54 метра - Александр Попов

— Вы что, Иванов, не знаете, как положено обращаться к военным и старшим по званию?! Где слово «разрешите»?! Иванов, пойдете со всеми! Или вы не часть этого полоумнго коллектива?!

Иванов окинул взглядом наше воинственное стадо. Кто-то опять поджигал СААВЬЯ. Кто-то клеил объявления о сексуальных и ритуальных услугах на спину впереди стоящему товарищу. Кто-то тянул руку через несколько человек, чтобы шлепнуть по затылку другого одноклассника. Кто-то ковырялся в носу и вытирал палец о воротник соседу. Кто-то опять блуждал в астрале. Иванов вздохнул и ничего не сказал.

После обеда взвод пошел в другой корпус во главе с Летуном.

— Так, стойте здесь, я сейчас зайду и договорюсь о получении белья! Надеюсь, всем понятно?! — и, не дождавшись ответа, ушел в какую-то дверь. Двадцать шесть человек и СААВЕЙ остались наедине с коридором второго этажа. Наверное, долго его не было, раз коллективу надоело рассматривать причудливые мушиные каки на потолке, составлявшие почти мозаичные узоры арт-искусства и шлепать по затылку СААВЬЯ. Поэтому при более детальном изучении ландшафта был обнаружен одноместный туалет. Располагался он напротив двери, поглотившей командира.

Откуда берутся мысли? Кто знает? Древние греки считали, что любая мысль, пришедшая в голову, — божье наставление. И поэтому идея спрятаться в этих двух квадратных метрах всем скопом нашла отклики в сердцах нашего взвода. Что и было сделано с комментариями: «Вот здорово, он выйдет, а нас нет. Испарились? Похитили инопланетяне?» и так далее.

И вот мы стоим друг на дружке. Кого-то держат на руках, кто-то почти не дышит. Невозможно пошевелиться и вздохнуть. Но все поместились. Разве не чудо? АЛЛИЛУЯ!!! Двадцать шесть человек и СААВЕЙ на двух квадратных метрах. Никто не разговаривал громче журчащего унитаза с ломанным бачком. Все затаились и ждали, как охотники в засаде. Все вслушивались в звуки извне. Снаружи хлопнула дверь. Командир вышел и никого не обнаружил. Раздались шаги в одну сторону, в другую. Последовали громкие нецензурные высказывания в наш адрес. Мы стояли, прикрыв ладонями рот, прыскали и тихо смеялись. Забавно — целый взвод исчез. Но все испортил Граблев… Застывшее фото и закадровый голос. Клички: Горбатый — из-за сколиоза и сутулости, Бабка — из-за таланта своим басом заболтать до смерти любого. Родной и любимый город Кронштадт. Обладатель хорошей памяти, которую использует для записи всего, что идет по телевизору. Часто использует выражения «Бах! А тут он раз, такой! А там…» при пересказе увиденного кино. Добрый. Неконфликтный. Клептоман. Клептоманил любую мелочь: ручки, карандаши, ластики, лезвия. Поначалу на него злились, но прошло немного времени, и все извлекли из этого плюс. Если у тебя что-то пропадало из перечисленного списка, то всегда есть к кому обратиться. Тот краснел и, протягивая предмет, пояснял: «На полу нашел».

Так вот, этот самый БАБКА начал своей пятой точкой возмущаться вредной пищей военных, отравляя без того дефицитный кислород этой малой площади. Глаза заслезились. Многие уткнулись в плечи и спины соседей, чтобы не дышать этой гадостью. Все злобно зашипели: «Хватит…терпи… убьем, сука». Но он уже не мог остановиться. Вдохновение пришло к нему свыше или снизу. «Все, я больше не могу», — сказал Иванов и, открыв дверь, вывалился из туалета прямо в руки командира. Тот от счастья потерял дар речи, но вовремя собрался и закричал:

— Так уроды, выходи по одному! — достал блокнот и принялся записывать фамилии всех, кто выходил из невероятно маленького «кабинета раздумий». Его рука устала записывать на десятом человеке. Он понял, что мы — сумасшедший, но все же коллектив. И мы все в этом приняли участие, все до последнего. Летун со злостью порвал блокнот и принялся топтать его, сотрясая воздух криками, из которых стало ясно, что о городе мы можем забыть и не мечтать. Но коллектив, уже отстранившись, снова поджигал СААВЬЯ, который махал руками, словно ветряная мельница против влюбленного Дон Кихота. Кто-то клеил объявления. Кто-то шлепал по затылку соседа, стоящего через одного человека. Кто-то ковырял в носу, а кто-то снова ушел в астрал. Шел январь 2000 года, и нам всем было по пятнадцать в славном городе Санкт-Петербурге…

Р.S. Подстригли всех наголо, только я успел перекраситься в светло-русый оттенок, с желтоватым отливом…

Глава 11. Здравствуй дорогая моя столица!

Поезд «Санкт-Петербург — Москва». Два часа ночи.

