Орудия войны (СИ) - Каляева Яна

Матрона посмотрела на Сашу, как смотрят на надоедливого, но все же любимого ребенка.

— Скопчество — большой духовный подвиг ради Христа. Отречение от тела во имя спасения души. К такому сурово готовятся много лет. Никто не станет приводить к сугубому очищению человека неготового, тем паче помимо его воли. Это, ну как тебе объяснить… все равно что дитя несмышленое в университет отправить на учебу. А откуда сказки берутся… ты ж сама следователь, девонька, могла б и догадаться. Верные Христу веками таились от церкви Никоновой и ее приспешников. Можем и к литургии выйти, и под исповедь встать, и любое рвение в их антихристовой вере изобразить, коли придет нужда. А вот скопчество — этого не скроешь. Потому придумана байка: усыпили, мол, и оскопили силой. А в нашей общине и вовсе никого не скопят, нам другой положен путь от Сударя Святого Духа. Да полно тебе краснеть, девонька, нет в любопытстве большого греха. У меня банька натоплена, вода горячая осталась. Пойдешь?

— Да-а, — выдохнула Саша. Невозможность соблюдать хотя бы элементарную гигиену изводила ее едва ли не сильнее, чем голод.

Баня у Матроны была построена отдельно от дома. В просторном предбаннике — накрытый белой скатертью стол и лавки. Пол устилали лоскутные половики. Икон здесь не было.

В парилке, уже слегка остывшей, густо пахло полевыми травами. Саша различила зверобой, пижму и мяту. В деревянной плошке было налито густое темно-коричневое домашнее мыло. Внутри печи помещалась чугунная чаша с восхитительно горячей водой. Рядом — ведро с холодной водой и деревянная шайка, в которой их можно было смешивать.

Саша прикрыла глаза, чтоб полнее ощутить струи горячей воды на покрытом старыми и свежими травмами теле. Она уже не могла вспомнить, какой синяк, какая ссадина где получены, от кого, за что. В последний раз помыться по-человечески ей довелось в Рязани, перед встречей с Щербатовым. Теперь горячая вода и травяное мыло смывали с нее горечь, разочарование и усталость, накопившиеся с тех пор.

— Следы на спине от чего? — спросила Матрона. Разомлевшая Саша и не услышала, как она вошла.

— Таких, как я, преследуют так же, как и таких, как вы, — ответила Саша. — Это плеть.

— Нет, девонька. Это следы крыльев.

— Что? — Саша забыла долить холодной воды и едва не ошпарилась.

— Эти шрамы, — сказала Матрона буднично, — от срезанных ангельских крыльев. Твоих… Давай пару поддам, совсем остыла баня.

Камни шипели, комнатушку заволок пар и лица Матроны Саша сейчас не видела. Она искренне понадеялась, что и та ее лица — тоже...

— Посредственный из меня ангел, — ответила Саша, чтоб прервать молчание.

— Всякий бес был прежде ангелом. Вот, принесла тебе рубашку дочки моей. Ей уже без надобности. Наденешь — выходи в предбанник, я тебе обед собрала.

Крестьянская рубашка доходила до колен и плохо подходила для ношения под формой, зато наконец-то будет не так холодно по ночам. До сих пор Саша носила тонкого полотна сорочку, которую купила для нее Вера в Рязани — другого исподнего не было.

В предбаннике был уже накрыт стол: крынка с квасом и миска с овсяным киселем. Саша секунду колебалась, имеет ли она право есть то, чего не едят ее люди. Но не могла же она оскорбить отказом от угощения человека, от которого они все сейчас зависели. Она просто не станет забирать свою порцию из общего котла сегодня.

— Что случилось с вашей дочерью? — спросила Саша, когда поняла наконец, что продолжать выскребать ложкой миску не только неприлично, но и бессмысленно.

— Оставила веру Христову и уехала в вашу революцию, — спокойно ответила Матрона. — Революция забрала ее. Взамен прислала тебя.

— Мне очень жаль. Я могу что-то сделать для вас?

— Ты можешь, и ты сделаешь. Оба вы были явлены: твой однорукий командир и ты.

— Явлены — это как?

— Это вас я видела во снах — тех, кто придет и встанет между Христовыми людьми и царством Антихриста.

— То есть, — осторожно поинтересовалась Саша, — вы сперва видели эти сны, а потом уже встретили нас и поняли, что сны были о нас?

Матрона только слегка улыбнулась.

