Арбузный король - Дэниел Уоллес

Дошло до того, что я уже не мог ждать, когда эти твари подохнут. Я был готов убивать их сам.

Если я, проезжая по трассе, замечал опоссума, спокойно сидящего в сторонке, я сворачивал на обочину и мчался по камням и колдобинам, пытаясь его достать. Несколько штук мне удалось прикончить таким образом.

А однажды ночью я сам едва не убился. Летел прямо на дерево, но успел затормозить. Потом долго сидел в кабине и думал. И я решил, что дело зашло чересчур далеко. Не то чтобы я влюбился в вашу маму. Это другое. В детстве у меня было любимое место среди бамбуковых зарослей, где я временами скрывался от всех, сидел и размышлял о чем угодно. Про это место знал только я один, это было мое секретное пристанище, моя личная тайна. Сквозь листву туда пробивались лучи солнца, и там всегда стояла приятная прохлада, даже в самый жаркий день. Находясь там, я чувствовал себя прекрасно.

С вашей мамой было то же самое.

СТАРИК

Вот она, история про Мертвых.

Мы выносили их в поля по ночам. Наших матерей и отцов, наших детей, наших сестер и братьев. Мы знали, что в свой срок вынесут и нас, скончавшихся от старости, от болезни, от несчастного случая или же прервавших свою жизнь по собственной воле. Мы знали, что вскоре после церемонии похорон сильные мужские руки извлекут из гробов наши тела, которые потом будут завернуты в мешковину и погребены глубоко под землей на окружающих город полях. А началось все с того, что люди стали замечать, как буйно разрастаются на старых городских кладбищах цветы, трава, овощи — все что угодно. Какое бы семя ни попало в ту почву, оно начинало стремительно идти в рост. Люди оглянулись на свои бесплодные поля, и тут их посетила идея. Очень скоро с помощью мертвых мы стали получать богатые урожаи зерна, табака и хлопка, но в особенности арбузов, которые родились просто на диво. Среди местных бытовало поверье, что арбузная мякоть краснеет, напитавшись кровью, которую высасывают из наших мертвых тел обвивающие их корни. А значит, в каждом арбузе была частица наших родных и близких, частица нас самих. И когда они созревали, ты на исходе жаркого летнего дня брал спелый плод, разрезал толстую зеленую корку, добираясь до мякоти, подносил ко рту сочный ломоть и, впившись в него зубами, поминал тех, кого ты знал и любил, с кем ты жил рядом до их ухода в мир иной. «Папа», — ты мог сказать при этом. Или: «Дорогая Салли». Или, вкушая сладость со слезами на глазах: «Моя крошка, моя милая дочурка».

Что характерно для жителей нашего города, мы легко забываем важные вещи либо прячем воспоминания о них в самые глухие закоулки черепа. Иначе как можно объяснить наше поведение в определенных ситуациях? Все знали, что тела покойных извлечены из гробов и что могилы на кладбищах пусты.

И тем не менее мы продолжали ходить на кладбища, чтобы помолиться и поплакать над этой пустотой.

ИГГИ

Я сидел за кухонным столом рядом с ней, и наши локти почти соприкасались. Быть ближе к другому человеку, наверное, можно, только усевшись к нему на колени. Учеба продвигалась туго. Я должен был следить за ее пальцем, который полз по странице от буквы к букве, но вместо этого я смотрел на ее шею и волосы, прислушиваясь не к смыслу слов, а к их звучанию, к ее голосу. Стояла почти летняя жара — у нас это обычное дело в апреле, — и она носила такие платья, знаешь, когда открыты плечи и руки; и всего этого было слишком много и слишком близко от меня, чтобы я мог по-настоящему настроиться на запоминание букв. А тут еще ее запах. Какие там буквы! Я, собственно, только хочу сказать, что я был не самым добросовестным учеником. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Но мы продолжали занятия. Сначала я приходил к ней через день, потом стал ходить ежедневно. Мои мозги съезжали набекрень. Бывало, вернувшись домой после урока, я сразу засыпал на кушетке, направив на себя струю воздуха от вентилятора, а когда просыпался, долго не мог сообразить, утро сейчас или вечер, и не помнил ни крупицы из того, чему накануне учился. Так прошло несколько недель, но толку от наших уроков не было никакого. Временами она теряла терпение и наверняка отказалась бы от своей затеи, только заикнись я на этот счет. Тогда я вернулся бы к стрижке газонов, и эта часть моей жизни была бы закончена. Как-то раз среди дня я решил немного отвлечься от всех этих мыслей, выкатил из сарая свою косилку и прошелся с ней по городу — сначала вдоль Главной улицы, затем свернул на Четвертую. И вот, пересекая проезжую часть, я увидел красно-белый знак и сказал себе: «Стоп». То есть я прочел: «Стоп». Я произнес все звуки, составляющие это слово, и знал, что я прав, потому что передо мной действительно был знак остановки. Конечно, я знал это и раньше, но никогда не мог прочесть по отдельности буквы: S-T-O-P.

После этого окружающие надписи начали одна за другой бросаться мне в глаза: ПРОДУКТЫ, ГАЗ, НОВОСТИ. И еще: СВЕЖИЕ. ФРУКТЫ. ВНИМАНИЕ. НОВЫЙ. УСОВЕРШЕНСТВОВАННЫЙ. И еще, и еще. Самые разные слова. Вообрази, что ты никогда прежде не замечал кустов и деревьев, даже не имел о них представления, и потом вдруг увидел их повсюду. Я-то все эти дни думал только о ней, выжидал момент, когда наши локти соприкоснутся. Но оказалось, что попутно я все же чему-то учился. И я стал говорить каждому встречному, что я учусь читать. Да и она, уверен, не делала тайны из наших занятий.

А потом настала та самая ночь — самая ужасная из всех, какие до сих пор были в моей жизни.

Если бы я точно знал, что в будущем меня ожидает еще одна такая же, а то и худшая, я предпочел бы умереть раньше срока. В ту ночь я узнал, что на ближайшем фестивале Арбузным королем буду выбран я.

Это было как кошмарный сон, вот только проснуться я не мог.

Я и прежде слыхал, как обставляются такие вещи. Скажем, идешь ты вечером домой, думаешь о новом фильме или, к примеру, о шоколадном батончике, и тут откуда ни возьмись появляются люди в черных капюшонах с прорезами для глаз. Они носили капюшоны, чтобы быть неузнанными, но, когда они в ту ночь заявились ко мне, я тотчас узнал каждого. Мне как раз перед тем попалась под руку картонка со спичками, и я стоял в темном углу, зажигая их одну за другой. Мне нравится смотреть на огонек, горящий в темноте. А когда я сжег последнюю спичку и поднял глаза, передо мной стояли Эл Спигл, аптекарь, Карлтон Снайпс, он тогда был директором школы, и Шугер. В руке у Шугера была керосиновая лампа, и желтый круг света охватывал всех нас. Двое других держали под руки болотную старуху — эта карга будет пострашнее всех смертных грехов, вместе взятых. Ее и человеком-то назвать трудно, потому как человеческого в ней осталось мало. Но я не хочу больше о ней говорить. Как вспомню ее глаза и лицо — жуть берет. Если не считать капюшонов, мужчины были в своей обычной одежде, по которой я их и опознал. И вот, значит, эти двое поддерживали старуху, которая была такой дряхлой, что едва стояла на ногах, и такой маленькой, что походила на уродливую детскую куклу. В первый момент я подумал, что они, может быть, направлялись куда-то еще по своим фестивальным делам и мимоходом заглянули на огонек. Поэтому, когда ко мне вернулся голос, я сказал им: «Привет. Как поживаете?» Бодро так сказал.

Но они были не настроены попусту чесать языки.

— Игги Винслоу, — сказал Шугер. — Возраст: девятнадцать лет, три месяца и четыре дня — все верно?

Я сказал:

— Не имею понятия.

— Зато мы имеем, — сказал Карлтон Снайпс.

И Эл Спигл добавил:

— Так указано в документах.

В таких случаях они заранее проверяют свидетельства о рождении или записи в семейной библии, а то просто спрашивают у кого-нибудь, например у родителей. Правда, к тому времени мои родители уже давно умерли. Так давно, что я начал забывать их лица.

— Ладно, — сказал я, — допустим, мне девятнадцать с хвостиком. Что из того?

— И нам известно, что ты еще ни разу не делил ложе с женщиной, дабы посеять семя, дарящее новую жизнь… — Должно быть, они заучивали эти речи наизусть, потому что голос звучал как-то уж очень казенно. — Тебе еще только предстоит вскрыть сосуд с семенами, которые есть начало всех нас и будут таковыми во веки веков. Все сказанное верно?

— Вроде бы да, — сказал я, немного смутившись, — если, конечно, я правильно понял, к чему ты клонишь. Да ты и сам это знаешь, Шугер.

Мы с Шугером иногда говорили на эту тему, и он описывал мне, как оно происходит с женщиной, что ты чувствуешь в это время, ну и все такое. Шугер был мой друг.

По их словам и поведению уже было видно, что они собираются делать и чем это для меня закончится. Я переводил взгляд с одного капюшона на другой, все еще надеясь, что это окажется не так, что Шугер вдруг скажет: «Мы просто тренируемся, Игги» или что-нибудь в таком духе. Но то была пустая надежда, как говорила моя мама. Она часто говорила про пустые надежды. Я понял, что в этом году меня хотят сделать Арбузным королем.