Время любить - Вильям Козлов

Вадим Федорович не без труда отыскал свой лежак, он бы прошел мимо, но в изголовье заметил свою спортивную сумку с торчащей из нее корешком вверх книгой. На лежаке расположилась рослая блондинка. Белые руки заложены под голову, золотистые волосы ручьем спускались с лежака до самой гальки. Грудь с глубокой ложбинкой едва сдерживала узкая синяя полоска бюстгальтера, столь же узкие плавки на высоких бедрах. Круглый живот, тонкая талия. Прямо-таки красотка с журнальной обложки! Казаков мог сколько угодно разглядывать незнакомку, занявшую его лежак, потому что глаза и почти все лицо ее до самого подбородка были прикрыты махровым полотенцем. Девушка, видно, не завсегдатай пляжа: нежный загар едва тронул ее белую кожу. Вадим Федорович усмехнулся, подумав, что иногда природа любит жестоко подшутить: наградив женщину великолепной фигурой, придаст ей облик уродливой бабы-яги.

Каждый человек, если на него долго смотреть, рано или поздно почувствует взгляд — девушка плавным движением руки сняла с лица полотенце. Овальное, с чистым выпуклым лбом и светло-карими глазами лицо девушки было если не классически красивым, то довольно-таки приятным. Может, чуть портила толстоватая нижняя губа, отчего ее лицо показалось Казакову в первый момент равнодушно-презрительным. Да и взгляд был довольно жестковат.

— Чего вы на меня уставились? — грубовато сказала низким, чуть хрипловатым голосом блондинка.

— Мне приятно на вас смотреть, — улыбнулся Вадим Федорович.

Чуть раскосые глаза девушки внимательно его осмотрели снизу доверху — ей это было удобно с лежака: Казаков стоял на гальке как раз у ее ног. Невольно он чуть выпятил грудь, подтянулся. В свои пятьдесят три года он выглядел совсем неплохо: фигура прямая, живота нет, плечи широко развернуты, в мускулистых руках чувствуется сила. В отличие от девушки, он уже хорошо загорел, на его несколько аскетическом скуластом лице выделялись продолговатые, будто посветлевшие после купания серые глаза. В темных, коротко постриженных волосах почти не заметна седина. Никто ему больше тридцати пяти — сорока не давал, хотя он и не прилагал никаких усилий, чтобы выглядеть моложе. Разве что по давно выработавшейся привычке каждое утро делал получасовую зарядку.

— Вы загораживаете солнце, — заметила девушка.

— Историческая фраза! — развеселился Казаков. — Ее еще до нашей эры произнес философ Диоген в ответ на предложение всех благ мира Александром Македонским.

— Это ваш лежак? — Девушка стала было приподниматься, но он остановил ее:

— Ради бога, загорайте, а я схожу на набережную за мороженым. Пломбир или фруктовое?

— Здесь столько народу, что я подумала: чего эта лежак пустует?

— Вы правильно подумали, — рассмеялся он. — На меня загар уже не действует, а вы, по-видимому, только что приехали?

— Прилетела, — равнодушно сказала она.

— А я приплыл… оттуда, — кивнул он на море, а про себя подумал, что фраза не очень-то умно прозвучала…

Девушка снова откинулась на лежак, посмотрела на него долгим изучающим взглядом, улыбнулась, отчего стала симпатичнее, и снова положила полотенце на лицо. Отвернув уголок, так что стали видны только губы, небрежно произнесла:

— У меня никакого желания нет ни с кем знакомиться… И потом, мороженое я терпеть не могу.

С трудом пробираясь по каменной лестнице, ведущей на набережную, Казаков подумал, что зря, пожалуй, он ляпнул про Диогена… И почему человеческий ум хватается за первое попавшееся? Пусть Диоген когда-то и произнес эту фразу у моря Александру Македонскому, как утверждают древние историки, но показывать свою эрудицию незнакомой девушке как-то мелко, что ли… И все равно у него было хорошее настроение. Вот уже скоро полмесяца, как он в Ялте, но лишь сегодня в первый раз заговорил с незнакомой девушкой… Может, сама судьба посылает ее ему?

Июль — жаркий месяц на юге, и он, пожалуй, с большим бы удовольствием провел это время в Андреевке, но вдруг неудержимо потянуло к морю… Все-таки море не сравнишь ни с какой речкой или озером. И есть в нем что-то притягательное… Даже ночью приснился Коктебель — набережная с пляжем внизу, шум накатывающихся волн, крики чаек, стрекотание цикад за окном коттеджа, в котором он года четыре назад прожил целый месяц.

С двумя шоколадными пломбирами в руке — за ними пришлось на солнцепеке простоять, наверное, с полчаса — он пробирался к своему месту. Лежак был пуст. Еще сохранились на рейках влажные пятна от ее тела, даже, кажется, остался легкий запах хороших духов. Присев на лежак, Казаков решил подождать ее. Наверное, пошла купаться, но тогда где ее одежда, сумка?

Когда второй пломбир полностью растаял, он понял, что девушка не придет. Сама пришла, из сотни пустующих лежаков выбрала именно его — это ли не перст судьбы! — и так же таинственно исчезла, а он даже не догадался спросить, как ее зовут. Зато распространялся про Диогена и Александра Македонского. Вот болван!..

Еще раз выкупавшись, он натянул белые парусиновые джинсы, тенниску, надел на босые ноги сандалии, сунул в сумку мокрые плавки и, лавируя, как конькобежец на льду, направился к выходу. На набережной сразу окунулся в раскаленный зной, захотелось стащить тенниску, и вообще, зря он не надел шорты. У киоска с минеральной водой толпились люди. Очередей он не любил и пошел дальше. Представил себе, как придется сейчас подниматься по гористой тропинке наверх в Дом творчества, и машинально оглянулся, не идет ли туда машина. Обычно, если идешь по серпантину, огибающему гору, на которой сквозь парковые деревья белеет трехэтажное здание Дома творчества, можешь остановить попутную машину, она подбросит. Но есть и другой путь — это через сады и огороды местных жителей. Узкая каменистая тропинка круто поднимается в гору, нужно преодолевать террасы, деревянные лестницы, проходить мимо гаражей, белых каменных домов, причудливо пристроившихся на ступенчатом боку огромной горы, несколько раз пересекать и асфальтовое шоссе, идущее к Дому творчества. Вадим Федорович обычно ходил каменистой тропинкой, поднимался к себе в комнату весь мокрый, лез под душ, который на этой верхотуре работал с перебоями. Зато после обеда приятно вернуться к себе на второй этаж и растянуться на большой кровати с книжкой в руках…

Стряхивая со лба крупный пот, Казаков поднимался по каменным ступенькам вверх, вот уже за спиной осталась последняя белая хата с буйно разросшимся садом и железной крышей, засыпанной желтыми листьями, асфальтовое шоссе вывело к длинной широкой каменной лестнице, пересекающей гористый парк. На каждом пролете — скамьи, чтобы можно было пожилым людям передохнуть. Высоковато все же расположен Дом творчества! Иной раз в тридцатипятиградусную жару подумаешь: стоило ли спускаться к морю, чтобы потом преодолевать такой подъем? Иногда отдыхающие обедали внизу и возвращались в Дом творчества лишь вечером, когда приходила долгожданная прохлада.

Незнакомка с длинными золотистыми волосами и карими глазами — редкое сочетание — не выходила из головы. Зачем он кинулся за этим дурацким мороженым?! Нужно будет вечером спуститься на набережную и побродить в толпе отдыхающих. Каждый вечер тысячи их прогуливаются от морского вокзала до живописного ресторана, устроенного на палубе старинного парусника. Не может быть, чтобы он ее не встретил…

Присев у круглого бассейна, в котором плавали золотые рыбки, Вадим Федорович задумчиво стал смотреть на них. Вода была малахитового цвета, на дне росли бледные водоросли, меж ними величаво плавали рыбки. Хотя их и называли «золотыми», были они мутно-красного цвета, переходящего в белый внизу. Пробравшийся сквозь ветви деревьев солнечный луч припек голову. Казаков лишь на пляже иногда надевал купленную здесь шапочку с целлулоидным козырьком, на котором было написано: «Крым».

Глядя на плывущую по кругу самую крупную рыбку, он вдруг отчетливо увидел овальное лицо девушки с нижней толстой губой… Тоскливо заныло внутри: все-таки, как он ни успокаивал себя, что главное для писателя это свобода от семьи, тоска по женщине вдруг неистово всколыхнулась в нем, главным сейчас было снова увидеть ее, поговорить, узнать, что она за человек. Ведь золотоволосая незнакомка принадлежит к тому самому не очень-то знакомому для него поколению. Ей, наверное, двадцать пять — двадцать семь лет. Столько же и главной героине его нового романа… Он по опыту знал, как трудно создавать образ, не имея перед глазами прототипа. Пока его героиня была лишь негативом, а вот блондинка на пляже — яркая цветная фотография! И как она отчетливо отпечаталась в его памяти! Он мог, закрыв глаза, увидеть ее овальное лицо со всеми его штрихами: черные ресницы у нее длинные, на губах совсем мало помады, у небольшого, чуть вздернутого носа — коричневая родинка, немного меньше родинка на раковине маленького розового уха, которое выглянуло из-под колечек золотистых волос…