Легенда о свободе. Крылья - Анна Виор

– Кто хозяин этих людей? – Гани Наэль кивнул в сторону повозок.

– Не хозяин, а хозяйка – к’Хаиль Кох-То.

– Значит, те громилы, – он показал на охранников, и один из них – одноглазый, но, видно, все равно очень уж глазастый – помахал ему рукой, – не соврали мне?

– Нет, не соврали, – ответил Вирд и тут же добавил: – Я могу понести ваши мешки и сумки.

Гани Наэль ухмыльнулся:

– Мешки можешь, а вот сумки с инструментами я тебе не доверю. И не обижайся, я их никому не доверяю. А почему это ты вдруг вызываешься нести что-то для меня?

– Но ты же пойдешь с караваном? – Вирд засомневался, не слишком ли поспешно он предложил службу незнакомцу. Мог ли тот быть посланником Оргона?

– Надеюсь, что пойду… – тихо сказал он. – Ты ведь говоришь, хозяйка? А еще не одна женщина не отвергла моих услуг, особенно здесь, на юге.

Вирд непонимающе таращился на него, а Наэль, который все примечал, оскалился и продолжил:

– Музыка, парень! Все дамы любят музыку и песни.

Воцарилось молчание, затянувшееся на несколько долгих минут.

– Ты музыкант! – наконец понял Вирд, сложив в голове нелегкую для бывшего раба, который очень-очень мало знал о мире, головоломку. Вирд был сообразительным, и многие вещи понимал лучше и быстрее окружающих, но здесь, в Буроне, он словно слепой щенок, который вообще не знает, что происходит вокруг. Чтобы прийти хоть к каким-нибудь выводам, ему приходилось вытаскивать из памяти любые зацепки: разговоры рабынь на кухне хозяина, истории Рулка, обрывки болтовни Ого, увиденное и услышанное на улицах и в тавернах за прошедшие четыре дня, а больше у него ничего не было.

– А ты сообразительный парень! – насмехался Гани Наэль, видно, приняв его за полного дурачка.

Многие хозяева обучали игре на инструментах рабов, которые всегда были под рукой. Но раб не споет новой песни и не сыграет новомодной мелодии, пришедшей откуда-то из-за гор. Поэтому музыканта – настоящего свободного музыканта, да еще и урожденного Тарии – благородные рады были видеть в своих домах.

Вирд знал, что женщинам нравится музыка. Тогда, когда они с Ого сочинили песню для Михель, Ого пел, а Вирд (еще Рохо) музицировал на небольшой свирели, которую вырезал для него тот же старик Рулк, а мама Ого научила играть.

– Я могу играть только на свирели, – просто так сказал Вирд, но, видно, заинтересовал собеседника.

Правая бровь Гани, темная, несмотря на пепельную шевелюру, недоверчиво поползла вверх.

Он принялся рыться в одной из своих сумок и вскоре извлек на свет длинную, сверкающую серебром и похожую по форме на деревянную свирель Вирда трубочку.

– Ну-ка… – Гани Наэль протянул ее юноше.

На свирели Вирд играл неплохо, он хорошо запоминал мелодии, да и сам сочинял частенько. Но этот инструмент был мало ему знаком. Он сосредоточился, зажмурился и поднес штуку к губам, нащупывая отверстия пальцами. И, на удивление и самого Вирда и его нового знакомца, извлек из трубочки чудесные звуки музыки, той самой песни, которую они сочинили для Михель. Вирд играл с упоением, казалось, что его усталость, тревоги и опасения вылетают с воздухом и звуками музыки через эту трубочку, растворяясь под утренними лучами южного солнца. Он увлекся, он забылся, он потерялся в высоких мелодичных звуках…

Когда мелодия закончилась и Вирд открыл глаза, все вокруг таращились на него, а Гани Наэль громко хлопал ладонями друг о друга и хитро улыбался.

– Пожалуй, ты можешь понести мои мешки, – сказал он.

Вирд не ответил, он весь сжался под многочисленными взглядами. Кто-то из этих людей мог узнать его. Здесь мог оказаться человек Оргона. Его могла увидеть к’Хаиль Фенэ. Страхи и тревоги мигом вернулись. Но, видимо, ему опять повезло: Вирд нашел свое место в караване.

К’Хаиль Кох-То появилась час спустя в высоком паланкине, который несли шестеро рабов. Госпожа ослепляла – высокая дородная черноволосая и черноглазая смуглая женщина с пышным бюстом и еще более пышными бедрами, в роскошных одеждах из расшитой золотой нитью голубой блестящей ткани, с причудливым головным убором в виде обвивающей голову кобры, с широким золотым ожерельем, тут и там поблескивающим красными и желтыми камнями. Она была похожа не просто на благородную даму – на кого-то выше, могущественнее; Вирд почувствовал себя ничтожеством рядом с этой женщиной из другого мира, в котором он – бывший раб – был чужаком. Кох-То неспешно покинула паланкин и направилась к крытой повозке из красного дерева, украшенной вычурной резьбой. Ткань балдахина была ярко-желтой, и красная кобра, венчающая голову к’Хаиль, смотрелась на этом фоне, словно воплощение арайского знамени.

