгрызенный мышами кабель.

— Так я и знал…

Это сказал подошедший сзади Кларк.

И тут только Кэрол увидел главное. Рядом с пультом, сгорбившись на винтовом стуле, пустыми глазницами уставившись в давно погасший экран, сидел полуистлевший скелет.

— Ничего не понимаю, — простонал Старковский, обретя дар речи. Абсолютно ничего не понимаю… Я же был здесь вчера вечером… Все было в порядке.

— Простите, шеф, но тут что-то не так, — Вилли почесал в затылке. — Я, конечно, ни в бога, ни в черта не верю, но… Видел я в кино древние замки. Которые по триста, по четыреста лет без людей стоят. Больно похоже, шеф.

Кларк внимательно рассматривал дыру в крыше и ответил не сразу.

— Ты почти прав, Вилли. «Сатурн» действительно пробыл без людей не меньше трехсот лет… Кэрол, сколько горел весь этот фейерверк?

— Н-не знаю… Минут пятнадцать-двадцать…

— Великолепно… Нам всем повезло. Если бы «Сатурн» выдержал еще полчаса, весь городок превратился бы в руины, а мы — в скелеты, будь проклята эта земля. Нас бы тоже затянуло…

— Но что случилось?

— То, о чем я хотел сказать Горингу, но не успел. Петля Времени, замкнувшись, становится неуправляемой, превращается в стремительно растущую воронку, где время несется все быстрее и быстрее. Триста лет — за пятнадцать минут. Пока не превратится в чистое пространство — пространство с нулевым временем.

Кларк снова уставился на потолок, словно в круглой дыре пряталось то, что он искал всю жизнь:

— Господи… Да это же нуль-коридор! Это же сверхсветовая скорость, будь проклята эта земля!

Он было повернулся к вентиляционной воронке, чтобы немедленно спуститься вниз, но задержался у скелета, задумчиво теребя бороду.

— Одного я не могу понять — зачем ему все это понадобилось?

Дневники Горинга нашли намного позднее.

Кларк читал их в бывшей секретной мастерской Горинга, у вскрытого сейфа. Он читал их молча, и с каждой страницей, исписанной жестким каллиграфическим почерком, все больше каменело его лицо. Он прочитал все, что было написано, и перелистал страницы, оставшиеся чистыми.

И тогда Кларк заговорил. Он говорил, и в его голосе рокотало море море, которое может быть нежным и беспощадным, теплым и холодным, бурным и спокойным, добрым и гневным, но которое всегда огромно и открыто всем кораблям и всем птицам.

— Ты умно, ты хорошо играл, Горинг. Но ты не мог не проиграть.

НАРУШИТЕЛЬ

В кают-компании никого не было. Андрей швырнул на стол пачку записей и огляделся. Настенные часы напомнили ему, что раздражаться нечего: до начала совета еще пятнадцать минут. Он опять поторопился и винить нужно только себя.