Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под крылом самолета просыпался Лондон. Темза спокойно текла себе среди грандиозных зданий. И город вдруг снова показался целым и невредимым, как будто бы его никто никогда не разрушал. Но таким Лондон уже не увидят миллионы погибших. И все же вид этот не убеждал, не создавал ощущения реальности происходящего, что для папы было важнее всего. Возможно, именно поэтому ему вскоре разонравилось летать самому. В дальнейшем он предпочитал получать отчеты с небес и раскрывать заботливые отеческие объятия, одновременно обозначая посадочную полосу, когда кто-либо из ветреных членов его семьи, потерпев аварию, падал на землю.
Однако же я предвосхищаю ход событий. Сперва папа должен встретить мою будущую мать. Теперь уже по-настоящему. Он дремал в своем кресле и вдруг увидел, что она стоит, склонившись над ним. Лиловоглазая Ева с крылышками на униформе. Тут он обнаружил, что лицо у нее – в форме сердечка, а ее нежные розовые губы словно бы откуда-то совсем издалека предлагают ему напитки, а также курицу или рыбу на выбор. Он просто-напросто утратил дар речи при виде этой небесной Грейс Келли и позднее рассказывал, что в свете льющегося из иллюминатора солнечного потока мать моя предстала перед ним в золотом ореоле.
– Вам тоже вручили медаль? А я думала, она только голубю предназначалась, – наливая ему кофе и разглядывая награду на папиной форме, ворковала она.
И вновь у отца закружилась голова. «Она обо мне справлялась по пути сюда».
– Вы вместе выполняли секретное задание? – опять спрашивает она с улыбкой.
И Ян Густав краснеет, чего с ним никогда не случается.
Вообще-то профессиональные правила запрещают вот так беспардонно флиртовать с пассажирами, но Ева не в силах прекратить диалог и задерживается у кресла отца гораздо дольше обычного. Какое-то странное беспокойство овладевает ею. Словно бы она не может сдвинуться с места, пока хоть что-нибудь не узнает об этом огромном лесорубе. И к тому же лесорубе-орденоносце, с наградами на груди. «Как бы узнать, что такое он совершил? Наверняка что-то грандиозное».
В этот момент будущие мои родители летят в зоне Greenwich Mean Time[13]. На малую долю секунды время останавливается. Ровно четверть века назад одетая в старые лохмотья Варинька стояла в копенгагенском порту.
Папа, который никогда не отличался многословием, по всей видимости, уловил, что Вселенная берет выжидательную паузу. Не исключено, какой-то голос ему нашептал, что главное путешествие всей жизни бессмысленно, если в какой-то момент в дело внезапно не вмешается рок.
Ибо голосовые связки Яна Густава заработали на полную мощь и стали производить на свет одно предложение за другим. Он так живо рассказывает о Матильде и ее фантастической способности всегда находить верный путь, даже когда вокруг свистят пули и снуют враждебные соколы. Да еще на таком мелодичном шведском, что молоденькая Ева застывает возле его кресла с зависшим словно бы в воздухе кофейником. Она забывает о том, что Ян Густав никоим образом не напоминает ни бизнесмена с утонченными манерами, ни загорелую голливудскую звезду, каковых она всегда мечтала встретить на своем пути. Ибо, господи боже мой, до чего он красив.
И как многие девушки, ее предшественницы в мировой истории, она, вдохновленная быстролетным знакомством, начинает мечтать о том, что этот гигант – воплощение Вечной Любви. Он предоставит ей возможность свободно парить. Его глубокий голос станет вновь и вновь призывать ее домой.
* * *
Long story short[14], папа пригласил Еву тем же вечером на свидание в Копенгагене, где ее смена закончилась.
– Тогда пойдем в «Мюнхен», там играет Лео Матисен[15] со своим трио, – предложила она.
«Она еще и без ума от джаза. Как мне повезло!»
Ян Густав остановился в небольшом пансиончике на Вестебро и уговорил хозяйку составить компанию Матильде, пока он не вернется. Вдруг он ощутил, что его не снедает привычная тоска по острову.
Они встретились с Евой перед Главным вокзалом. Она переоделась, и вместо формы на ней было легкое летнее платьице с рукавами-крылышками. В ту ночь они легли спать поздно. Ян Густав кружил Еву в танце под ритмы, которые задавали Лео Матисен на фоно, Карло Йенсен на дерзкой трубе и Эрик Паркер на контрабасе, в который вцепился точно краб. Папа был вовсе не последним танцором. Только бы музыку играли ту, что надо.
Профессию стюардессы, наверное, придумали специально для моей матери. Любые другие занятия – когда приходится иметь дело с хныкающими детьми, больничной кровью или уходом за стариками на дому, – видимо, вызывали у нее тошноту. Но вот летать, летать на такой высоте, где всегда светит солнце, – это она умела, любимая папина голубка. В противоположность Вариньке, мать моя обожала комплименты и умела подбирать под себя ноги. Ах, как это красиво, когда тебя носят на руках. Особенно, если это делает он…
– Ян Густав, – ворковала она, когда той ночью они вместе шли под дождем до самого дедовского дома на Палермской улице. С кителем папы, распахнутым над Евой вместо зонтика.
– Вакра, вакра Ева, эльсклинг[16], — шептал он по-шведски, когда, промокший до нитки, возвращался обратно.
Таких слов он никогда раньше не говорил, но произносил их теперь так же естественно, как дышал.
Отец мой всегда с радостью носил Еву на руках, ибо он питал слабость ко всему, что умело парить. Великий укротитель голубей, который был на двенадцать лет старше моей матери, обладал каким-то глубинным спокойствием. Его широкие ладони были специально скроены самой Девой Марией так, чтобы они могли смыкаться на талии Евы. Совершенное паспарту, обрамлявшее весь хаос бытия. Наконец-то и папа после тридцати шести лет томительного ожидания ощутил божественную истому во всем своем теле.
Пять месяцев спустя они обвенчались в храме Александра Невского, под золотыми куполами. Нет, не из-за Вариньки, а чтобы порадовать деда, не оставившего надежды услышать хотя бы небольшой отрывок из Песни песней. Не для кого иного, как для своей божественно красивой доченьки Евы.
Церемония сопровождалась туманными мистическими заклинаниями, курением ладана и запахом мирры. Дед, по его словам, видел, как Божья Матерь с иерусалимской
