Гаs - Andrew Лебедев

И подвезу.

А что?

Лететь решили не сразу в Ниццу, а сперва до Парижа, а оттуда уже поездом Тэ-Жэ-Ве на юг Франции в Марсель, там взять машину и до Ниццы вдоль берега моря. Не могут наши женщины без Парижа.

В "Лютеции" еще из Москвы для них были заказаны три номера. Двухкомнатные апортаменты Вероники в бельэтаже оказались самыми парижскими по духу, даже с балконом, выходящим на Шонс Элисэ, и для Сухинина с Баклановым нашлись два одноместных – поскромнее на третьем этаже (по-французской системе исчисления – на втором) без балкона и с окнами на боковую рю де Франсуа Премьер.

– Что можете посоветовать? – спросил Бакланов лощеного ресепшиониста.

Все переговоры с персоналом взял на себя Андрюха. С его американским паспортом и беглым английским языком, это было проще. Новых богатых русских тут во Франции не очень то любили.

– В зале Берси, это в Берси-Виляж, сегодня концерт Джеффа Линна, у меня есть билеты для вас, – улыбнулся ресепшионист.

На его французский манер имя Джефф свучало как "Геоф". Впрочем, как и Ричард Гир в его прононсе слышался как "Ришар Жир", когда он посоветовал сходить на Шонс Элиссе в киношку на новый американский боевик с "Жир Ришар" и с "Жанифэр".

Рисепшионисту наверное казалось, что богатому американцу с голландской фамилией "Бак-Ланнофф" было бы приятно здесь в Париже посмотреть именно американскую картину.

– Спроси его, где самые дорогие магазины, – из своего кресла в холле по русски крикнула Вероника.

– Самые лучшие магазины для мадам на улице Риволи – "фёр", "бижу", этсетера, этсетера, – со сладкой улыбкой промурлыкал рисепшионист.

Заказанное такси ждали буквально минуту.

– Это чисто ваш русский выпендреж покупать на Риволи, – обратясь к Веронике в пол-оборота с переднего сиденья Мерседеса выговаривал Андрюха, – в Карефуре в Дефансе или в том же Берси-Вилаж ты купишь теже тряпочки и "бижу" вдвое дешевле.

– А ты уже не русский! – патетически воскликнула Вероника, – и пяти лет не прошло, как в Америку уехал, уже стал стопроцентным евреем с Брайтон Бич.

– Я живу в районе Сентрал Парк, – обидевшись буркнул Бакланов, – смешать Сентрал Парк с Брайтон Бич это все равно как перепутать Рублевку и Свиблово.

Сухинин сидя рядом с Вероникой и вдыхая ее ароматы, молчал в тряпочку.

Он был словно в трансе.

– А поехали сегодня ночью сперва в Максим, а потом в Мулин Руж! – в качестве акта примирения предложила Вероника.

– А как же Геоф Лиин? – за Бакланова нарушил тягостное молчание Сухинин.

– Плевать на этого Линна, – своей легонькой ладошкой махнула Вероника, – что мы не русские что ли! Вот пускай Бакланов на него и идет.

– Ага, на все три места разлягусь там, покуда вы в Максиме будете расстегаи, икру и гурьевскую кашу кушать, – все еще не оборачиваясь, прошипел Бакланов.

– Поужинаем у Максима, а потом в Лидо и в Мулин Руж, – примирительно дотронувшись до андрюхиного плеча сказала Вероника.

– И чего вам бабам сдались эти Лидо с Мулин Ружем! – воскликнул Бакланов, – такой местечковый моветон, все рассчитано на дураков-япошек и на таких вот вроде вас, на русских с даровым баблом.

– А сам то кто? – снова задиристо вскинулась Вероника, – без году неделя американец.

– А я помню, фильм такой забавный был в советское время, Пашка-американец, – снова возник Сухинин, – там наш советский паренек пожил чуток в Америке и вернулся социализм строить.

Сухинин млел, локтем и чутким к теплу плечом чувствуя волны инфракрасного и ультрафиолетового излучения, исходившие от тела Вероники.

Он не дотрагивался, но знал, что бок и живот ее восхитительно податливы и свежи.

– Смотрел я эту советскую херню, – хмыкнул Бакланов, – никогда в России не умели делать кино и не научатся никогда.

– А как же Эйзенштейн? – возмутилась Вероника, – твои голливудские евреи все у Эйзенштейна учились.

Сухинин не слушал, что отвечал Веронике Бакланов, Сухинин закрыл глаза и впал в нирвану, правым плечом ощущая потоки ультрафиолета, исходившие от низа живота Вероники.

Кстати…

Он никогда не видел ее груди.

Какие у нее соски?

Как у аспирантки Виктории Пицай?

