«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг. - Эдуард Камоцкий

Слесарь Фостер: «Я социалист с 1929 года, но никогда не подписывался ни на какой заем в Германии, и здесь не буду».

Инженер Векворт: «Лояльность к Советскому государству я доказываю свое добросовестной работой. Дружеских чувств к Советскому государству у меня быть не может».

Некоторые специалисты на подписных листах сделали приписки: «Моя подписка не означает, что я согласен с моим насильственным приездом в СССР», комиссия отказалась принять от них подписку, мотивируя это тем, что подписка у нас добровольная. Это потрясающее лицемерие, а нас 30 лет заставляли добровольно подписываться на заем и 50 лет заставляли добровольно брать социалистические обязательства.

А немцы так и уехали – не перевоспитанные.

Недавно я читал воспоминание одного из немцев о жизни на Управе. Поселили его в 35ти квартирном доме, и он с изумлением пишет, что двери в подъездах не закрываются, что дверные петли на гвоздях висят, батареи в подъездах холодные. Что у русских принято оконные рамы зимой обклеивать бумагой, и это считается нормой, что щели в стыках оконных рам это нормально – обычно, и холодные батареи в подъезде обычны и болтающиеся двери в подъезде обычны.

Другой возмущается, что с ними не был заключен официальный договор, что они не знают, сколько их здесь будут держать. Меня эта запись удивила. Я сам видел, как немцы в календарях отмечали дни, оставшиеся до обещанного отъезда, а потом, прекратив активное участие в работе, отмечали, на сколько дней это обещание уже нарушено, т.е. какой-то договор был.

Происходила эта разница пониманий у нас с тем немцем, от принципиальной разницы нашего и немецкого экономического уклада. Немцы работали у кого-то и с хозяином производства заключали договор, в котором оговаривались и зарплата, и сроки найма на работу.

Мы работали на «своем» заводе (так же как и директор завода работал на нашем заводе). Нам не с кем было заключать индивидуальный договор (заключался коллективный договор).

Так же и немцам, сколько им будут в принципе платить и на какой срок их вывозят в Россию, сказала официальная администрация, полагая это достаточным, т.е. равносильным договору. И они этому обещанию свято поверили, отмечая ожидание отъезда и задержку на своих календарях. Впрочем, из слов Оппермана я понял, что некоторое подобие договора на бумаге, было, может быть, не со всеми.

Конкретная зарплата устанавливалась руководством завода (о зарплате подробно в книжке издательства Ас Горд).

Помогать в отъезде выделили наших ребят, в команду попал Гена Корнеев. Отмечая отъезд, немцы наливали по «наперстку», но т.к. провожал он не одну семью, то в общагу он явился очень «уставшим», еле на ногах стоял.

При отъезде немцы все, что было можно, распродали. В первую очередь, конечно, мебель, а наши ее с удовольствием покупали. Мебели в магазинах не было. Вывезли немцев в «глушь» на Валдай и продержали там три месяца, чтобы забыли? То, что сделал сам, не забывается.

Мои зигзаги

С отъездом немцев, назначили русских начальников в основном из бывших сослуживцев Кузнецова.

С новым начальником у меня случались недоразумения.

Какое-то очередное испытание двигателя – и опять дефект по маслосистеме. Устранять дефекты надо было оперативно – по возможности не снимая двигатель со стенда.

На стенде Кузнецов, Семенов, мой начальник бригады Жуков, заменивший Оппермана, и я. Я предлагаю временно, как выход из положения, чтобы продолжить испытание, поставить выше редуктора под коробкой «самодельный» поплавковый клапан. «Самодельный» – т.е. изготовленный по указанию конструктора, без согласования чертежей с технологами и без присвоения номера этому клапану. Потом мы решим проблему кардинально, а клапан этот позволит уже сейчас продолжить испытания.

Кузнецов соглашается, и мы расходимся. Когда пришли в бригаду, я Жукову говорю: «Рисовать надо?», а он говорит: «Да занимайся тем, что делал». Имеется в виду до вызова на стенд. Я работаю и после конца рабочего дня ухожу домой.

Утром на стенд приходит Кузнецов. Семенов уже там. Он должен прийти раньше и доложить Кузнецову. Двигатель стоит. Кузнецов спрашивает про клапан и Семенов, как мне потом рассказали, говорит, что Вы, мол, прямо Камоцкому сказали поставить клапан. Уж не знаю, что там дальше было, но приходит Жуков и говорит мне, как будто он ни при чем: «Давай рисуй быстро клапан». Только сейчас я задумался: ну зачем он мне вчера сказал: Занимайся тем, что делал», я не мог скандалить, даже и мысли такой не приходило. Жуков же на вопрос Кузнецова о клапане мог только одно сказать: «Я вышел в отдел, прихожу, а Камоцкий уже ушел». А для Кузнецова инженер, который ушел с работы, не закончив дело, уже не инженер.

