Доказательство чести - Кирилл Казанцев

Он даже навалился грудью на стол, но, понятно, этого не сделал. Однако его движения были столь откровенными, что важняк подался назад.

— Вы вот, Кормухин, сидите сейчас передо мной и всерьез стремитесь доказать взятку. А за что? За то, что Кусков оказался на свободе? Но ведь это, простите, не я Кускова освобождал, а судья! Отчего же вы в генпрокуратуру не обратились для того, чтобы водворить в СИЗО судью Марина? Плюс к этому вы пытаетесь доказать еще и такую бредятину, как убийство опасного свидетеля посредством использования подельников, оставшихся на воле. — Тут легкие Пермякова сдавила боль от пяти сигарет, выкуренных одна за другой. — Поэтому признайтесь, Кормухин, вы по утрам аминазином не балуетесь?

Он кашлял, и ему было совершенно безразлично, что со злостью в голосе отвечает ему Кормухин. Наверняка что-нибудь обидное. А чего еще ждать после «аминазина по утрам»? Арестант дотянулся до пластмассовой урны, единственного, что в этом кабинете не было прикручено к полу, поднял в знак извинения ладонь и сплюнул.

— Простите, Кормухин, — вытирая губы полой рубашки, выдавил Сашка и тут же уточнил: — Это я просто слишком много курил.

Кормухин брезгливо убрал со стола руки. Он дождался, пока арестованный следователь приведет себя в порядок, скользнул рукой в портфель и вынул из него диктофон. Важняк так же молча поставил аппарат на столешницу, нажал кнопку воспроизведения, после чего прижался боком к стене. В кабинете для допросов следственного изолятора откинуться назад нельзя. У табуретов нет спинок. Даже у тех, которые стоят за столом.

«Как мне помочь Кускову? Понимаете, Александр Иванович, это друг мой, кореш по детству. У меня сердце на куски разрывается от боли». — Этот голос показался Пермякову очень знакомым.

Так говорил тот человек, сердце которого ныне было разорвано без всяких аллегорий.

«Как подумаю, что я здесь, а он там!»

«А вы поменьше об этом думайте». — Этот голос Пермяков узнал сразу.

Он стал догадываться об этом еще тогда, когда было произнесено имя. Однако Александр Иванович — не Вратислав Аристархович. Ошибки тут не было. Из динамика диктофона до Пермякова доносился его собственный голос.

«Я ни спать, ни есть не могу».

«Надо себя заставлять, и все будет в порядке».

«Да в каком порядке, Александр Иванович?! Виталий на тюрьме гниет, ему еще и мокруху шьют! Это — порядок?!»

«Шью, очевидно, именно я, да?»

«Вырвалось», — виновато признался Рожин.

«Так ворота покрепче закрывайте, — посоветовал Пермяков. — Чтобы ничего не вырывалось. Чего вы от меня хотите?»

«У Виталия здоровье плохое. Он на тюрьме загнется. Вы это понимаете?»

«Это у него-то со здоровьем плохо? — изумился Пермяков. — А мне рассказывали, что он запросто вливает в себя литр водки, после чего танго в бескозырке танцует, на машине летает, а также экстремальными видами спорта в компании полицейских занимается».

«В каждом домике свои гномики. Это сдуру, после водки. А так он весь болен. Почки, печень, опорно-двигательный аппарат».

«Уважаемый, у меня дел помимо Кускова выше крыши. Если у вас все, то прошу откланяться и оставить меня в моей тоске».

«Вот если бы отблагодарить кого…» — Даже сквозь мембрану диктофонного динамика чувствовалось, как по звукам этой фразы льется яд.

«Рожин, я вас понял. Мог бы выгнать сразу, но опущусь до объяснений. Отпустить Кускова до суда на свободу я не могу. Понимаете? Не потому, что ненавистью пылаю. Юридического права на то у меня нет. У нас этим суд занимается».

После этой убедительной речи, преисполненной желания остаться в покое, наступила небольшая пауза. Того человека, который говорил голосом Рожина, не было видно, и в первую минуту можно было бы подумать, что он рвет на себе волосы. Однако уже через мгновение все оказалось иначе.

«Да знаю я… — ничуть не смущаясь, проговорил голос Рожина. — Знаю. Вот если бы в деле появились документы, которые указывали бы на то, что Виталька не мог этого Ефикова расстрелять!»

«Не понял».

«Да все вы поняли! Не мог Кусков его убить, понимаете? Не мог! Вы ему сейчас срок готовите, а он не виновен в этом! В чем-нибудь другом — может быть, а тут не при делах! У вас же наверняка доказухи нет! Так зачем человека гробить? Александр Иванович, вы же умный следователь. Понятно, что я на стороне поспрашивал, прежде чем к вам идти. Завтра адвокат в суд обратится с просьбой изменить Кускову меру пресечения. Если в деле будет хоть что-то, что указывало бы на Виталькину правоту, его выпустят!»