Гордо поднятая голова чуть повернулась, когда взгляд госпожи зацепился за склонившегося в вежливом (но не раболепном) поклоне музыканта. Кох-То поняла, что этот человек чем-то выделяется из толпы, и остановилась.

Гани Наэль выпрямился и улыбнулся. Он стоял наготове с изящной работы музыкальным орудием в руках, неизвестным Вирду. Гани провел длинными пальцами по струнам, извлекая чарующие звуки, и одновременно заговорил:

– К’Хаиль Кох-То! Не позволите ли вы, о прекрасная, сопровождать вас в этом путешествии? Может быть, мне, скромному музыканту, удастся скрасить ваши долгие жаркие дни в Диких землях и длинные холодные вечера в горах Сиодар. Или, может, мне, недостойному уроженцу южной Тарии, удастся развлечь вас беседой об обычаях моей страны, куда вы держите путь. Я могу услаждать ваш слух игрой на лютне, арфе и флейте, пением и рассказами, я знаю сотни сказаний, рожденных еще до возвышения Хребта Дракона, еще до того, как разлилось Горное море. Знаю я и новые легенды: о водопаде Дев, который мы сможем лицезреть, преодолев перевал Майет, о Диких землях и о рощах Ухта, что между двух озер, и о самом Городе Семи Огней я знаю немало историй, которые могут пленить ваш слух. – Мягкий бархатистый голос Гани Наэля завораживал, и хотя он только говорил под музыку, его речь была похожа на пение. – А если я опостылею вам, то мой ученик, – он небрежно кивнул в сторону Вирда, – сможет сыграть для вас на свирели простую и незамысловатую сельскую мелодию.

Кох-То поджала губы, разглядывая Вирда, но затем улыбнулась Наэлю и взмахнула холеной, унизанной перстнями рукой.

– Я буду рада слушать твои истории и игру, музыкант. Можешь остаться. Я повелю накрывать стол и для тебя во время каждой моей трапезы. Как твое имя?

– Я Мастер Музыкант Гани Наэль! – гордо ответствовал тот. – А это Вирд – мой ученик.

Кох-То еще раз внимательно, но уже не так презрительно воззрилась на Вирда, и тот почувствовал себя почти так же, как когда его догнал эфф.

– Он, как я вижу, тоже уроженец Тарии, – сделала безапелляционный вывод госпожа, основываясь на только ей известных соображениях.

Гани Наэль только кивнул, продолжая играть. А Кох-То неспешно пошла-поплыла дальше к своей повозке, где двое крепких мускулистых рабов помогли ей, шурша шелками, подняться и усесться на багряных подушках под балдахином.

К’Хаиль Кох-То распорядилась, чтобы для ее нового музыканта и его ученика освободили повозку, и пятеро приближенных к хозяйке холеных рабынь, рассчитывавших, по-видимому, с комфортом провести это путешествие, быстро собрали свои пожитки (довольно многочисленные для невольниц) и рассеялись меж лагерного люда, ища для себя нового места.

Повозка была крытой, не очень большой, но для двоих места более чем достаточно, по краям друг против друга прибиты широкие лавки-сиденья, скрытые под коврами и подушками. Легкий ветерок, прогуливающийся под балдахином при движении, делал жару не такой уж невыносимой.

Музыкант, судя по всему, на меньшее и не рассчитывал, а для Вирда ехать в такой повозке – неслыханная роскошь, он ведь думал, что придется идти весь путь до Города Семи Огней пешком.

Гани Наэль бросил свой мешок на днище повозки, аккуратно снял тюки с инструментами и сложил их под лавкой, только одну холщовую сумку, висевшую у него через плечо, снимать не стал. Он развалился на сиденье, подложив под голову несколько небольших подушек, и пристроил длинные ноги на бортике повозки.

Вирд же сел на самый краешек лавки, отодвинув в сторону красивую красную подушечку – боялся испортить ее своей пятой точкой, и застыл как изваяние, даже не снимая с плеча мешок.

Он так и сидел, пока они выезжали из Бурона, пока тряслись по извилистому Северному тракту и, даже подпрыгивая на кочках и ямах, умудрялся, приземлившись, принять ту же застывшую позу, чем вызывал недоуменные взгляды Наэля. Но тот ничего не сказал, лишь поднял правую бровь и хмыкнул несколько раз, затем закрыл глаза и, видимо, задремал, положив руку на холщовую сумку, с которой не расставался.

Вирд сидел и обдумывал произошедшее. Он был напряжен и испуган, но расслабиться не мог. Он не знал, повезло ли ему на этот раз или наоборот. Да, он получил место в караване, пропитание на время всего пути, ему не нужно было бить ноги о дорожные камни… Но не слишком ли много внимания он привлек к себе? Столько людей смотрели на него, когда он играл на той штуке, которую Гани Наэль назвал потом флейтой, когда он стоял возле музыканта, разговаривающего с госпожой Кох-То, когда они с Наэлем устраивались в повозке, следующей сразу за повозкой госпожи?..