Я пробыл на заводе непрерывно 36 часов, сам перетаскивая детали со станка на станок. Может быть, кто-то подумает, что я боялся, да нет, совершенно нет, я старался, мне хотелось поставить мой клапан. Приношу на стенд клапан, а он сразу не ставится. Чтобы его поставить, надо снять коробку приводов. Мудрый и добрый начальник бригады испытаний Баженов (по нашим понятиям старик) понял, чем это пахнет, если на разговор попаду я, и сказал: «Эдуард, иди домой спи», а на вопрос Кузнецова ответил: «Да, клапан на стенде, начинаем монтаж» и дал команду на частичную разборку двигателя. Если бы вместо Баженова, был кто-нибудь другой, то он не взял бы на себя ответственность и сказал бы, что клапан-то есть, но поставить его невозможно. «Чтобы его поставить, надо коробку снимать», и такой бы шум поднялся: «Камоцкий ошибся!» А то, что он придумал клапан, уже не в счет. Клапан поставили, и испытания двигателя продолжили.

Стремление к совершенству порой кончалось досадным просчетом. Для какой-то цели я предложил сделать отвод от масляной магистрали и выпустил чертеж тройника.

Тройник я сделал таким легким, что он сломался при первом же испытании.

Каждое утро в сборочном цехе Кузнецов проводил «оперативки», на которых от нашей бригады присутствовал я. Кузнецов на оперативке спросил: «Кто выпустил чертеж?» «Я». Умный конструктор сделал бы с запасом, чтобы ни в коем случае не сломался, а если потом при облегчении детали она бы сломалась, так это лишний бы раз подтвердило квалифицированность конструктора. Конструктором я так и не стал, Я был фантазером, схемщиком, исследователем.

При остановке двигателя из задней опоры струйкой вытекало и загоралось масло. На работоспособности двигателя это не сказывалось, но это было некрасиво, и струйка могла попасть на взлетную полосу, что уже было недопустимо. На клочке бумаги размером с пол-ладошки я нарисовал клапан. Жуков прямо эту бумажку подписал и по этому «чертежу» сделали клапан. Уже 50 лет летает двигатель с этим клапаном. Разумеется, потом были на него выпущены чертежи с соблюдением всех формальностей.

Спустя какое-то время (недель или месяцев) на двигателе опять появился дефект: «Течь масла из задней опоры». Я стал после испытания и разборки двигателя внимательно исследовать каждую опору и нашел следы нагара. Я понял, в чем дело.

Чтобы на переходных режимах гасить колебания ротора турбины, задний вал сделали двойным, и между валами образовалась полость. При работе двигателя в эту полость попадает масло и удерживается центробежной силой. При остановке вала центробежная сила исчезает, и масло падает, а затем вытекает через лабиринты. Когда я Кузнецову это показывал, он довольный ткнул меня пальцем в живот, потому что нет большей радости для конструктора, чем радость от разгаданной причины дефекта. Конструкцию вала изменили, и дефект пропал.

После одного из испытаний на гидротормозном стенде друзья в 14-м цехе меня назвали миллионером – это стоимость двигателя.

Мы искали пути уменьшения теплоотдачи в масло, чтобы уменьшить размер самолетного радиатора для охлаждения масла и, тем самым, хотя бы немного увеличить дальность полета. Работа проводилась по просьбе, или по требованию Туполева, но что значит «по просьбе», просьба Туполева в любом случае означала и требование.

В данном случае планировалось во время работы двигателя уменьшать расход масла на охлаждение картера камеры сгорания и следить при этом за температурой масла на выходе из картера. Испытание проводили мы с Семеновым. Монтаж двигателя, как всегда затягивался. Уже наступил вечер, а Семенов собирался с женой сходить в клуб на новый фильм. Перед началом последнего сеанса он, глядя на меня, говорит: «Посмотрите?» Ответ был предопределен, мне он доверял и убежал.

Датчики поставлены, приборы проверены, идут остальные работы, я сижу за пультом стенда и в полудреме скучаю. Раздается звонок, я беру трубку:

– Алло;

– Кто говорит?

– Кого надо?