Два силуэта тихонько передвигались короткими перебежками от спящего к спящему, прячась в темноте коридора плацкартного вагона. Задерживались у каждого, что-то к ним подносили и продолжали путь. Это снова я и Крюча. Взбудораженные посещением златоглавой, решили не спать. Для Крючи столица — родной город, в котором его родители с нетерпением ждали сына, надеясь забирать его на выходные или «как договоришься». О! Договариваться наши пИдагоги любили. Помню, как уродливо смотрелись их намеки на взятку за все что угодно, от выхода в город до отбытия в отпуск. Когда из другого города приехала моя мама без возможности финансовой поддержки начальствующих персон, меня несколько дней мурыжили непосредственные начальники, прежде чем я смог провести с ней несколько выходных. Каждый офицер мнил себя королем и упивался властью, когда я подходил за подписью в написанный мною рапорт. Мама ходила на КПП и просила встречи с командиром, но тому было некогда найти время между ковырянием носа и посещением туалета.

Согласно уставу, каждый документ должен быть одобрен всеми непосредственными начальниками начиная от командира отделения, старшины класса, комвзвода и заканчивая начальником училища. В итоге я плюнул на правила и подписал рапорт без согласования с вышеперечисленными особами у замначальника училища, у которого было больше человечности и понимания. Летун такого не прощает: «Как?! Без моего согласования?!! Да он меня ни во что не ставит!!! Я его в нарядах сгною! И в город никогда не пущу!!»

Зато когда приезжали родители блатные и богатые, командир пятки им лизал. А детки с хронической вседозволенностью уже через десять минут мчались в машинах к ресторанам, где их закармливали деликатесами. Возвращаясь в «систему», они красочно описывали яркие выходные и хвастались фирменными шмотками перед обыкновенными парнями, как я, которые за них стояли в нарядах. Моя беднота вызывала смех и шутки. Моя семья военнослужащих, живущая в гарнизоне, не могла мне помочь, она, как и страна, не оправилась от кризиса. Уроды знали, что я голодный, когда ели передо мной курицу-гриль, запах которой распространялся по воздуху, и смеялись.

— Бомж! — говорили они и шуршали у носа долларовыми сотенными купюрами. Я получал в то время один доллар в месяц и иногда позволял себе съесть батон с майонезом и лимонадом «Колокольчик».

— На что ты готов ради денег? — ржали они и предлагали унизительные варианты добычи оных. У таких, как они, всегда рядом куча прихлебателей — как-бы-друзей, которые продались и повелись на это. На возможность подъедать за «хозяином» и куролесить с ним где-нибудь в ночных клубах, курить вторым или третьим бычок из его рук, читать за ним глянцевые журналы и выполнять его поручения — как-бы-просьбы. Я ненавидел их всей душой. За то, что им на совершеннолетие дарят трехкомнатную квартиру в Питере. За то, что «Мазда» вручалась им как тренировочная машина на выпускной. За то, что им все сходило с рук. За то, что они еще палец о палец не ударили, а все имели для жизни. За то, что они издевались надо мной. Ну да ладно, бог с ними. Крюча, хоть и имел достаточно обеспеченных родителей, никогда не упивался наличием средних финансов в своих карманах. За это я считал его не другом, но товарищем, из-за его острого языка, который обращался иногда и в мою сторону.

До Москвы еще четыре часа, поэтому мы решили проверить, действует ли банка с теплой водой, в которую опущены пальцы спящего, на его мочевой пузырь. К сожалению, пока ничего не получалось.

— Наверное, на военных не действует, — предположил я.

— Наверное, — ответил розовощекий. — А давай над ухом журчать, переливая из банки в банку.

— Давай.

— А ты видел СААВЬЯ?

— Не-а. Сныкался куда-то.

— Вот животное, учуял засаду.

— Угу, — и двое снова пошли на «мокрый промысел», всматриваясь в лица товарищей, на которых застыло мимолетное чувство покоя. Пока журчит вода у уха одного из них для возможного выделения жидкостей из тела, хочу рассказать, зачем мы едем в столицу. Мы ехали на парад в честь 55-летия победы в Великой Отечественной войне. Еще с осени нас готовили к этому великому событию под незамысловатую барабанную дробь на набережной. Во время этих тренировок я вместе с Крюком получал почти всегда освобождение в санчасти и с более обширным интересом участвовал в оцеплении Петроградской набережной. Выглядело это так. На середину дороги выставляли грузовой «ВАЗ», в котором сидели такие же псевдобольные. В случае приближения машин один из нас (в основном я, потому что нравилось) вылезал из грузовика и сообщал автолюбителю о закрытии набережной для репетиции парада. Используя наглость, которая, как известно, второе счастье, я через несколько часов оцепления становился владельцем пачки сигарет красного LM, которую прятал, как и все окружающие, в трусы между «хозяйством» и попой. В этом месте никто из пИдагогов не шмонал, получался своеобразный кошелек для запретных сигарет, который вызывал ряд неудобств, делающих походку и постановку ног шире.