Все рушится - Чинуа Ачебе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщины отправились в буш собирать хворост для растопки, а дети – поиграть с друзьями в соседние усадьбы. В воздухе ощущалось приближение харматана, нагонявшего, казалось, на мир сонную дымку. Оконкво и мальчики работали молча, тишина нарушалась лишь шелестом пальмовых ветвей, когда их поднимали на стену, да шуршанием сухой листвы, в которой неустанно рылись куры в бесконечном поиске пропитания.
А потом внезапно на землю упала тень, солнце скрылось за плотной тучей. Оконкво поднял голову, дивясь тому, что дождь собирается в столь неурочное время года. Но в тот же миг во все концы понесся радостный крик, и Умуофия, до того пребывавшая в полуденной полудреме, воспрянула и пришла в движение.
– Саранча летит! – радостно нараспев повторяли все; мужчины, женщины и дети побросали свои дела и игры и выбежали на открытое место, чтобы наблюдать необычное зрелище. Саранчи в здешних краях не было уже много-много лет, и никто, кроме стариков, ее никогда еще не видел.
Сначала показался небольшой рой разведчиков, посланных обозреть землю. Потом на горизонте возникла медленно движущаяся масса, похожая на бесконечное черное покрывало, дрейфующее по направлению к Умуофии. Вскоре оно уже заволокло полнеба, сквозь плотную массу пробивались лишь крохотные глазки света, усевавшие черноту чем-то вроде звездной пыли. Зрелище было устрашающе величественным, исполненным мощи и красоты.
Все теперь высыпали на площадь, взволнованно переговариваясь и моля богов, чтобы саранча села и задержалась в Умуофии на ночь. Потому что, хотя эти насекомые много лет не навещали Умуофию, все знали, что они очень вкусны. Наконец саранча опустилась, покрыв собой все деревья, каждую травинку, все крыши и участки голой земли. Под ее тяжестью ломались огромные ветви, и вся земля приобрела землисто-коричневый цвет, захваченная этим бескрайним голодным роем.
Многие повыбегали из домов с корзинками, пытаясь ловить насекомых, но старики советовали дождаться ночи. И были правы. Саранча расселась на ночь в буше, крылья у нее намокли от росы. И тогда вся Умуофия, несмотря на холодный харматан, вышла из домов, и каждый наполнил кто мешок, кто кувшин, кто корзинку саранчой. На следующий день ее зажарили в глиняной посуде, а потом разложили на солнце и держали до тех пор, пока она не стала сухой и ломкой. Это редкое лакомство ели потом много дней, сдабривая пальмовым маслом.
Оконкво сидел в своем оби с Икемефуной и Нвойе, с хрустом жуя сушеную саранчу и обильно запивая ее пальмовым вином, когда вошел Огбуэфи Эзеуду. Эзеуду был самым старым жителем деревни. В свое время он слыл великим бесстрашным воином, и все племя относилось к нему с огромным уважением. Отказавшись от угощения, он попросил Оконкво выйти с ним на пару слов из хижины. Они вышли вместе, старик – опираясь на палку. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их никто не услышал, Эзеуду сказал Оконкво:
– Мальчик называет тебя отцом. Ты не должен быть причастен к его смерти.
Оконкво удивился и собирался было что-то сказать, но старик продолжил:
– Да, Умуофия решила убить его. Так повелел Оракул холмов и пещер. Утром его, как предписывает традиция, уведут из Умуофии и убьют за ее пределами. Но я хочу, чтобы ты не имел к этому никакого отношения, ведь он считает тебя отцом.
На следующий день рано утром в дом Оконкво явились старейшины всех девяти деревень Умуофии. Икемефуну и Нвойе отослали из дома, после чего старейшины тихо переговорили с хозяином. Задержались они ненадолго, но когда ушли, Оконкво очень долго сидел неподвижно, подперев руками подбородок. Позднее в тот же день он позвал Икемефуну и сообщил ему, что завтра его отведут домой. Услышав это, Нвойе разрыдался, за что отец сурово избил его. Что же до Икемефуны, тот пребывал в растерянности. Родной дом успел стать для него чем-то зыбким и отдаленным. Он все еще скучал по матери и сестренке и был бы очень рад повидать их. Но что-то подсказывало ему, что он их не увидит. Он вспомнил, как когда-то явившиеся в их дом мужчины вот так же тихо разговаривали с его отцом, казалось, что теперь все повторяется.
Позже Нвойе пошел к матери и рассказал ей, что Икемефуна возвращается домой. Та уронила пестик, которым растирала перец, сложила руки на груди и тяжело вздохнула:
– Бедное дитя.
На следующий день мужчины вернулись с кувшином вина. Они были при полном параде, словно собирались на большой общий сбор племени или нанести визит в соседнюю деревню. Накидки были пропущены под правой подмышкой, на левом плече висели мешки из козьих шкур и мачете в ножнах. Оконкво быстро собрался, Икемефуне поручили нести кувшин с вином, и все отправились в путь. Мертвая тишина опустилась на усадьбу Оконкво. Казалось, даже маленькие дети всё понимали. Нвойе весь день просидел в материнской хижине с глазами, полными слез.
В начале пути мужчины смеялись, болтали о саранче, о своих женах и некоторых обабившихся мужчинах, которые отказались идти с ними. Но по мере приближения к границе Умуофии замолчали и они.
Солнце медленно поднималось к зениту, и сухая песчаная тропа начала испускать жар, сохранившийся под поверхностью со вчерашнего дня. В окрестном лесу щебетали какие-то птицы да шелестела покрывавшая песок сухая листва под ногами мужчин. Больше ничто не нарушало тишины. Потом издали донеслись слабые звуки экве. Они слышались то громче, то тише, уносимые ветром, – мирный танец какого-то чужого племени.
– Это танец озо, – говорили друг другу мужчины, но никто не мог сказать точно, откуда доносятся звуки. Некоторые считали, что из Эзимили, другие – что из Абаме или Аниты. После короткого спора на эту тему все снова замолчали, ветер приносил и уносил неуловимые звуки танца. Где-то племя торжественно, с пением и танцами, венчало титулом одного из своих мужчин.
Бежавшая сквозь душный лес тропинка стала совсем узкой. Невысокие деревья с редким подлеском, окружавшие деревню, начинали уступать место оплетенным лианами деревьям-гигантам, стоявшим здесь, вероятно, от сотворения мира, к ним никогда не прикасались ни лезвие топора, ни огонь лесных пожаров, и их ветви все так же отбрасывали причудливые светотени на песчаную тропу.
Икемефуна услышал шепот у себя за спиной и резко развернулся. Человек, говоривший шепотом, громко призвал спутников