После окончания Горного Сухинин распределился в один из питерских институтов, занимавшийся геологоразведкой и инженерными изысканиями. Распределение было осенью в сентябре, когда сезон полевых маршрутов уже заканчивался, и партии возвращались в Ленинград, чтобы пересидеть зиму на камеральных работах, обрабатывая данные или просто не просыхая в перманентном пьянстве. В экспедицию Сухинин попал только весною следующего года.

Ему и на четвертом курсе тоже приходилось выезжать в экспедицию и ходить маршруты, копая шурфы и закопушки, пробуривая скважины или взрывая тротил и вслушиваясь потом в эхо земли, сидя на приборах геофизики… Однако такого, что он увидал в институте, видеть ему еще не приходилось. Все-таки, в институте он видел только витрину геологии, а ее задний двор он увидал только теперь.

– Все начальники партий всё воруют, – поучал Сухинина опытный техник-геодезист Саша Востряков, – начальник партии, – говорил он назидательно, – лицо материально ответственное, он получает и продовольствие, и спирт, и патроны к винтовкам, и горючее для вездеходов, и всё-всё-всё, включая и деньги на непредвиденные расходы. Потому начальник партии и с пистолетом по тайге ходит, потому что при нем денежный ящик и всё такое.

Сухинина по детски восхищало то обстоятельство, что начальникам партий выдавали не карабин, как геологам, ходившим по тайге в опасные маршруты, а пистолет ТТ или револьвер Наган.

– И потому, что у начальника партии и деньги и спирт, ему все девки дают, он любую берет, какую хочет, – доверительно рассказывал Саша Востряков, покуда они часами стояли на институтской лестнице и курили.

Часто в институт приходило нашествие бородатых мужичков в непременных черных овчинах и не-по питерской погоде в меховых унтах, которые раньше Сухинин видал разве что только в кино про полярников.

– Это наши рабочие, бурильные мастера и бригадиры, – пояснял Саша, – им сразу все деньги под расчет не выдают, чтобы не пропили, а там в поле им вообще не платят, зачем им там деньги! Поэтому они теперь вот и ходят за начальниками партий, да за начальниками экспедиций, недоимки выколачивают.

Работяги производили на Сухинина отталкивающе-пугающее впечатление.

– А женщин в партии много, – успокаивал Сухинина Саша, – всем хватает, даже этим, – он кивал на бородатых, – у нас и инженеры есть женщины, и геологи, и техники-геодезистки, да и повариха всегда при партии есть.

– И что? Девчонки -геологини с этими тоже? – недоверчиво хмыкал Сухинин, тоже кивая на бородатых бур-мастеров.

– А что! – похотливо улыбался Сашок, – когда горючее там кончается, когда вертолета нет или погода в маршрут идти не позволяет, там в палатках такое начинается, мама не горюй, эти гелогини как спиртяги хлебнут, так потом из мужицких палаток и не вылезают.

Сухинин недоверчиво присвистывал, провожая взглядом шедшую по коридору очередную девчонку-геолога из партии Петрова.

– Неужели и эта тоже с этими? – недоверчиво пожимал он плечами.

В партии Петрова его сперва поставили геологом с бригадой бурильщика Смирнова – почти уже пенсионера с седой поповской бородой, но с озорными распутными глазами пьяницы и блядуна.

Сухинин перетрусив, что не справится с рабочими, попросился на чисто инженерную работу, тем более, что в партии была и группа геофизиков, где рабочих было всего двое, зато был руководитель группы пожилой инженер Сергей Митин, которого за доброту все звали не дядей Сережей, а дядей Митяем.

Геофизика дело нехитрое.

Приезжаешь на ГАЗике на точку. Ручным буром двое работяг бурят бурку. Потом закладывают в нее шашку. Инженеры тем временем подключают приборы. Потом взрыв…

И списывай себе показания приборов в журнал. Эхо взрывной волны идет по земным породам не с одинаковой скоростью, а в соответствии с плотностью залегающих в глубине пород. В этом и вся соль. Не надо ни тебе бурить, ни тебе копать.

Поглядел на приборы – и все ясно – есть под землей полость? Есть под землей в полости газ?

Дядя Митяй очень вкусно умел рассказывать. После войны он только окончил геодезический землемерный техникум и работал в Латвии в геодезической партии, устанавливавшей по вновь-присоединенной территории единую систему государственных реперов триангуляционной системы первого класса. Это звучит так страшно, а на самом деле ходило по латышским деревенькам и хуторам шесть полу-голодных оборванцев с теодолитом, нивелиром и мензулой, ходило, да глядело в "хитрый глаз" на вешки, да на рейки и писал старший геодезист циферки в полевой журнал.

– Вот однажды, идем мы по опушке леса, тащим свою мензулу с теодолитом на точку, – рассказывал дядя Митяй, покуда двое рабочих – казах Шура и русский пьяница Михалыч ручным буром сверлили дырку для очередной аммоналовой шашки, – ну, вот вдруг и выходит прямо на нас отряд этих самых лесных братьев. В немецких шапочках суконных с козырьками, в немецком камуфляже, с винтовками, с автоматами.