Оборотень - Елизавета Абаринова-Кожухова

— Ну, сходи, — дозволил король, и Надя поспешно выбежала из трапезной.

— Любопытно бы узнать, откуда сему отроку ведомо местопребывание нашего друга Диогена? — отправляя в рот кусок сыра, задался вопросом синьор Данте.

— Что за дурная привычка обсуждать отсутствующих, — с досадой заметила госпожа Сафо.

— Однако, сколь я заметил, херр Диоген никогда к фрыштику не опаздывал, аккуратно заправляя салфетку за белоснежный воротничок, произнес Иоганн Вольфгангович.

— Да, вы правы, — задумчиво вздохнул Александр. — A что касаемо до ваших намеков, синьор Данте, то вынужден вас огорчить — я сам лично посоветовал Перси побеседовать с Диогеном о философических предметах, дабы набраться жизненной мудрости.

Но тут в трапезную, едва не сбив с ног старого слугу Теофила, влетел Перси. Вид у него был совсем очумевший.

— Ну, друг мой, где же Диоген? — поинтересовался Александр, теребя в руках коробочку с леденцами.

— Уж не в бочке ли утонул? — хихикнула Сафо, не без доли ехидства глянув на донну Клару.

Перси обвел всех обезумевшим взором и одним духом выпалил:

— Диоген съеден!

Василий Дубов внимательно осматривал свою постель, а Кузька, забравшись с ногами на сундук, тоскливым взором наблюдал за священнодействиями Великого Детектива.

— Так-так-так, работал профессионал, — бормотал Василий Николаевич, исследуя «рану». — Настоящий мастер плаща и кинжала.

— A хорошая была перина, — хозяйственно вздохнул Кузька. — Мягкая, добротная.

— Старый отсыревший хлам, — возразил Дубов. — Ну да перину-то и зашить можно, а вот если бы меня… — Василий глубже засунул руку в дырку, и его пальцы наткнулись на небольшой твердый предмет. Детектив сжал его в кулаке и незаметно для Кузьки сунул за пазуху.

— A ведь они тоже не дураки, — заметил Кузька. — Узнают же, что на постоялом дворе никакого убивства не было, и сызнова придут. Пора, Василий, уходить отседа. Эх-ма, что за жизнь, нигде покою нету…

— Меня самого это тревожит, — покачал головой Василий, — но уходить пока еще нельзя. Обстоятельства требуют моего присутствия именно здесь.

— Что, в корчме?

— В Новой Ютландии и в Белой Пуще. По меньшей мере два дня, а уж потом и уйдем, коли живы будем. A вот в корчме оставаться опасно, тут ты прав. Слушай, Кузька…

— Кузьма Иваныч, — обиженно поправил домовой.

— Извини, Кузьма Иваныч, как бы мне попасть в замок к Беовульфу, но чтобы не засвечиваться на дороге?

— Что бы ты без меня делал! — радостно проскрипел Кузька. — Ну да это не беда, попросим водяного, он тебя по болотам проведет.

— Какого еще водяного? — несколько удивился Дубов.

— Ну, помнишь того мужичка, что давеча весь вечер воду хлобыстал. Это он и есть.

— Ах, вот оно что! — рассмеялся Василий. Теперь ему стало ясно странное поведение корчемного завсегдателя. И посерьезнел: — Слушай, Кузьма Иваныч, а дело-то нешуточное. Я на сегодня выключен из большой игры, так что теперь от тебя, именно от тебя зависит дальнейшая судьба Белой Пущи. И не только ее.

— Что-что? — не разобрал Кузька. — Чегой-то ты, Василий Николаич, больно мудрено изъясняешься.

— В общем, от тебя теперь зависит, сможешь ли ты вернуться к бабке на печку, или по-прежнему будешь скитаться без дома, — перевел Дубов свою мысль на язык понятий, более привычных для домового.

— A, ну так бы сразу и говорил, — протянул Кузька. — И что же я должон делать?

Дубов на минутку задумался:

— Тут неподалеку в избушке живет одна дама с прислугой…

— A, знаю! — перебил Кузька. — Это, видать, та, что с двумя мужиками в любовь крутит. Ой, лихая баба…

— Откуда ты знаешь?

— Да я тут вчерась с двумя кикиморами болотными встренулся, они-то мне про ту бабенку много чего понаплели.

— Ну вот и прекрасно. Проследи за ней и за ее слугой и вообще постарайся собрать побольше информации.

— Инфо… чего?

— Ну, что они делают, с кем встречаются, о чем говорят. A вечером, как стемнеет, встретимся здесь. Но если случится что-то непредвиденное, то непременно дай мне знать.

— Понятно, — кивнул Кузька.

Князь Григорий мрачнее черной тучи слушал утренний доклад барона Альберта:

— … И тогда он выбежал из амбара и запер дверь. И только утром мы услышали стук и вопли изнутри, а когда открыли, то там оказался наш стражник.

— Прекрасно, — процедил князь Григорий. — По моей вотчине ходит незнамо кто, отпирает амбары своими ключами, а наша милая стража и не чешется. Эдак скоро и меня украдут, и никто не заметит. Сегодня же поменять все замки!

— Будет исполнено, Ваша Светлость, — угодливо закивал Альберт. — Только позвольте вам заметить, что смена замков на дверях всегда почиталась дурным знаком. Вот, помню…

Но князь, не слушая глупых возражений, продолжал:

— И провести наистрожайшее разыскание. Этот горе-стражник хоть запомнил, как вор выглядел?

— Он говорит, что в потемках не разглядел. Но по очертаниям изрядно напоминает Вашу Светлость.

— Очень определенная примета, — хмыкнул князь. — Что за амбар и что пропало?

— Двадцать первый, — немного замявшись, ответил барон Альберт. — A что пропало, не могу знать, потому как учет никогда там не проводился.

— A вот это уж совсем худо, — еще больше помрачнел князь Григорий. — В нашем деле без учета никак нельзя. Стало быть, так. Повесить на двадцать первый амбар два, нет, три замка и глаз с него не спускать.

— Я возьму этот вопрос под свой личный надзор, — пообещал Альберт.

— Вот-вот, возьми. И если что, головой ответишь. — Князь ненадолго задумался. — Постой, но я что-то не припомню у нас никого с очертаниями, как у меня. Значит, чужой?

— К нам со стороны никто не проникнет! — бурно запротестовал барон. Ведь в нашем кремле и стены, и крепостной ров, и стража знаете какая!..

— Знаю, — отрезал князь. — Нынче ночью она проявила себя у всей красе… Погоди, а если это был Грендель, оборотень проклятый?

— Исключено. Наши люди за ним плотно приглядывают, и тут же сообщили бы, если бы он исчез из их поля видимости. — Альберт деликатно прокашлялся. Ваша Светлость, а не связано ли это, гм, ночное происшествие с появлением здесь князя Длиннорукого?

— Вздор! — бросил князь Григорий. — Длиннорукий удвое меня ниже и удвое толще. Да и слишком он глуп для таких дел. Но приглядеть не мешает — он, хоть и дурак, но до чужого добра ох как охоч. Если, конечно, называть добром тот хлам, что валяется в двадцать первом амбаре.

— Для кого хлам, — вздохнул барон, — а для кого и нет.