Василиск - Феликс Сарнов

Гибким движением огромного тела она вся вынырнула из кустов и медленно двинулась к дому, лениво играя тугими клубками мышц в основаниях передних лап.

(… – Она не так уж безобидна и совсем не мала, наша Рыжая… – Господи, если б он только знал, к а к он был прав!.. Жаль, что так и не узнал!..)

– Мя-я-я!.. – раздалось слева от меня, я скосил глаза на подоконник и увидел, что там сидит Кот и внимательно следит за происходящим во дворике.

Я осторожно погладил его, и под моей ладонью раздался легкий треск статических разрядов, во вздыбившейся шерстке мелькнули слабенькие голубоватые искорки и легонько закололи ладонь.

– Тише, тише, – шепнул я ему. – Сейчас она вернется.

Он облизнулся, фыркнул и стал вылизывать переднюю лапу. Я отвел от него взгляд и снова посмотрел в окно.

Рыжая – в облегающем коротком халатике – уже поднималась по ступенькам крыльца и через секунду встала рядом со мной и потерлась носом о мою щеку.

– Ну, как я? – раздался ее вкрадчивый шепот возле моего уха, и я понял, что она здорово возбуждена.

(… возвратившись, она всегда хотела трахаться… Т а м мы делали это очень редко, потому что наши Партнеры… И даже без них – редко, словно по какому-то негласному уговору старались соблюдать какой-то обет…)

– Здорово, – кивнул я, чувствуя, что и сам завожусь от близости ее горячего тела, прикрытого лишь легкой тканью халатика. – Только опять большая… Сейчас-то хватило бы и поменьше.

Она фыркнула – совсем как мой Кот, – и мягко и настойчиво потянула меня к лестнице на второй этаж, в спальню. Двинувшись за ней, я все-таки повторил:

– Хватило бы поменьше…

– А зачем? – нетерпеливо отмахнулась она, расстегивая на ходу халатик. – Мне так проще… И приятнее.

Да, это верно, Panthera давалась ей легче и проще Felis – тех, что поменьше. Но здесь, на нашей тихой вашингтонской улочке все же не следовало… Одно дело – где-то там, далеко,

(… среди джунглей, среди ночи…)

и совсем другое – здесь…

* * *

Когда мы в первый раз резко и страшно почувствовали, поняли, что мы не спим, не видим сон, не витаем в каком-то нереальном мире, а действительно стоим здесь

(среди джунглей, среди ночи… На опушке леса, возле маленькой речушки, куда сейчас спустятся вон с того холма нервные, пугливые ж е р т в ы – спустятся за водой и за своей… нет, не смертью, смерть – вообще пустой звук, детская страшилка, – а за тем, чтобы стать е д о й…)

и ждем… И тех нас – в душной и тесной спальне

(ну, как же там можно спать – под какими-то тряпками, в тесноте и затхлости?..)

– просто нет, физически нет, мы…

Мы жутко испугались, мы едва не рванулись назад в страхе, что не сможем – назад, но… Страх быстро прошел. Что-то подсказало нам, что мы сможем назад, что это зависит только от нас самих… Нет, подсказало, конечно, не что-то, а… Наши Партнеры! Наши маленькие

(здесь – маленькие, а т а м…)

усатые хищники, появившиеся… Бесшумно возникшие чуть поодаль, ближе к реке, и смотрящие на нас своими холодноватыми желтыми огоньками глаз, в которых светилось легкое равнодушное удивление. Ну да, их удивляло, что мы еще не все понимаем, не все знаем и бываем порой такими неуверенными, что у нас еще есть сомнения…

У них никогда не бывало никаких сомнений, и то, что мы там называли переходами, для них… Никаких переходов для них не существовало, они всегда были тем, чем они были – и здесь, и там, и еще совсем там, где…

(… бесконечный красный песок и круглый багровый диск, висящий в свинцово-серой пустоте наверху…)

Словом, им нечего было бояться, кроме…

Разве что…

Одиночества?..

Как она сказала тогда, в наш первый вечер на крыльце нашего дома?.. Сказала нежно и с какой-то странной улыбкой: "Я не одна…" И в тот же первый вечер, но чуть позже, когда я случайно зацепил взглядом валявшуюся на ночном столике книжку "Nightdreams and…", я понял, что она имела в виду не меня, вернее…

Не только меня.

5.

– Во сколько прилетает? – спросила Рыжая, рассеянно вертя в руках маленькую ложечку, которой она размешивала сахар в кофе.

– В шестнадцать тридцать, я уже сто раз говорил… Чего кофе не пьешь?

– Неохота.

– А зачем варила?

– Так, – она равнодушно пожала плечами, – по привычке. Ты звякни в аэропорт часа за два – спроси, может задерживается.

