Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка - Петр Астахов

Стемнело. Очертания дороги стали почти не различимы. На мгновенья вспыхивали огоньки махорочных цигарок. Слышался негромкий говор уставших людей.

Когда стало совсем темно и большая часть колонны ушла далеко вперед, я поскользнулся в очередной раз и всей массой растянулся в глубокой грязи. Подняться на ноги не хватало сил, наступило полное безразличие ко всему — не хотелось ни думать, ни двигаться. Через несколько мгновений я почувствовал протянутую ко мне руку и вопрос шедшего сзади Сергея Гурьянова, тоже тощего и слабого, но все же немного постарше меня и, видимо, сохранившего больше сил.

— Петя, ты? Подымайся, до села, уже недалеко… Вставай!

— Сережа, оставь меня… нет сил. Больше идти не могу…

Кто-то появился из темноты — я узнал голос лейтенанта.

— Что случилось? Кто это?

— Товарищ, лейтенант, это Астахов, сосед из Баку. Упал и не может подняться.

— Астахов, поднимайся, поднимайся!.. До села уже не так далеко, еще минут десять-пятнадцать.

Эти слова я слышал сквозь смутное сознание и повторил лейтенанту то же, что и Сергею.

— Оставьте меня, товарищ лейтенант… Я потом… Сам доберусь…

Тогда лейтенант взял мою руку, слегка наклонился и положил ее на свое плечо, чтобы вытащить из грязи. Тоже самое проделал Сережа. Так они выволокли меня и взяли под руки, так, с трудом передвигая ногами, мы продолжили путь к селу.

Через какое-то время в темноте стали вырисовываться деревенские постройки. Рота добралась до села, и измученные долгой дорогой люди ощутили радостное состояние от близкого жилья и возможности расположиться на ночлег.

В темноте трудно было определить, куда мы пришли. Утром выяснилось, что это была школа, с выбитыми от артобстрела окнами и дверями. В помещении гулял свежий апрельский ветер.

В одной из комнат сохранилась круглая, до потолка, печь, на полу — кусок жести, предохраняющий от пожара. Повалившись на жесть, я клацал зубами от холода, мокрой одежды и студеного помещения. Я забылся тяжелым сном, ничего не чувствуя и ничего не соображая.

Наутро от тяжелого состояния похода оставалось лишь неприятное воспоминание и не успевшее просохнуть обмундирование.

Пришлось в спешном порядке разводить костры, раздеваться донага и сушить все от верхнего до нижнего. Было удивительно, что защитные силы, мобилизованные в эти трудные часы, лучше врачей и лекарств поддержали организм — не было ни больных, ни выбывших из строя.

Просушившись и приведя себя в порядок, рота двинулась дальше и во второй половине дня добралась до большого украинского села Старый Салтов, где базировалась 13-я гвардейская дивизия.

Наше пополнение вошло в состав 42-го стрелкового полка, а мы с Сергеем Гурьяновым были зачислены в минометный батальон, в подразделение 82-миллиметровых минометов.

Знакомство с начальством состоялось в темной маленькой хате, куда поочередно вызывали прибывших. За столом сидел средних лет старший лейтенант и просматривал привезенные с ротой документы и красноармейские книжки. То был командир 1-й роты минбата старший лейтенант Завгородний. Не поднимая головы, он что-то дописывая в списке, обратился ко мне:

— Фамилия, имя, отчество?

Я ответил и обратил внимание на то, что среди книжек он быстро нашел мою и, познакомившись с ее содержанием, начал задавать вопросы, чтобы сличить мои ответы с данными книжки.

Когда после нескольких вопросов мы дошли до воинского звания, Завгородний остановился:

— Постой, постой! Говоришь, красноармеец, а в книжке написано сержант…

— Это неверно, товарищ старший лейтенант. У меня нет звания. Мы только месяц были в запасном полку, а в школе я не учился.

— А образование какое? Среднее, говоришь?

Я ответил утвердительно и услышал его слова:

— Значит, все правильно. Я верю книжке и попрошу вырезать из картона треугольники и пришить их к гимнастерке.

Потом он продолжил разговор:

— Мы сейчас стоим здесь для формирования. В ближайшее время будем получать матчасть. Сейчас у нас не хватает людей и минометов. Пока нужно познакомиться с минометом по учебным плакатам, а когда мы получим новые минометы — будешь командовать расчетом.

Я оторопел от неожиданности и, приходя в себя, по военному ответил:

— Есть!

Но разговор продолжался:

— Скажи, не приходилось ли тебе до этого заниматься политинформацией, выпускать стенгазеты или боевые листки?

— Мне больше приходилось выпускать школьную газету «Комсомолец», когда учился, а политинформацией, можно сказать, не занимался…

— Хорошо… Пока мы здесь, будешь заниматься читкой газет и выпускать «Боевой листок». Пока все, можешь идти.

На этом закончилось наше знакомство.

Я вышел из темной хаты на воздух и был ослеплен синим весенним небом и ласковым, еще не набравшим тепло, солнцем.

Кругом стояли красноармейцы, обсуждающие разговор с командиром роты. Не расходились, ожидая какое-то важное сообщение. Наконец, раздалась команда:

— Становись!

Собравшиеся на сухой солнечной полянке люди, повинуясь команде, образовали длинный, в две шеренги, строй и замерли в ожидании.

Откуда-то издалека донесся человеческий вопль. Потом послышались явственные мольбы о пощаде. От криков приближающегося к строю человека в сопровождении двух красноармейцев застучало в висках, подкатывалось неприятное предчувствие большой беды. И чем ближе подходила эта страшная группа людей с кричащим человеком, тем разборчивее становились слова.

Когда конвой стал подходить к строю красноармейцев, с другой, противоположной стороны, к строю направился высокого роста человек, в накинутой на плечи шинели, с бумагами в руках.

По рядам пронеслось — «полковой комиссар…»

Красноармейцы едва удерживали кричащего и рвущегося к комиссару человека.

— Товарищ комиссар, товарищ комиссар! — неистово кричал осужденный. — Простите меня, не губите жизнь! Прошу Вас! Я выполню любое задание, товарищ комиссар! Я достану языка! Разрешите!

Его рыдания становились все слышнее — скорее всего он уже ничего не соображал и своими мольбами хотел выпросить жизнь. Слезы, вопли, крики и попытки вырваться из-под винтовок конвоиров производили жуткое впечатление на людей, увидевших впервые своими глазами процедуру расстрела.

Свои убивали своего. Убивали молодого перед такими же, как он, в назидание им, живым.

Размеренно и спокойно, не обращая внимания на вопли и крики, комиссар зачитывал материалы следствия и военного трибунала о совершенном расстреле.