Ржавые земли - Максим Хорсун

– …и не спи?

– Ну, можешь не спать.

Они проникли в брюхо чужого корабля. Свист ветра, разгулявшегося в пустоши, обрезало, словно гильотиной. Сквозь чешуйчатые борта просачивался низкий рокот, похожий на шум прибоя, и ничего более. Хлыстов убрал «мосинку» за спину; в одной руке у него теперь теплилась масляная лампада, а в другой темнела вороненая сталь револьвера.

Ева задохнулась. Рот наполнялся густой слюной, и тошнота стала напирать на диафрагму, стоило баронессе сделать глубокий вдох. В чреве корабля было душно и пахло чем-то сладким: какими-то приторными благовониями напополам с канифолью. Чтоб не упасть во время очередного приступа дурноты, Еве пришлось положить ладонь на плечо человеку, которого она ненавидела сильнее всего на свете.

Света лампады было недостаточно, чтобы разогнать тьму в необъятном трюме. Они стояли в центре желтого пятачка, а вокруг колыхалась пыльная чернота. Что-то мерно поскрипывало под невидимым сводом, сквозняки напевали атональные мелодии.

О да! На этом корабле вне всяких сомнений обитали привидения.

Хлыстов двинулся вперед. Зачем ему понадобилось уходить от пробоины, Ева взять в толк не могла. Но делать было нечего, и она потянулась следом, не видя перед собой ничего, кроме спины, обтянутой прорезиненной тканью.

Под ногами сначала шуршал вездесущий рыжий песок, затем зазвенел металл. Палуба была покрыта начищенной до серебряного блеска плиткой: довольно мелкой – в две ладони шириной, с ощутимой выпуклостью в центре каждой.

Вскоре дорогу им преградили застывшие под натеками прозрачного «клея» тела.

Ева обреченно плелась за Хлыстовым. Она зажимала рот ладонью, чтоб не закричать. Мертвецов оказалось много, очень много. И чем ближе к килевой линии корабля, тем больше их становилось. Тела попадались на каждом шагу, лежали они в самых разнообразных позах; некоторые настойчиво тянули сквозь затвердевший «клей» трехпалые, похожие на клешни руки.

И без голов… Как такое могло случиться? Несмотря на дурноту и объяснимый страх Ева недоумевала: ну не может быть, чтобы все погибли одинаково. Чтобы у каждого – раз! – и голова с плеч… Точно по шаблону какому-то!

Клубящаяся мгла подсовывала образ смерти в рваном плаще с капюшоном. С черной косой в мумифицированных лапках. Не она ли вволю потешилась здесь, рубя направо и налево? Не она ли поджидает за занавесом вечной ночи двух заблудших?

…В конце концов, они забрели в ту часть трюма, где ровными рядами стояли кубические контейнеры. Очевидно, в былые времена команда нос сюда не совала. Правда это или нет, но покойников среди контейнеров не оказалось, да и гнусный запах «благовоний» давил на ноздри уже не столь настойчиво.

Хлыстов молча сел на палубу и привалился к стенке контейнера, как к спинке кресла. Ева, хочешь не хочешь, пристроилась рядом. Фитиль лампады сухо потрескивал, и пламя отплясывало трепака. На эфемерный огонек тоннами давила тьма, – до рассвета ему не продержаться. Под невидимым сводом хихикали привидения, роняя слюну на людей, прикорнувших в пятне ненадежного оранжево-красного света.

Баронесса пошарила руками по палубе и выловила из теней пригоршню серебристых цилиндриков и черных кособоких шариков. Поднесла к лицу, силясь разглядеть, что же это валялось у нее под ногами. Особенно Еву заинтересовали шарики: они пахли сырой нефтью и едва заметно мялись пальцами.

– Брось! – приказал Хлыстов сквозь зубы.

Она покорилась, с виноватым видом отряхнула ладони. Но через некоторое время баронесса вновь отвлекла Хлыстова от раздумий.

– Послушай… – Ева обхватила руками плечи. – Брани меня… проклинай… но только не молчи! Мне жутко… Если бы ты знал, как мне жутко!

Хлыстов без интереса посмотрел на баронессу.

– Я раскаиваюсь в том, что однажды заговорил с тобой, сударыня-барыня…

– Я не сударыня-барыня! – обиделась Ева. – У меня есть имя и… и даже титул!

– Можешь взять свое имя и даже титул, и засунуть себе в…

Куда засунуть, Ева поняла скорее интуитивно. Это пищаще-звонкое слово ей не доводилось слышать даже от подвыпивших извозчиков. Хлыстов же почесал дулом револьвера куцую бровь и опустил на глаза шляпу.

– Эх-эх… – насупилась Ева. Привидения под сводом теперь насмехались явно над ней. – Если бы я осталась в лагере… Если бы тебя, ворона, не принесло из пустыни…

Хлыстов положил руку на горло. Проговорил, морщась:

– …тебя рано или поздно бы порешили. И слопали. Если не твои же дружки, так другая пришлая банда. Голод не тетка.

Ева возмущенно выпрямилась:

– По себе о других не судят! Ни Станислав, ни Франтишек не позволили бы и волосинке упасть с этой головы! – Ева тряхнула грязными и порядком поседевшими волосами. – О, они были настоящими рыцарями, Петруша! Благородные, честные!.. Куда тебе, деревенщине, судить!

Хлыстов пожал плечами. Он хорошо помнил, как хрустели шейные позвонки названных господ в его объятьях.

– Слопали бы, слопали. А так… на что-нибудь да сгодишься.

– Надеюсь, что в этом проклятом месте мне встретятся достойные люди!

– Ага. Вот им и сгодишься.

На том разговор и закончился.

А потом лампада погасла. Измученная долгим ожиданием тьма навалилась сверху, подобно борцу-тяжеловесу, сминая ребра и выдавливая из груди воздух.

Ева вскрикнула. Проснулась. Рядом на корточках сидел Хлыстов. Огонек лампады, который на самом деле и не думал гаснуть, отражался в его расширенных зрачках. Хлыстов пялился на баронессу, поглаживая при этом курок револьвера.

– Что?.. – Со сна она плохо соображала.

– Мешок?.. – прохрипел Хлыстов.

– Что – мешок? – Предчувствуя недоброе, Ева отодвинулась и обхватила руками колени.

Хлыстов наклонился вперед, грудь его ходила ходуном.

– Где мой мешок?

– Откуда… – Ева осеклась. Хлыстов взвел курок и сунул ствол ей под нос. Следующий вопрос прозвучал определеннее:

– Куда ты его дела?

Ева мотнула головой.

– Я же спала! Постой… – Она неожиданно всё поняла; забыв о том, что злить этого человека – «не шибко умная затея», добавила: – Ты тоже спал! Спал и ничего не почуял!

Хлыстов был удручен. Он убрал револьвер и фыркнул. Мелькнула мысль: когда он спал – его действительно сморило после тяжелейшего перехода, – сударыня-барыня могла улизнуть или, чего доброго, всадить ему под ребра штык. Он привык всецело полагаться на пресловутого «паучка», а «паучок» в провонявшем прогоркшим ладаном трюме, оказывается, всё равно что слепой и глухой щенок. Толкается, ворочается беспокойным плодом в утробе, а толку никакого.

– Нюх потерял? – Ева позволила себе дерзкую нотку.

– От тебя так разит кровью и навозом, что… кха… за версту ничего не учуять! – неожиданно огрызнулся Хлыстов. Он подхватил лампаду, винтовку, вскочил на ноги и стал озираться.

– А от тебя козлиной мочой!.. – буркнула Ева.

Хлыстов уже мчал вдоль контейнеров, на ходу заглядывая в просветы.

– Не найдем мешок – вдвоем сдохнем, – бросил он, не оборачиваясь. – Без припасов пустошь не одолеть.

Привидения вновь захихикали под сводом, зазвенели невидимыми цепями, выстрелили во все стороны картечью черных шариков…

Баронесса присоединилась к суматошному поиску. Она заметила, что в трюме чуть-чуть посветлело: снаружи настало утро. Розовые лучи проникали с верхних уровней через открытые люки, а потом отражались от металлических поверхностей, рассеиваясь.

Они пересекли трюм под шумное дыхание Хлыстова. Человек в широкополой шляпе усердно нюхал воздух, насыщенный чужепланетными миазмами. И ничего не ощущал. Ничего, кроме тошноты и нарастающего раздражения.

Возле спирального пандуса, ведущего на уровень вверх, заскрежетала жесть. Хлыстов метнулся на звук, ясно представляя, как чей-то консервный нож кромсает банку с тушенкой. Он почти уверился, что с Ванькой Хлыстом вздумал шутки шутить человек. Ведь, если задуматься, зачем нелюдям тушенка? Для нелюдей она – крысиный яд.

Только ошибся Хлыстов.

На плавном изгибе пандуса валялась пара истерзанных банок и сползала жирными потеками разваренная свинина. К стене прилип растрепанный лоскут, оторванный от мешка.

Снова заскрежетало, и Хлыстов рванул по пандусу вверх. Оказался в сумрачном коридоре, стены которого сходились над головой, образуя вместе с палубой равносторонний треугольник. Обоняние не работало, зато слуху ничего не мешало. А слух у Ваньки Хлыста был тоже – псам на зависть.

Он перемахнул через застывший в «клее» труп. За ближайшим поворотом обнаружил еще одну испорченную банку, с полдюжины сухарей, выпачканных бурой слизью, и россыпь черных шариков.

Хлопнул кулаком по переборке, сплюнул. Ему стало понятно, что попался он на мушку беспринципного вредителя. Какой-то паршивой обезьяне попался, паскуде, которая съесть не съест, но превратит его припасы в негодный хлам. Сейчас эта макака забавлялась с взбешенным человеком, намереваясь запутать его в многоуровневом лабиринте корабля чужаков.