Макамы (без иллюстраций) - Бади аз-Заман ал-Хамадани

Затем он сел на возвышение и сказал ребенку:

— Скажи теперь ты о себе и своих делах!

Мальчик откликнулся:

— Что я могу сказать? От слов, которые люди слышали, замерзло бы море и скала раскололась бы в горе. Сердце, которое не обожжено тем, что уже сказано, — сырое мясо. О люди, вы нынче узнали то, чего до сих пор не слыхали. Кто за своих детей боится, пусть руки заставит расщедриться — ведь завтра и с вами может такое случиться. Поддержите меня — я вас поддержу, одарите меня — я вам угожу.

Говорит Иса ибн Хишам:

У меня с собой не было денег — единственным спутником моим был перстень, который я и надел мальчику на мизинец, а он тут же стал описывать этот перстень в стихах:

Он словно пояс из ярких звезд —Сестер в созвездии Близнецов!

Как с любимым в тесном объятье слит,Он не может сбросить любви оков.

Он чужого племени — но всегдаОт превратностей защитить готов.

Хоть в глазах людей он высок ценой,Но дарящий выше своих даров!

Клянусь, людская хвала — слова,А ты поистине сущность слов!

Все дали просящему сколько у них было с собой, и он пошел прочь, громко восхваляя нас, а я последовал за ним. Наконец уединение позволило ему открыть лицо — и оказалось, что это, клянусь Богом, наш шейх Абу-л-Фатх Александриец, а этот газеленок — его отпрыск. Тогда я спросил его:

Старик Абу-л-Фатх, отчего ты молчишь,Ни слова приветствия не говоришь?

Он ответил:

Любезен, как друг, я в гостях у друзей,Зато на дороге я тих, словно мышь.

И я понял, что он не хочет со мною разговаривать, отстал от него и удалился.

КАЗВИНСКАЯ МАКАМА

(восемнадцатая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

К границам Казвина вместе с другими отправился я в поход, шел тогда семьдесят пятый год[60]. Дорога то подымала нас на вершину, то опускала в низину, пока наконец не привела в одно селенье. Полуденный зной заставил нас укрыться в тени кустов тамариска, где протекал ручей — словно лента блестящей парчи, чистый, как язычок свечи; он по камням струился, змейкой вился. Мы поели сколько могли, в тени устроились и отдохнуть прилегли. Но не успел овладеть нами сон, как мы услышали голос противней, чем крик осленка, и шорох шагов легче шагов верблюжонка, а вслед за этим раздались звуки барабана громкие, словно львиный рык, — тут уж все встрепенулись и проснулись.

Я широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть пришельца, но его скрывали от меня деревья. Я прислушался — и вот какие стихи произносил он в такт барабанному бою:

Я прибегаю к помощи Аллаха,И к области обширной, плодородной,

И к райскому возвышенному саду,Где спелые плоды висят свободно.

О люди! Я неверие отринулИ бросил край, Аллаху неугодный.

А сколько дней я был далек от веры,Как я грешил, язычник сумасбродный!

Я пил вино, я жадно ел свинину[61],Был чревом сыт, но дух мой был голодный.

И Бог меня на верный путь направилИ прочь увел из пустоши бесплодной.

Читал тайком от родичей молитвы,Стараясь жизнь вести богоугодно.

К Каабе не решался повернуться —Боялся разбудить я гнев народный.

Измученный дневною суетою,Молился я тогда в ночи холодной:

«О Боже, забери меня отсюда,Я им чужой, ни с кем из них не сходный!»

От них бежал я ночью, а со мною —Одна решимость да мешок походный.

Младенцы поседели бы от страхаТам, где я шел пустынею безводной.

И наконец обрел покой душевный —Я прибыл в царство веры благородной!

Теперь я возношу хвалу усердно:Прозренье — дар от Бога превосходный.

О люди! Не любовь земная сюда меня привела, не бедность меня доняла, нет, я покинул виноградники и сады, и дев удивительной красоты, и родню, и верных рабов, объезженных скакунов, шелка разноцветные, богатства несметные — все оставил, что прежде любил, руку правую с левой соединил[62], ушел незаметно, как змея из норы выползает, как птица из гнезда вылетает. Предпочел я веру благам земным и в пути дневной переход сочетал с ночным.

