Чекисты рассказывают. Книга 3-я - Шмелев Олег

— Ты была права. Тем заказным письмом надо мной действительно кто-то подшутил... Но кто?

Нина Алексеевна оживилась, вытерла слезы.

— Правда? Ты успокоился?

— Почти, Нина. Почти.

— Я же говорила тебе, что все уляжется!

На работу он ушел почти выздоровевшим и весь день старался изгнать остаток тревоги, засевшей где-то очень глубоко.

На обратном пути, когда он подставил лицо теплым лучам, легкий, желанный покой разлился по всему его большому и еще крепкому телу.

Нет, нельзя больше оставаться инертным. Надо что-то предпринимать. Начал с того, что перебрал в памяти все вещи, какие были в его квартире.

Мебель была приобретена давно, по случаю, у разных людей. Из одежды тех давних лет не сохранилось ничего. Книги? Среди них ни одной семейной. Альбом! Альбом с фотографиями, который сестра привезла из Петербурга! Его надо пересмотреть немедленно. Старые документы? Уничтожить!

Дома, после ужина, потребовал:

— Нина, принеси твой альбом.

Сестра послушно отправилась в свою комнату. Она вернулась, держа в руках объемистый, с тяжелыми бронзовыми застежками, с золочеными обрезами альбом, чем-то напоминавший кожаный чемодан.

Иван Андреевич отстегнул застежки, открыл толстую обложку.

На него глянуло строгое лицо отца, чуть удлиненное, с плотно сжатыми губами. Генеральская форма без единой морщинки обтягивала крутые плечи.

Берсенев — Оленев вздохнул и вынул фотографию из гнезда. Рядом лег портрет матери, снятой в огромной шляпе с откинутой вуалью.

Переворачивая страницы, он все вынимал и вынимал фотографии.

Вот дом в Петербурге, где семья занимала весь второй этаж. Крестиком отмечено окно, а внизу надпись: «Комната Сержа». Да, в семье он был кумиром!..

— Глупейшая привычка — делать пометки... — проворчал он. — Прошлое не возвращается, но все время держит нас в своих цепких лапах... Невероятно жаль расставаться с этим, по сути дела, хламом. Ну кому, скажи, пожалуйста, кроме нас с тобой, нужны все эти картонки? И, представь, при случае они могут превратиться для нас в самых жестоких врагов.

— Господи... — прошептала сестра. — Я не хотела, я не думала об этом...

Перевернув новую страницу, Оленев уставился в снимок двух молодых людей.

Он вспомнил, как они с Ваней Берсеневым по окончании кадетского корпуса забежали в фотографию. Старик фотограф долго усаживал их в кресла с потертыми подлокотниками, отходил в сторону, смотрел и решительно менял кресла местами. Молодые офицеры с хохотом пересаживались, принимали внушительные позы...

Потом друзья встретились только в 1916 году, когда Ваня Берсенев приехал с фронта на побывку. Он был ранен, немного прихрамывал. Тогда они и отправились в имение Берсеневых.

Стоял солнечный декабрь.

На станцию за ними в легких санках, запряженных мышастой, резвой лошадью, приехала сестра Вани — Калерия. Боже, до чего она была хороша!

Такие лица, нежные, матовые, с детским румянцем, Оленев видел только на старинных портретах в Эрмитаже. Из-под широких бровей на него глядели теплые, словно бархатные, глаза. Гладко причесанные волосы слегка кудрявились у висков, отливая на солнце темным золотом.

Она высвободила из муфты узкую руку, затянутую в лайковую перчатку, и подала Оленеву. Он тогда сам почувствовал, как поглупело у него вдруг лицо.

— Готов! — засмеялся Ваня. — Но ты не думай, Лера, у него не всегда такая глупая физиономия. Умным он тоже бывает.

Все рождественские праздники Оленев из кожи лез, стараясь не показаться Калерии скучным или глупым. Он острил, представлял в лицах своих товарищей. Больше всего смеялась Лера, когда Оленев изображал своего денщика.

После Нового года, уже в Петербурге, состоялась их помолвка. Но бурный февраль спутал все планы. Революция, как свежий ключ со дна пруда, всколыхнула Россию. Один за другим возникали и так же быстро гасли офицерские заговоры. Оленев слушал споры, кипевшие вокруг, и никак не мог отдать предпочтение какой-либо организации. Но, поскольку все они боролись с большевиками, готов был поддерживать любую.

С Берсеневым в те дни он встречался часто. За зрелую рассудительность товарищи уважали Ивана, но прямота его суждений пугала.

Однажды знакомый офицер остановил Оленева на улице.

— Слышали, ваш правдолюб окончательно перекинулся к красным...

— Кто это? — насторожился Оленев.

— Да брат вашей невесты, Берсенев.

Оленев не поверил. Он разыскал Берсенева и спросил в упор:

— Ты сочувствуешь большевикам?

— Я считаю их дело правым, — как всегда тихо и твердо, ответил Иван.

Расстались холодно.

Оленев решил уехать на юг России, где концентрировались основные силы белой армии. Генерал Деникин, лично знавший отца Оленева, принял молодого офицера более чем радушно. Его назначили помощником начальника контрразведки армии, а вскоре он возглавил ее.

В круговерти дней отошел и как-то смазался образ Калерии. События развивались бурно. Гром Октября 1917 года прокатился не только по России. Он взбудоражил всю Европу и крепко застрял в ушах капиталистов Англии, Франции и Соединенных Штатов.

Оленев вспомнил многочисленные визиты представителей Антанты в ставку Деникина, всегда сопровождавшиеся шумными банкетами. Вспомнил, как после одного такого пиршества его, невыспавшегося, вызвали в штаб, куда привели двух молодых парней, задержанных с телегой, в которой они переправляли куда-то спрятанное в сене оружие.

Парней зверски избили, но они продолжали упорно молчать.

Налитый коньяком и злобой за прерванный сон, Оленев обрушил всю тяжесть своих кулаков на беззащитных упрямцев. Один из них рухнул к его ногам, забрызгав кровью его галифе и начищенные до глянца сапоги. Другой, со связанными за спиной руками, вдруг наклонился и с силой ударил начальника контрразведки головой в живот. Оленев не устоял. Он упал вместе с арестованным на пол. Парень как-то изловчился и впился зубами в щеку Оленева. И, если бы не солдаты, кинувшиеся на выручку, арестант отхватил бы ему кусок щеки.

С той злополучной ночи Оленев никогда не упускал случая выместить свою злость на «красном быдле». О как изощренно он умел это делать! Во всей деникинской армии не было ему равных! Он извлекал из задержанных любые сведения или забивал своих арестантов насмерть. Часто такие сведения совершенно не соответствовали действительности, но это уже не интересовало Оленева. Даже в деникинской контрразведке его имя наводило ужас. Деникин был доволен своим офицером.

Оленев долго не слышал о Берсеневе. Деникинцы захватили власть в Терской республике, заняли город Грозный. Оленев со своим штабом разместился в особняке, где у красных была ЧК. Еще раньше этот дом принадлежал крупному нефтепромышленнику-концессионеру.

Никогда стены этого дома не видали и не слыхали того, что довелось им узнать за время пребывания там Оленева и его помощников. О многом могли бы порассказать просторные комнаты и огромные подвалы... Но они молчат.

Сорок лет они молчали и о встрече бывших друзей. Она произошла в последний день пребывания Оленева в Грозном.

Красные теснили деникинцев. Уже было ясно, что Грозный им не удержать. Надо было срочно сворачиваться и пробираться к Новороссийску. Чтобы узнать истинное положение противника, контрразведке был необходим «язык».

И вот — неожиданное везение: есть «язык».

Оленев решил сам допросить пленного. К нему ввели человека в изодранном обмундировании. Один глаз его заплыл кровоподтеком, разбитые губы распухли. Они отливали багровым глянцем. От уголка рта до подбородка тянулась запекшаяся струйка крови.

— Кто такой? — угрюмо спросил Оленев.

Арестант уставил на него здоровый глаз, проговорил, с усилием раздвигая губы:

— Родственник...

От звука его голоса Оленев вздрогнул.

— Берсенев?

Он схватил и пробежал глазами лежавшие на столе документы задержанного.

— Иван? Почему? Как ты здесь оказался?

Оленев оглянулся на адъютанта и двух солдат, истуканами стоявших в дверях и заорал: