Некромаги (СИ) - Татьмянина Ксения Анатольевна

Я не сдержалась, потому что горечь плеснулась уже на язык, и сказала:

— Обычным людям едва ли не с пеленок внушают, что некромагы — это ходячие монстры. Нет никого грязнее и отвратительней, наши синонимы — тлен и разложение, мы гнилы изнутри, и женщины не могут дать жизнь детям потому, что их чрево — сырая могила. Прикоснешься к некромагу — отомрут пальцы, заговоришь с некромагом — язык поразит некроз, поможешь некромагу — до конца жизни будешь дышать тленом, пока сам не превратишься в тлен. Не одно столетие нас очерняют, чтобы, не приведи Морс, мы влились в социум, как люди. Чтобы не плодились, чтобы не имели близких — а, значит, защитников. Вся пропаганда с одной целью — сделать изгоями, одиночками, безголосыми и бесправными существами, и любой нас сдаст, едва обнаружит, потому что это благое дело — очищать мир от изначально нездорового и мертвого. Так правительству нас легче ловить. Легче ставить опыты. И даже оправдываться за бесчеловечность не нужно.

Я задержалась на вдох и выдох, а Нольд посмотрела на меня, не перебив ни словом.

— Нечего возразить, ты все это знаешь. Когда я согласилась уехать с тобой и Яном, никто из вас не спросил — как надолго я могу оставить семью, как объясню друзьям отсутствие… может, нужно какое-то прикрытие — причина, по которой я могу взять и все бросить в один миг? Вы знаете, и без вопроса, что я никто, нигде и никак. Я вижу и чувствую нормальное отношение, только объясни — почему вы не отравились пропагандой? Почему Троица руку пожал, а Ян дал по шее, без тени ужаса, что вляпались в гниющее мясо и сейчас конечность отсохнет от трупного яда? Да, разум. Да, в клинике есть мои сородичи, и наукой доказана ересь предрассудка. Но ведь не одно столетие, из поколения в поколение, с детства… почему вы не такие? Почему вдруг ты веришь, что золотоволосая некромага за которой пятьдесят убитых, хорошая, и дело в закравшейся ошибке?

— Я тебе одним словом не объясню. И даже десятком слов. Так у каждого из нас жизнь сложилась. Увидели. И осознали.

Меня отпустило. Я сгорбилась, и вся обмякла от опустошения — что взяла и выговорилась. Никогда и никому не жалилась на судьбу, не проявляя слабости при отце, и даже при Толле. А тут вдруг… зачем Нольд сел так близко, если женщин не переваривает? Зачем стал отвечать, а потом еще и слушать меня?

Я чуть качнулась, и резко выпрямилась. Опомнилась вовремя, едва-едва не припав головой к его плечу, будто это какой-то легкий и естественный жест, и он даже не удивится. Ужаснулась, что мои чувства едва не опередили разум и я, как полная дура, не прижалась к нему! Вцепилась в полотенце, откинулась спиной на стену и просто закрыла глаза — помолчать и отойти от внезапной дрожи. Несколько минут мы оба так и сидели в тишине, и Нольд уходить не торопился.

— Ты чего здесь забыл, Ноль? Рехнулся?

Сначала услышала, а потом и увидела появившегося из-за угла Яна. Похоже, мы слишком долго не возвращались.

— Дай мне хотя бы подышать, надзиратель.

— Подышать? Надзиратель?! Ну, пусть будет и так.

Подошел и сел с другого бока от меня. Лавка не длинная и оказалось, что я почти замуровалась между двух крупных северян, как между двух айсбергов. Вытерпев с минуту, я почувствовала, что нервы прорываются смехом. Сначала тихонько, а потом и вовсе закрыла лицо полотенцем и засмеялась, стараясь не икать и тем более не хрюкнуть. От полного и внезапного счастья.

Я больше не «никто, нигде и никак» — у меня есть два настоящих защитника. А то и больше. Но вот прямо сейчас — два. Крепкие, сильные, один из которых по-звериному клацнул зубами и вытащил меня из ямы, как во сне. Больно было, кости переломал, но такова цена спасения.

— Что смешного, Пигалица? Или ты подавилась?

И Ян хлопнул ладонью между лопаток, из-за чего я все-таки не удержалась и всхрапнула — то ли как лошадь, то ли как поросенок, то ли как маленькая девочка, которая наревелась, а теперь готова захлебнуться от радости.

Глава восьмая

На следующий день, разведав обстановку с утра и доложив, что и как, днем пошла на рынок уже не одна. Нольд счел риск минимальным, а закупить нужно было слишком много — я больше вызову подозрений, если буду делать три захода подряд, загружаясь вещами и продуктами как на целую роту.

— Что ты заметила?

— Не опасно. Просто…

Нольд посмотрел внимательно туда же, куда и я. На самом отшибе рынка, даже не в рядах, а за обочиной в тени дерева, старый южанин сидел на газоне, расстелив перед собой газеты. На таком «прилавке» раскладывал аккуратно пучки сухих трав, расставлял таблички с названиями. А на ствол позади повесил картонку «целебные сборы». Это тот некромаг, о котором мальчишка рассказывал. Да и как еще не заметить, когда рядом с надписью «сборы» нарисован маленький и выцветший знак нужды — цветок без одного лепестка.

Насколько же они здесь бедны. Старик уже не мог работать в силу, никакой регенерат от старости не излечивает. Приходится попрошайничать в надежде, что среди курортников попадется сородич. Шансы были, пока молодые, мы все перелетные птицы и где только не ездим.

Я достала из кармашка безличные карты.

— Родня? — Догадался Нольд.

— Я могу отдать ему столько? Не разоримся?

— Можешь и больше. Нам этого… — он залез в свой карман, прикинул номинал и отобрал несколько. — Хватит. Я все рассчитал, с подстраховкой. Остальное можешь отдать.

— Тут… на целый дом денег.

— Или на пару лет без нужды. Уверен, он найдет применение, и другим поможет.

Как подгадалось, из общей массы людей выскочил Роман со щенком на руках. Нашел где-то пыльного и худого пса-подростка, всего в репьях и тощего, будто закладка. Подбежал к старику радостный, аж на месте не мог стоять, пританцовывал, и что-то стал взахлеб рассказывать.

Есть ли правда в том, что наше спасение теперь в объединении, а не в розни? Много веков осторожности против новой революции, где цепь связей друг с другом не делает нас уязвимей, а делает сильнее? Живучее? Счастливее в конце концов?

Для меня не было никого ближе отца, когда он погиб — семьи не стало. Некромаги и так обделенные в этом, были и остались людьми, и желание общности с близкими никуда не делось. Хоть веками вытравливай.

— Иди ты… меня мутить будет.

— Ладно.

И Нольд пошел, легко удерживая тяжелый рюкзак на лямке на одном плече. Великий Морс, сколько же в нем было силы! Нет, северянин не атлет, не пловец, не игрок спорта — гибкость звериная. Если охватить вниманием сразу на всю фигуру, очень даже человеческую, а что-то да было — ноги, спина, лопатки и шея, поворот головы и то, как шевелились плечи, каким был шаг — на миг, но показалось, что смотрю на дикого зверя в его пластике.

Старик впал в ступор, когда в его коричневую и сухую ладонь легла приличная пачка безличных карт. А Нольд выбрал с газеты пучок засушенной травы и вернулся:

— Держи. Хорошо пахнут, и насорить можно. Вечером машину подготовим, а завтра утром по холодку выезжаем.

* * *

И мы поехали — на фестиваль.

Северяне бросили бриться, рубашек не меняли — обросли пшеничной пылью на щеках, пропотели и замялись одеждой как могли. Салон засорили обертками от соленых орехов и шоколада, приткнули в держатели недопитые банки с газировкой. Багажник набили пивом в коробке сухого льда, перекусами, вещевыми сумками — на фоне которых техника не казалась чрезмерной. Ян, который тоже выбирался из курятника, только в другую часть городка, добыл пачки табачных палочек, консервы, воды, еды, которую мы на самом деле собирались есть в дороге, и, как подарок — мне лангету на мизинец. Хорошая ширма, даже самому придирчивому патрулю не сразу придет мысль тестировать на регенерат человека с травмой.

За городом, при первом же кордоне, проверяли тщательно — попросили выйти из внедорожника, перелопатили вещи, заставили отвечать на вопросы. Яна, заглянув в удостоверение, называли Альбертом и проверяли на алкогольные пары. Как и Нольда, под липовой фамилией — Вальнод. Одна я — вся настоящая по документам, но фальшивая по образу уставшей и скучающей туристки. Сколько можно трястись по дорогам с этими мужланами? На отелях экономят, на нормальной еде тоже… тянула свой пар из сигаретницы и искала тенек в закутке при дорожном пропускном пункте. Всем своим видом показывала — как меня все достало, еще и эти задерживают.