Досье на адвоката - Наталья Борохова

Навещая в выходной день родителей жены, Алексей зачем-то зашел в гараж тестя. Помещение было просторным: «Запорожец», два неказистых велосипеда, куча старых автомобильных покрышек, а на почетном месте — серебристый «Опель» жены. Скорее повинуясь какому-то необъяснимому предчувствию, чем логике, Алексей осмотрел автомобиль. Так и есть! Правое крыло было смято. Смутная догадка шевельнулась в душе. Он залез в салон. В бардачке лежали любимые сигареты Ларисы, ее перчатки, губная помада. Сомнений оставалось все меньше: в последний раз автомобиль вела жена. Но ведь она никуда не выходила в течение как минимум полугода? Внутренний голос насмешливо твердил: «Ну да, конечно! Не выходила в твоем присутствии. Но без тебя? Знаешь ли ты, что она делала тогда, когда оставалась одна?» А ведь она бывала одна довольно-таки часто. Алексей вдруг припомнил все: хитрые уловки жены и ее способность ко лжи, желание вернуть его во что бы то ни стало, внезапное выздоровление, а еще… показания очевидцев. Машина преступника была серебристой. Номер был заляпан грязью. Но откуда ей было взяться? Ведь тогда была зима!

Алексей вздрогнул. Похоже, никто не потрудился отмыть автомобиль. Номера в самом деле проступали нечетко. На глаза опустилась пелена…

Он не помнил, как пришел домой. Он не помнил, что говорил жене. Кажется, он ее несколько раз ударил. У них гостила подруга Ларисы. Она прибежала на крик. Соседи вызвали милицию…

— Она отделалась ушибами, — усмехнулся Климов. — Убедившись, что я знаю все, она поспешила забрать заявление. Дело было прекращено. Вообще она стала даже покладистой. Во всяком случае, на развод согласилась без всяких уговоров.

Он замолчал. Елизавета, потрясенная услышанным, тоже молчала.

— Жизнь довольно жестокая штука, — сказал он наконец. — Догадываетесь, в чем ирония моей судьбы?

Дубровская покачала головой. Климов продолжил:

— Мою жизнь спасти можно. У меня есть твердое алиби. Первые два эпизода моего обвинения могут быть легко опровергнуты моей бывшей женой. Я только не могу решить для себя, нужно ли мне это?

Они долго молчали.

Елизавета подошла к окну, которое, как часто бывает в следственных изоляторах, выходило не на улицу и даже не на тюремный двор, а на глухую стену. Но ей было не до пейзажей. Рассказ Климова тронул ее настолько, что непрошеные слезы уже были готовы побежать по щекам.

Дубровская, несмотря на кажущуюся романтичность, была девушкой неглупой и трезвой в суждениях. Короткая адвокатская карьера научила ее настороженно относиться к душевным излияниям ее подопечных. Тюремная лирика и прочие образцы подневольного творчества вызывали у нее снисходительную усмешку. Как-то уж так получалось, что матерые уголовники лишь за решеткой вспоминали, что у них на свободе есть старенькая мать и брошенные дети. Они давили на психику слезливыми письмами и такими песнями, что у людей непосвященных только дух захватывало. Девушки по переписке, так называемые «заочницы», сходили с ума от поэтического слога и глубоких чувств своих несчастных возлюбленных, волею злой судьбы оказавшихся в камере. Оставалось удивляться, как быстро испарялась тюремная романтика после возвращения «невинно осужденных» на свободу…

А вот теперь сама Дубровская прятала глаза, чтобы скрыть от своего клиента слезы. Ей не хотелось выглядеть перед ним этакой меланхоличной дурочкой, у которой глаза на мокром месте. Она — адвокат, и у нее есть другие способы помочь ему, нежели размазывать сопли и лепетать несвязные соболезнования. Она сделает все, что от нее зависит, пусть для этого придется похоронить зловредного Вострецова в кипе жалоб и ходатайств.

Но найти в себе силы повернуться и взглянуть в глаза Климову было почти невозможно. Она видела его отражение в оконном стекле. Он опустил голову и сгорбился, как немощный старик. Исповедь далась ему нелегко.

— Почему вы не заявили на нее в милицию? — голос Дубровской звучал глухо.

— Зачем?

— Ее бы привлекли к ответственности за убийство, осудили. Она бы получила по заслугам, в конце концов!

— Вы полагаете, это бы воскресило Анну и нашего малыша?

— Нет, конечно! Но должна же быть какая-то справедливость.

— Мертвых не вернуть, а справедливость, о которой вы говорите, не имеет смысла. В этот день Лариса убила и меня тоже. Теперь я не живу, теперь я доживаю.

Он наконец поднял голову. Елизавета кожей чувствовала его взгляд. Она обернулась. Его глаза были сухими, но странно безжизненными. Она и впрямь говорила с мертвецом.

— …Я хотел уйти из жизни, — признался он. — Даже пытался это сделать, но неудачно. Присоединиться к моей невенчанной жене и моему нерожденному ребенку — это все, что я хотел. Но я не желаю покидать этот мир как серийный убийца. Я ни в чем не виноват. Снимите с меня это пятно, Елизавета Германовна. Клянусь, на мне нет крови.

— Я постараюсь вам помочь, но обещать что-либо не могу, — тихо произнесла Дубровская.

— Спасибо и на этом, — печально улыбнулся Климов.

Лиза ненавидела себя. Каково чувствовать себя такой беспомощной! Ей страшно хотелось утешить Климова, сказать что-нибудь ободряющее. Например, то, что они обязательно докажут его невиновность или же что будущее воздаст ему сторицей за все перенесенные им страдания. Но она молчала.

«Ни в чем нельзя быть уверенной заранее. Жизнь бывает чертовски несправедлива. Пока я знаю лишь одно: обвинительный приговор Климову — это приговор моей адвокатской карьере. Пусть меня никто не осудит, но такое бремя не для моих плеч».

Лиза и Андрей условились о новой встрече по телефону.

— Я буду ждать тебя во дворе, — предложил он.

— Не проще ли будет, если ты зайдешь ко мне домой?

— Благодарю покорно! Но я просто обожаю свежий воздух…

Лиза, разумеется, все поняла. Он не хотел встречаться с ее матерью. На его просьбы позвать к телефону Лизу старшая Дубровская реагировала так, будто он отрывает дочь от очень важных дел.

— Право, я не знаю, — вздыхала она. — Лизонька трудится над диссертацией. Вам, конечно, не понять, но научная работа требует полной самоотдачи и сосредоточенности. Правда, в последнее время покой нам только снится…

В этот момент Лиза, чья начатая диссертация пылилась где-то в дальнем ящике стола, отбирала у матери трубку и пыталась шутками сгладить неловкость. Но Андрея было трудно обмануть.

Вот и сегодня, сбегая вниз навстречу другу, девушка продумывала, как верно выстроить стратегию взаимоотношений с матерью так, чтобы и не обидеть чрезвычайно ранимую Веронику Алексеевну, и обеспечить себе полную свободу действий.

Андрей ее уже ждал под раскидистым тополем. Одет он был, как всегда, без особых изысков: рубашка с короткими рукавами и неизменные джинсы. Никаких цепей на шее, дорогих часов и золотых браслетов. Правда, сильные мускулистые руки, аккуратная прическа и белозубая улыбка без всяких иных аксессуаров делали его привлекательным для женского пола, но на вкус Елизаветы, привыкшей к пестрому окружению «золотой молодежи», ему недоставало шика. «Мои родители живут в деревне, — как-то сказал он. — Возможно, я тебя с ними познакомлю. Они удивительные люди». После подобного заявления Вероника Алексеевна ушла принимать сердечные капли, видимо, представив свою дочь в обществе крестьян и на фоне коровника.

— У тебя есть автомобиль? — удивился Андрей, заметив в руках девушки ключи.

— Есть, — засмеялась Лиза. — И сегодня вечером я тебе продемонстрирую свои водительские способности. Надеюсь, ты не против?

— Ничего не имею против женщин за рулем. Знаешь, я всегда хотел приобрести машину и думаю, что в скором времени смогу себе это позволить…

Он с таким восхищением рассматривал Лизиного «железного коня», что девушке стало неловко. Конечно, у парня не было солидного родителя, способного купить ему все, что душе угодно. А Лиза уже не понаслышке знала, как нелегко рассчитывать только на собственные возможности…

Впрочем, показать Андрею свои автомобильные таланты девушка не успела. Раздался визг тормозов, и, чуть не задев зазевавшуюся пару, перламутровый «Рено» занял место прямо перед машиной Елизаветы.

Дверца открылась, и босоножки на двенадцатисантиметровом каблуке коснулись асфальта. Эффектная девица, грациозно поправив роскошную лавину золотистых волос, вызывающе покачивая бедрами, направилась к подъезду. До неприличия обтянутая попа, с анатомической четкостью выступающая сквозь тонкую ткань того, что, по всей видимости, называлось юбкой, позволяла видеть весь процесс движения в деталях. На девушке, как на экспонате, можно было изучать работу ягодичных мышц.

Андрей, как любой представитель класса самцов, адекватно среагировал на раздражитель. Челюсть его подалась вниз, а дыхание стало поверхностным. Елизавета, возмущенная до глубины души безобразной картиной, постаралась взять себя в руки. Не хватало еще, чтобы ее друг заподозрил у нее какие-нибудь комплексы. Но для начала нужно было поставить на место нахалку.