– Не буду я никуда звякать.

– Ну, и будешь там торчать, если задержится.

– Ну, и поторчу, – буркнул я.

– Слушай, – помолчав, сказала она, – что тебя колет, а? Твой дружок – этот Шериф, как ты его называешь, – сегодня прилетит. С ним все в порядке. Она же сказала тебе, что с ним все нормально. И с деньгами у него все нормально – на нашей шее сидеть не будет, а даже если бы и… Она сказала…

– Она сказала, – передразнил я. – А почему она не сказала, что с ним было? Что значит "немножко приболел"? Почему он отошел от дел? В какой такой больнице лежал? Почему сам ни разу мне не позвонил? Почему…

– Ну, что ты заладил, почему-да-почему? – раздраженно перебила Рыжая. – Ну, не потянул большую компанию… В конце концов, ему уже… Сорок девять, да? Люди вообще-то иногда болеют, ты не в курсе? Ну, захотелось на покой, что тут странного?

– Ты же его не знаешь, – вздохнул я. – На покой… Это не он отошел от дел. Это его отошли. Вернее, отошла! И ты это прекрасно понимаешь.

– Ну, и что, – равнодушно пожала плечами Рыжая. – В конце концов, какое нам до этого дело? Пускай крутит там большие дела, а твой дружок отдохнет, купит домик здесь по соседству… Что тебе не нравится?

– Всё не нравится. Он не тот парень, чтобы в сорок девять уйти на отдых. Чтобы его так выпихнуть, надо было… Не знаю, что надо было, но что-то очень жесткое.

(… – Это жесткий трюк, шеф, – с нажимом произнес Эстет…)

– Ну и что? – глянув на меня в упор, спросила Рыжая. – Тебе-то что до этого? Не забывай, она – моя дочь. И она – одна из нас.

– Ты уверена? – не отводя взгляд, спросил я.

(… – Что если она большего стоит, – сказал тогда Шериф, – настолько большего, что вообще не для нас… Как ты любишь выражаться, гвоздь не от той стенки, а?..)

– Иначе тебя сейчас уже не было в живых, – медленно произнесла она. – Ты сам знаешь, один ты бы там не смог…

– Но в ней только одна половина – твоя. А вторая…

– Ерунда, – фыркнула она. – Кого ебет этот паршивый недоно…

– Кель выражанс, мадам, – перебил я. – И и твой покойный муж, как ты выражаешься, паршивый недоносок, был одним из крутых заправил крутого бизнеса в очень крутых условиях, а теперь его дочурка…

– Она – моя дочь, – резко рыкнула Рыжая, и мне на мгновение показалось, что во рту у нее влажно сверкнули ночные клыки. – Не надо дергаться, – уже мягко и почти нежно попросила она. – Ну, что нам до всех этих… Хочет она быть крутой там – пускай наслаждается. В конце концов, ей – жить, а мы ведь уже немолоды и нам…

– Ну, да, – буркнул я, одним глотком почти через силу допив остывший кофе, – нам время тлеть, а ей цвести… Что ж, пускай цветет, только…

– Ну, что – только? Что ты ворчишь, как старый пень, а?

– Только хорошо бы – не на наших могилках, Рыжик, вот что.

– Господи, ну что ты плетешь? Она отстегивает нам такие бабки, хотя мы вовсе и не… Но пускай, раз ей так хочется. И кто… Кто вообще может быть нам страшен? Какие могилки?! Твой дружок сегодня прилетит, увидит, какая тут прелесть… Мы по такому случаю надеремся, – Рыжая подмигнула мне залихватски, только слишком залихватски, и я вдруг…

Вдруг я увидел, что под слегка наигранной веселостью и настоящим раздражением в ней притаилось и дергается в глубине то же беспокойство, что и во мне, та же тревога и… Раздражение ее исходило от меня – она хотела уцепиться за меня и прогнать свою тревогу, а я вместо того, чтобы помочь ей, наоборот, усиливал, подпитывал "иголочку" беспокойства. Значит, ее тоже колет эта странная…

Я вспомнил, как позавчера мы сидели в маленьком ресторанчике и я зачем-то заказал вместо креветок порцию угрей. И когда их принесли, я глянул на блюдо и вздрогнул при виде длинных и каких-то скользких на вид… В мозгу вдруг полыхнула яркая, но почему-то черно-белая картинка:

… стоящий на коленях, вцепившийся в торчащий из его горла кусок стекла и раскачивающийся, словно на молитве, охранник, на которого надвигается, быстро скользя по красному песку, огромная, черная тупорылая р ы б и н а, похожая на какую-то громадную… Громадную п и я в к у!..

Я взглянул на Рыжую, сидевшую напротив, и увидев гадливое отвращение на ее лице, каким-то чутьем понял,