За державу обидно - Александр Лебедь

Куда там! Мы тоже из пернатых! С дороги, прапор! Ишь ты, толстый пингвин, робко прячешь тело жирное за дверью! То ли в этой драке наступил кризисный перелом, то ли меня, затянутого в портупею, приняли в сумерках за дежурного, но мой крик на всю улицу: «Прекратить!» — подействовал. «Эмвэдэшники» кинулись к себе в училище, расположенное за сквером, а наши между домами по улице Каляева к углу училища и начали легко, без напряжения, преодолевать высокий каменный забор. Я погнался за большой толпой и у забора ухватил одного за шиворот, желая поближе рассмотреть, из какой роты это лицо. Боковым зрением увидел надвигающийся кулак подходящих размеров, оттолкнул стоящего передо мной, — кулак отбил, но тут набежавшая толпа впечатала меня в каменный забор. Хлопцы старались на совесть, поэтому кости помяли крепко.

Соскоблившись с забора, я, недолго думая, перемахнул его и побежал в родную роту. Поднял ее по тревоге, построил, проверил. Явных следов драки не видно, кое-кто запыхался, но одни объясняли это занятием спортом, другие неукротимым стремлением вовремя стать в строй. Мне ничего не оставалось делать, как сделать вид, что я им верю.

На другой день в наше училище явилась мощная комиссия из Москвы: два генерал-лейтенанта, генерал-майор, до десятка полковников с обеих сторон: от МВД и ВДВ. Начали разбираться. Прапорщик (дежуривший на КПП) услужливо доложил, что в центре событий был лейтенант Лебедь.

Меня тут же вызвали пред высочайшие очи, и я, едва успев представиться, получил вопрос в лоб: «Почему вы, лейтенант, не приняли мер к предотвращению драки?» Когда генерал-лейтенант обращается к лейтенанту на «вы» — это настораживает!

И вопрос хороший, если учесть, что я подошел к концу, Да и там дралось не менее ста — ста двадцати человек, каждый из которых по силе был в среднем равен мне.

Я счел за благо промолчать. Тем более, что считал такую постановку совершенно несправедливой: толпу-то я все-таки разогнал!

Меня минут тридцать все по очереди воспитывали, обвиняя чуть ли не в трусости, но я отвечал уклончиво: «Так точно!» и «Никак нет».

У меня сильно ныли помятые кости, и я почти не слушал, что мне говорят, так как понимал, что комиссия ищет козла отпущения.

Если бы я стал оправдываться, то тут бы на меня всех собак и повесили, но я был односложен и отвечал четко по уставу. Поняв, что меня не вывести из этого состояния равновесия, мне дружно пожелали более добросовестно относиться к исполнению служебного долга, и я с чувством глубокого облегчения оставил кабинет, не забыв спросить разрешения идти и ответив громко: «Есть!»

Здесь могут обозвать собакой,Отнять достоинство и честь,Но мы, в душе послав всех на…Всегда спокойно скажем: «Есть!»

В 1976 году я исполнял обязанности командира роты и готовился в мае-июне вступить в эту должность.

26 мая училище должно было совершить первые в своей истории массовые прыжки с парашютом с самолета АН-22 «Антей».

Сразу после прыжков первая и вторая роты нашего курса должны были уходить в учебный центр, поэтому я попросил начальника учебного отдела полковника С. Г. Ашихмина (руководителя прыжков) разрешить нам прыгать первыми.

Дело было новое, в прилетевшем «Антее» обнаружились какие-то неполадки.

Потоки вначале построили по 21 человеку, потом — по 17 и в конце — по 19. Таким образом, курсанты обеих рот, первой и второй, которой командовал Ю.Попов, перемешались.

Я было заикнулся, что потоки нужно привести к организационно-штатной структуре — взводам, отделениям, но представители воздушно-десантной службы, намаявшись и изнервничавшись с расстановкой потоков, зашипели, как кобры, что разбираться будете потом, на земле, и накаркали. Разбираться, точно, пришлось.

Мы прыгали в два потока в две двери — всего 38 человек. Я отделился в первом заходе первым и благополучно приземлился.

День был ясный, ветерок дул 2–3 метра в секунду, Вскоре все 38 человек собрались на сборном пункте. Самолет ушел на второй заход. В это время на поле к нам приехал ГАЗ-66 гарнизонного военторга и прямо с машины развернули торговлю лимонадом, коржиками и сигаретами. Такое бывало не часто, и курсанты дружно выстроились в очередь.

Мы находились на опушке урочища Аркадьевского (на карте смотрелось как кляксообразный массив), над которым висела небольшая тучка, но какого-то удивительно пронзительного цвета с флюоресцентным лиловым отливом. Наконец показался самолет, и курсанты стали отделяться от «Антея», идеально выдержав интервалы: две цепочки по 19 парашютистов повисли в воздухе. Когда парашютистам оставалось до земли 150–200 метров, со стороны этой внешне безобидной тучи хлынул удивительный по силе вихрь. Порыв был настолько сильным, что если расставить руки, то устоять на ногах было невозможно. Площадка приземления прикрывалась с одной стороны урочищем Аркадьевским, с двух других сторон — жиденькими лесопосадками, и только с одной стороны оставалась открытой. С этой стороны, за границами площадки, расстилалось поле на протяжении 3,5 километров, далее заболоченная луговина, река шириной 15–17 метров, а за ней на высоком берегу располагалась деревня.

По закону подлости, который, как известно, гласит: «Если в цепи событий есть одно скверное, оно обязательно случится», неожиданный и мощный поток подул именно в ту, ничем не защищенную, сторону. Обстановка в воздухе, доселе спокойная и идиллическая, мгновенно и грозно преобразилась. Купола парашютистов, наполненные порывом ветра, превратились в огромные паруса, и люди на стропах оказались не под куполами, а на буксире за ними.

Купола и люди шли к земле, параллельно ей со снижением. Пункт сбора был с наветренной стороны, парашюты уходили от нас. Ситуация — бывает хуже, но редко. Всех курсантов из очереди загнал в поле, да они и сами уже все поняли и понеслись, подгоняемые ветром, с необыкновенной скоростью, отправил туда же санитарную машину, под рев перепуганных женщин из ГАЗ-66 сгреб все торговые ящики на землю, послал в поле и эту машину. На третьей машине (тоже ГАЗ-66) собрался ехать сам, но она, как назло, не заводилась.

Бросив ее, я побежал в поле. Наперерез мне уже шла военторговская ГАЗ-66. Из кабины остановившейся машины вывалился курсант Горошко, совершенно ошарашенный. Я заглянул в кузов и увидел на дне в ворохе купола чьи-то выглядывающие сапоги. «Кто в кузове и почему на дне?»

— Старшина Оськин, — последовал ответ. — Он погиб.

Я совершенно автоматически прыгнул в кузов, разгреб парашют. Действительно, лежал Оськин. Ощупал грудную клетку, вроде цела, зато череп под пальцами дышал и вибрировал раздробленными костями. Как я узнал потом, парашют проскочил мимо А-образного столба на бетонных опорах, а старшина на страшной скорости врезался в бетонную грань. Смерть наступила мгновенно. Оськину шел 22-й год.

Я отправил Горошко с трупом на сборный пункт и побежал в поле.

Вскоре выяснилось, что погибло еще трое. Курсанта Пертюкова захватило двумя стропами за шею и удавило, еще один курсант врезался в большой наковальнообразный камень, и рог вошел прямо в голову. Во лбу курсанта зияла огромная дыра. Но, пожалуй, самую мученическую смерть принял курсант Николай Лютов. Его протащило 3,5 километра по полю, потом по луговине, парашют пронесся над речкой, и Лютов врезался в противоположный берег, своротил добрую тонну земли, дальше его дотащило до деревни, и там он наделся глазом на железную скобу, крепящую штакетник к металлическому столбу.

Когда Лютова нашли, сапог на нем не было, комбинезон был стерт выше колен, а на пальцах ног торчали голые кости.

Прыгавшие в потоке два офицера тоже были травмированы. Старший лейтенант С.Пинчук сломал плечо, а Ю.Попов ударился головой о кочку и дальше, уже потерявшего сознание, парашют тащил его по земле. Шел Попов в кильватере за Лютовым, и спас лейтенанта пастух, который прямо на мотоцикле врезался в парашют.

Пастуха, мотоцикл и Попова тащило еще некоторое время, пока парашют не запутался в мотоцикле и не погас.

Четыре курсанта получили серьезные травмы и были госпитализированы. А физиономии, локти, колени ободрали все без исключения. И тут нам икнулась аэродромная неразбериха, о которой я уже упоминал. Мы не знали, кто жив, кто погиб, мы вообще не знали, кто прыгал. Пришлось пораненных людей строить и разбираться, кто за кем шел в потоке.

Возникший ураган стих так же быстро и внезапно, как и начался. Через 10 минут над площадкой царствовал полнейший штиль, туча и вовсе исчезла, как будто ее и не было. На фоне этого полного безмолвия природы еще страшнее смотрелось то, что было содеяно при ее непосредственном участии. Судьба распределила все строго поровну: по два погибших с каждой роты, по два серьезно травмированных, по одному пострадавшему офицеру.