«Рожин, вы мне порядком надоели. — Голос этого вот Пермякова звучал устало. — Ступайте с богом, пока я вас не приземлил за давление на следствие».

Разговор длился еще около пяти минут. Звучали оба голоса, причем один из них становился все увереннее, а второй — все мягче. Он принадлежал вовсе не тому человеку, голос которого был похож на голос Рожина.

Пермяков вслушивался и старался подавить в себе чувства, которые могли бы выдать его мысли. Он равнодушно глядел через плечо Кормухина, потягивал сигарету и, казалось, отсутствовал в кабинете. Оживился Сашка лишь тогда, когда разговор стал подходить к концу.

«Значит, в Сочах дом?»

«Точно. Рядом с морем. Удочку можно забрасывать прямо из окна. Двухэтажный, с мансардой. Улица Дюка Ришелье, дом сорок восемь».

«А почему вы решили, что судья на это пойдет?»

«А куда он денется, если вы доказательства железные предоставите? Кстати, мы в суде подстраховались, там все нормально будет».

«У меня нормально, так у транспортной прокуратуры ненормально. Она будет против».

«Ну, на транспортного прокурора у нас тоже выход есть».

Слышен тихий смех Пермякова.

«На транспортного прокурора у вас выхода нет и никогда не будет. Потому что транспортным прокурором работает Пащенко».

«Что ж, не получится с вами, придется с Пащенко иметь дело. Потом, конечно, все прояснится, но, как нам кажется, будет поздно».

«Нам?» — раздался хриплый голос, похожий на голос Пермякова.

«Конечно, нам. У Витальки не один друг, как вы можете догадаться. Да при чем тут вообще тот судья и прокурор?! Дом свободен, и какая разница, кто в него въедет, вы или прокурор? Для нас ее нет, а для вас, думаю, есть!»

На этот раз шуршащая пленка отмоталась почти на метр, и только потом послышался вопрос:

«А дом чистый?»

Пермяков поймал момент, расхохотался, едва не повалив диктофон на бок. Так бы и вышло, если бы не ловкая рука Кормухина.

«Александр Иванович, мы серьезные люди. Помогите спасти честное имя нашего друга, и мы отблагодарим вас так, как вы этого заслуживаете. Только нужны гарантии того, что вы согласны. В противном случае нам нельзя сидеть сложа руки. Адвокату нужно знать, насколько серьезны действия, которые вы собираетесь предпринять в случае достижения договоренности между нами. Если их окажется достаточно, он качает головой. Вместо того чтобы заниматься нудным многоступенчатым оформлением наследства и прочей ерунды, мы просто оформляем дом на одно конкретное имя. Вас это устраивает?»

«Вполне, — ответил голос, похожий на голос Пермякова. — Передайте своему адвокату, что в деле появится документ, подтверждающий, что огонь по машине Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Он не отстреливался от полицейских и не убегал от них. Это не опровергает версию о том, что Кусков знал о присутствии автомата в своей машине, как и убийство им Ефикова. Однако доказательств этих двух версий и без того нет никаких. Я в любом случае могу доказать, что в копов Кусков не стрелял».

«Хорошо, — подумав, согласился тот человек, голос которого был похож на голос Рожина. — Когда и где я могу передать вам документы?»

«Сразу после того, как Кускова выпустят. Вы говорили о гарантиях? Это не лучшая?»

Шуршание подтвердило, что лучшей не найти.

«На следующий день после того, как Кусков окажется на свободе. Парк культуры на Молочаевской знаете? У входа в кафе».

Кормухин выпрямился, давая понять, что все остальное в разговоре не важно. Его суть уже прозвучала. Вслушиваясь в последние слова, Сашка убедился в том, что следователь прав. Весь смысл для него уже прозвучал. А эти прощания да заверения…

— А вы думали, что доказательств нет? — Наконец-то закурил и Кормухин. — Помимо пленки есть и заявление Рожина, и акт вручения ему подлинников документов на дом в Сочи на ваше имя. Все делалось в присутствии понятых, как вы понимаете, профессионально и тщательно. Вы попали в разработку УБОПа, Пермяков, и оправдали его надежды.

— Вот это и есть ваше доказательство. — Сашка наконец-то нашел, по чему тут можно постучать, и побарабанил пальцем по диктофону?

— Вы не узнаете свой голос?

— Знаете что, Кормухин… — Саша снова закурил и без сил свесил руки между ног. — Недавно из мест лишения свободы освободился мой старый знакомый. Ему бы на эстраде работать — валюту греб бы лопатой. Если позволите, я через вас ему малявку передам. Уже спустя сорок минут в вашем распоряжении будет аудиокассета с разговором Дзержинского и Березовского. Или вашего с Челентано.