О, если бы искры костра могли его загасить, а камни города нечестивого могли его развалить! В походе на Византию мне помогите и по мере сил поддержите. К лишним тратам себя не принуждайте, сколько можете, столько и дайте. Если кто из праведников богат и даст мне тысячу или десять тысяч динаров, я буду рад, но приму и даник[63], не отвергну и финик. Для каждого из вас у меня будет две стрелы: одну из них я приберегу для встречи с Господом, у другой же я кончик заострю, древко расщеплю, лук молитвы во тьме ночной натяну и, в небо пуская стрелу, каждого из вас помяну.

Говорит Иса ибн Хишам:

Его удивительные слова взволновали меня, я покровы сна с себя стряхнул и к остальным примкнул. Пригляделся — и, клянусь Богом, это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец стоит и размахивает обнаженным мечом! Правда, внешность свою ухитрился он так поменять, что его очень трудно было узнать. Увидев меня, он подмигнул и сказал:

— Да снизойдет милость Божья на того, кто от длинного шлейфа нам кое-что уделил и нас по возможностям своим одарил.

Затем он взял то, что ему было дано, и ушел, я — за ним, а когда мы остались наедине, спросил:

— Ты набатейского рода[64]?

Он ответил:

Все зависит от времени —Неужель до сих пор не знал?

По его повелениюЯ свой род на другой сменял.

Набатеем был с вечера,А наутро арабом стал.

САСАНСКАЯ МАКАМА

(девятнадцатая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Любовь к путешествиям меня привела в Дамаск. Вот как-то раз подхожу я к дому — и вдруг предо мной люди из Бану Сасан[65] шумной толпой встали стеной, у всех одежда окрашена охрой, голова обвита чалмой. Они под мышкой камни держали и оттуда их доставали, когда принимались милостыню просить, чтобы в грудь себя ими бить. А когда предводитель их к ним обращался, каждый в лад ему откликался. Он взывал — и каждый ему отвечал. Увидев меня, предводитель сказал:

Хочу я лепешку свежую,Как следует пропеченную,

К лепешке — зелень отборную,И соль, хорошо измельченную,

И уксус, крепко настоенный,А с ним — и мяса вареного:

Ягненка или козленочка,От груди едва отлученного.

И дай мне воды холоднойВ красивом кубке точеном,

Кувшин вина принеси мне —Хочу уснуть опьяненным.

И нужен мне виночерпий —Красавец, радость влюбленному.

Хочу я рубаху с джуббой[66]И с чалмой удлиненною,

Хочу я сандалии прочные —Ходить в места отдаленные,

Хочу я гребень, и бритву,И ковш, и мочалку крученую.

Иль стань хозяином щедрым,А я — к тебе приглашенным.

Мне хватит — разве я будуПопрошайкой бесцеремонным?

Я ему дирхем дал и сказал:

— Вот тебе наше приглашение, а нам предстоит подготовиться и собрать снаряжение, поусердствовать и укрепить положение. Мы дали тебе обещание, а этот дирхем пусть послужит напоминанием. Прими его как подношение и ожидай исполнения обещанного решения.

Он принял дирхем и поспешил навстречу другому прохожему. Я подумал, что он сейчас обратится к нему с той же речью. Но он заговорил так:

О славный, стройный, как пальма,Чьи ветви тянутся в небо!

Возжаждали зубы мяса —Но с них довольно и хлеба.

Хоть что-нибудь дай, не скупись,Но с даром поторопись.

Ты милость мне окажиИ кошелек развяжи.

Прижми свою руку к боку[67],Как сказано было Пророку.

Говорит Иса ибн Хишам:

Слова эти поразили мой слух, и я понял, что он далеко еще не исчерпал запасы своего красноречия. Тогда я вслед за ними пустился, возле дома их очутился и незаметно там притаился. Тут хозяева сняли с лиц своих покрывала, и теперь уж ничто не скрывало — Абу-л-Фатх Александриец был у них запевалой. Я взглянул на него и воскликнул: