Секрет моей матери - Никола Скотт

Я вошла в служившую мне кабинетом заднюю комнату в кондитерской Грейс, взяла с полки за дверью чистый передник и направилась в кухню, чтобы приступить к работе – как поступала на протяжении последних пятнадцати лет. Но я могла думать лишь о своих родителях, о том, как сорок лет назад моя мать лежала на больничной кровати, а отец держал ее за руку. О двух маленьких белых свертках в детской кроватке, соприкасающихся носами и дышащих друг другу в лицо. О своей матери, тычущей пальцем в один из них и приказывающей унести другой.

Покачав головой, я толкнула дверь и вошла в кухню. Я не могла, не желала в это верить. Если мать захотела отдать одну из нас, то отец был с ней согласен. И все же было ясно одно: раз мама спрятала мобильный телефон, раз она просила Джеймса Мерка не присылать ей почту на домашний адрес, предварительно не предупредив, значит, отец не участвовал в этих тайных расследованиях. Почему он не хотел найти Фиби Робертс? И, главное, почему, ради всего святого на этой земле, он позволил моей матери отдать одну из дочерей? Как они могли от нее отказаться?

– С тобой все в порядке, Эдди? – Клер, помощница кондитера в кондитерской Грейс, посмотрела на меня поверх небольшой корзины, наполненной розмариновыми рулетами и зерновыми мини-кексами.

– Да, все хорошо, – отозвалась я, моргая от яркого света неоновых ламп и ослепительно-белой униформы Клер с аккуратным чепцом, затем бросила взгляд на стол, где лежали багеты, рулеты и традиционные хлебцы, дожидаясь, когда их отнесут в магазин, и пять больших подносов с кусочками теста, присланными с главной кухни для того, чтобы их отправили в печь. Я глубоко вдохнула аромат слоеных круассанов и масляных бриошей и тут же неожиданно ощутила облегчение. Здесь все было как прежде, ничего не изменилось. Мука, сахар и масло все так же соединялись, образуя идеальное «pâte brisée»[9], и я знала, где должна лежать каждая ложка и каждый венчик.

– Похоже, у тебя все под контролем. – Я заглянула в корзины. – Что у нас с хлебом?

– Я как раз собиралась вынести вот это. – И Клер изящным движением воткнула веточку розмарина в один из бугорчатых коричневых рулетов. – Я уже рассортировала то, что доставили с кухни. Они прислали слишком мало кремовых пирогов, хотя и заставили нас сегодня объявить их блюдом дня. Мне кажется или они действительно с каждым днем тупеют? Правда, они прислали четыре морковных торта для миссис Дженкинс-Смит, которые нужно украсить, и несколько заказов на ассорти. В остальном же, я думаю, сегодня будет тихо. А, еще Грейс обещала зайти попозже…

Клер с некоторым сомнением посмотрела на круги у меня под глазами, на белый передник, который я неправильно застегнула, но я махнула ей рукой, торопливо поправила передник и спрятала волосы под сетку.

– Я в порядке. Помогай с утренними заказами, а я займусь кремовыми пирогами. И, кстати, сделаю это с удовольствием. Это спасет меня от необходимости заполнять налоговые накладные.

Клер вышла через боковую дверь. Послышались смех и болтовня девушек, стоявших за прилавком. Я занялась кремовыми пирогами, и быстрые автоматические движения – взять сливки, сахар, миски – успокоили меня, унесли прочь неудержимую тревогу, которую я начала испытывать, когда нашла зеленую «Nokia» в сумочке матери. Я отделяла желтки от белков и вмешивала семена ванили в медленно нагревающиеся сливки, пока они не начали носиться по поверхности, словно черные скоростные лодочки, затем принялась нарезать кусочки холодного масла на маленькие кубики и соединять их с мукой при помощи ножа для теста.

Она не может тебя отпустить. Вот что сказал отец в тот день, когда я переехала из дома на Роуз-Хилл-роуд, проведя там несколько худших месяцев в своей жизни. Мама была разочарована моей низкой успеваемостью в школе и моими неамбициозными планами – поступить на курсы кондитеров. А потом все стало еще хуже, как раз перед первым сентября, когда я должна была переехать. Маму ужасно огорчало, что я выбрала эту профессию, поначалу она думала, что я шучу. Она отказывалась верить в это, затем попыталась заставить меня мыслить масштабнее и уехать из Лондона. Ради бога, Эдди, быть кондитером – это не значит делать карьеру, особенно для такого человека, как ты. Посмотри на Эндрю, у него есть план, как выйти из зоны комфорта, несмотря на то, что его мать хотела бы, чтобы он сидел дома, пока ему не стукнет пятьдесят. Перед тобой открыт весь мир, иди и возьми его. Достань луну с неба!

Моя мать любила Эндрю, горевшую в нем искру и здравый смысл, то, как он хватал добычу, поэтому если я была не готова к переменам, значит, все, что я могла – это плестись в его фарватере.

Когда в конце концов я так и не попыталась достать луну, а поступила в Национальную школу кондитеров при университете Саут-Бэнк и вместе с подругой Эндрю сняла квартиру, я собиралась с духом, готовясь пережить очередной разговор о луне и удручающие вспышки маминого разочарования. Однако вместо этого после долгих месяцев, проведенных в спорах, она отступила, сославшись на то, что скоро ей нужно сдавать новую книгу, и стала просиживать в кабинете ночи напролет.

Получив возможность применять собственные неверные методы, я расстроилась и начала собирать вещи. Я паковала сумки, сортировала кулинарные книги, собирала ножи и делала многое другое, отчаянно пытаясь понять свою мать. Летом она обычно возилась в саду или бродила по городу с кем-нибудь из нас, но на этот раз ничего подобного не было. Я всегда с трудом справлялась с переменами и долго боролась с различными тревогами, однако нескольких недель того тихого лета хватило бы любому, чтобы на всех парах устремиться навстречу прогрессу и переменам.

А потом наконец настал мой последний день на Роуз-Хилл-роуд. Когда я спустилась из своей комнаты, вынося в переднюю оставшиеся вещи, которые утром должны были перевезти на новую квартиру, в доме было тихо. Внезапно я услышала какой-то звук. Он был довольно странным, скорее даже пронзительным. В нем было столько скорби, что я замерла и остановилась посреди коридора, сжимая в руках картонную коробку, полную передников. Мое сердце почему-то билось как сумасшедшее. Мне показалось, что этот странный, неземной звук доносится из кабинета моей матери. Я не знаю, почему тогда не зашла к ней, не распахнула дверь и не выяснила, что происходит, не потащила ее на кухню, чтобы мы могли провести там мой последний день – в меланхолии, за чашкой чая, как поступили бы всякая мать и дочь. Но вместо этого я бесшумно поставила коробку на пол и на цыпочках поднялась обратно по лестнице и так и сидела в своей комнате, пока не вернулся с работы отец и не позвал меня ужинать.

Ужин прошел в тишине. Венетии не было, она уехала в молодежный лагерь, а Джаса отправили в гости к бабуле Харингтон, поэтому за столом были только мы вдвоем. Мы ели пастуший пирог и сконы с голубикой. Вообще-то это нельзя было назвать традиционным ужином, но я приготовила эти блюда, потому что они были моими любимыми.

– Мне будет не хватать твоих сконов, – произнес отец, беря еще один и смазывая его взбитыми сливками. – Правда, Эдди. Что я буду без них делать? А твой голубичный джем? А малиновый? А сливки? – Он улыбнулся и подмигнул мне, прежде чем откусить еще кусочек.

– О, пап, я же не исчезну из этого мира. Буду приходить к вам в гости. Вскоре ты будешь жалеть, что не забрал у меня ключи от дома, – сказала я и отвела взгляд.

Сливки и кусок скона застряли у меня в горле, потому что ком, появившийся там сегодня днем, отказывался исчезать.

– Это совсем другое, – произнес отец и вздохнул. – Время течет слишком быстро. Приходится хвататься за него обеими руками. Точно так же, как и за красавицу дочь, которая уходит из дому, чтобы пережить чудесные приключения, выпекая сконы, и, возможно, будет регулярно заходить к нам в гости, чтобы сыграть в шахматы и принести образцы своей работы. – Его смех прозвучал фальшиво, как будто отец старательно прочищал горло.

– Я горжусь тобой, – вдруг сказал он.

– Правда? – Я удивилась и почувствовала, что очень тронута. – О, господи, спасибо, пап!

Моего отца нельзя назвать человеком, склонным к бурному проявлению чувств, однако в тот момент он кивнул, словно для того, чтобы я могла убедиться: он меня услышал.

– Да, очень горжусь. У тебя все получается, и я уверен, что так будет и дальше. Просто иди и…

– Достань луну с неба? – с горечью произнесла я, с трудом сдерживаясь, чтобы не посмотреть на потолок. В это время в комнате наверху сидела моя мать, склонившись над рукописью…

– Иди и развлекайся, – вместо этого решительно проговорил отец. – Следуй за мечтой. Что там пишут на этих дурацких поздравительных открытках? Проживи свою жизнь как следует, «capre diem[10]» и все такое.

– Что ж, ладно… – сбивчиво ответила я. – Но мама… я хочу сказать, она даже не спустилась…