— К сожалению, Князев едва ли уже будет явлен, что бы это ни значило, — сказала Саша. — Похоже, его время вышло.

— Вчера ночью мы радели о нем. И Святой Дух открыл нам, что однорукий воин восстанет.

— Радели — это молились?

— И молились тоже. Сейчас ты не поймешь, пока рано. Просто знай, что скоро снова сможешь занять свое место за плечом у мужчины, как привыкла.

— Вы будто бы осуждаете это, — пожала плечами Саша.

— От бабьей доли ты отреклась, а мужскую долю не тянешь. Потому твое место за плечом кого-то более сильного. Собственной истории у тебя нет. У тебя нет ничего своего: нет народа, нет веры, нет мужа, нет ребенка, нет даже имени.

— Имя-то есть у меня! Александра я.

— Это не твое имя. Ты жидовка, у вас имена другие. Но и еврейское имя, которое ты когда-то носила — это на самом деле имя мертвеца, так ведь? Твои ребята судачат об этом.

— Ну такой вот я несовершенный человек, — Сашу все это чрезвычайно утомило.

— О нет, ты совершенна, девонька. Ты — совершенное орудие, вернее, станешь им в свое время. Да не оглядывайся ты на дверь. Я ведь говорила тебе уже — к великим жертвам никто никого не принуждает. Ты сама найдешь меня и сама себя предложишь, когда будешь готова.

— Вы знаете, — сказала Саша, заправляя волосы за ухо, — я все-таки не совсем по этой части. Я не хочу становиться жертвой.

— Но ты именно по этой части, — ответила Матрона. — Или ты только другими людьми готова жертвовать заради всех?

Уже на подходе к лагерю Саша поняла: что-то изменилось в атмосфере. Словно кто-то убрал невидимый придавливающий их всех к земле купол и пространство наполнилось воздухом. И даже до того, как Саша смогла расслышать слова часового, она уже знала, какую новость он сообщит.

Князеву выделили единственную кровать в единственной избе, которую полку разрешили занять полностью. Он уже сидел в постели и слушал доклад Белоусова. Саша ворвалась в дом, грубо растолкав столпившихся в дверях людей, и бросилась Князеву на шею. Спрятала лицо у него на груди. Он крепко обнял ее правой рукой. Она почувствовала движение его корпуса, рефлекторную попытку задействовать левую руку — и пронзившую его тело боль ощутила как свою. Отстранилась, с тревогой всмотрелась в его лицо.

— Ну будет, будет, — сказал Князев. — Жив я, видишь. Дак и неча по мне реветь. Послушал вот, каких вы дров без меня наломали… Кирилл Михалыч, у тебя все?

— Одно считаю нужным добавить, — сказал Белоусов. — Все решения комиссара Гинзбург были приняты с моего ведома. В мои обязанности входило советовать ей и удерживать ее от ошибок. Ввиду несопоставимости нашего опыта в ведении боевых действий и принятии стратегических решений… если комиссар должна понести взыскание за свои поступки, прошу учесть, что большая часть ответственности за них лежит на мне.

— Да хорош уже рыцарствовать, Михалыч, — отмахнулся Князев. — Я оставил Александру замест себя, значит, ее решения были все равно что мои. Выйдите все, мне надо потолковать с комиссаром.

Саша уселась на шаткий деревянный стул.

— Значит, ты привела нас сюда, — сказал Князев, когда они остались вдвоем. — Боевые потери — восемнадцать человек, не считая раненых, которые умерли в пути. И ты полностью потеряла артиллерию и обоз.

— Все так, — Саша сплела пальцы. — Это Аглая спасла полк у моста. Если б она не докричалась до антоновцев, мы все бы там и полегли.

— Мы говорим теперь о том, что ты сделала, не она. Почему ты не приказала идти на прорыв? Вы ведь не могли знать, что на мосту антоновцы и они пропустят вас. Ты обрекла людей на верную смерть. Почему?

Саша на секунду опустила веки, потом посмотрела своему командиру прямо в глаза.

— Моей целью не было сохранить их жизни. Никогда не было. Моя цель — пятьдесят первый полк должен продолжать служить Революции. Своей гибелью послужить, если потребуется. Стать примером для всех, кто пойдет за нами. Солдаты, бросившие раненых товарищей, прорвавшиеся по трупам своих — они Революции уже не нужны. Революция, ради которой идут на все, перестает быть той Революцией, ради которой стоило идти на все. Это мое решение, и я готова держать за него ответ.