Литературная Газета 6495 ( № 7 2015) - Литературка Литературная Газета

Алексей ШМЕЛЁВ

Хочешь высказать свое мнение? Поддержать участников дискуссии? Тогда тебе сюда:

vk.com/ploshadevoluzii

Участвуй в онлайн-голосовании в официальной группе редакции «Площади Эволюции» на сайте «ВКонтакте»

Теги: литературный процесс

Что нам скажет поэтический тусовщик Егор Норштейн?

В современном мире мало просто хорошо писать стихи; залы собирают только те, кому удаётся свое творчество эффектно представить. Например, Ирина Астахова (Ах Астахова для активных пользователей соцсетей) предпочитает аккомпанемент инструментальной музыки. Судя по тому, что она собирается выступить в Известиях Hall, дела у неё идут весьма перспективно. Ольга Живикина уже много лет не изменяет старой доброй гитаре, но на её регулярных поэтических винегретах "ПаЛИТра" авторы применяют и другие методы. Камилла Лысенко делает упор на актёрскую подачу, но, кажется, очень тяготеет к видео и цифровым технологиям, раз решила сделать свою первую книгу интерактивной. В России такого ещё не было.

Кстати, о видео! В Питере образовался интересный проект - шоу «Поэт». Организаторы языческим образом разделили питерских молодых стихотворцев на четыре команды, окрестив их названиями стихий. Что из всего этого выйдет, судить пока сложно, но я всё-таки сгоняю в Питер на какой-нибудь их вечерок. А пока понаблюдаю на YouTube.

Куда сходить

27 февраля, 3 марта, «Библио-Глобус»: 3-й и 4-й туры Филатов Фест.

1 марта, Известия Hall: концерт Ирины Астаховой

15 марта, клуб «Высоцкий»: презентация интерактивной книги Камиллы Лысенко

Что посмотреть

Шоу «Поэт» – www.youtube.com/user/ShowPoet

Теги: литературный процесс

Роман с продолжением. Продолжение с Романом

В первой "Площади Эволюции" был опубликован манифест нового поколения отечественной литературы с приложением перечня лиц, коим текст сей был рекомендован к прочтению. Внятного ответа на свои заявления мы от этих товарищей не получили - да и чего можно ожидать от либеральных «мастеров», заросших мхом в своём узкотусовочном болоте? Впрочем, один отклик все-таки хочется рассмотреть отдельно. На сайте «Русского журнала» появилась статья Романа Сенчина с броским названием «Убивать из рогатки и вцепляться в горло». Читая статью, я поначалу обрадовался. Думал, вот оно – начало полемики (Сенчин ведь автор сам достаточно молодой, горячий). И что же? А ничего, никакой обоснованной критики, одни голословные обвинения. Аргументация – как у торговки с рынка. Что-то не сходится. И тут – осенило: в списке адресатов манифеста был же Александр Морозов, главред «Русского журнала». Сам решил до нас не опускаться – обошелся «щенявой гвардией». Что ж – собака лает, караван идёт.

Иван Купреянов и молодёжная редакция «Литературной газеты»

Теги: литературный процесс

Яд и пламень

Татьяна Толстая. Невидимая дева. - М.: – АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2014. – 480 с. – 12 000 экз.

Эта книга представляет собой дополненное и расширенное издание сборника "Ночь" и соответственно новизны в себе несёт мало. В сборник «Невидимая дева» вошли известные рассказы Татьяны Толстой, а новых, не публиковавшихся ранее текстов там всего два: повесть «Невидимая дева» и рассказ «Учителя». Композиция сборника кажется несколько странной, и принцип её не понятен: рассказы то плавно перетекают один в другой, обнаруживая схожее настроение, повторяющихся персонажей и пересекающиеся сюжеты, то выбиваются из общего ряда, например, резко и беспощадно уносят читателя из дачного посёлка 50-х в блокадный Ленинград.

Сквозные настроения книги – ностальгия ко всему, что было до революции, и ненависть ко всему, что было после.

Повесть «Невидимая дева», открывающая сборник, состоит сплошь из отдельных эпизодов-воспоминаний, хаотично разбросанных. Сначала перед читателем предстаёт дача ленинградской интеллигентной обеспеченной семьи 50–60-х годов. Потом героиня, от лица которой ведётся повествование, вспоминает и раннее детство в «Белом Доме» на холме, и переезд на дачу уже в более старшем возрасте, и домочадцев, и соседских дачников. А у дачников – свои истории. Читатель буквально плывёт в бесконечных описаниях, рефлексии, бессюжетности.

В определённый момент ностальгия главной героини становится более «глобальной», выходит за рамки собственного детства, отправляясь в конец XIX – начало XX века. И здесь, разумеется, всё прекрасно. Фрагменты повести, посвящённые дореволюционному прошлому, пропитаны прямо бунинской тоской. В то же время отрывки, отражающие действительность 60-х, ироничны и ядовиты – другого отношения, по мнению Толстой, это время не заслуживает. Советская действительность для автора представляется убогой и «измельчавшей» по сравнению с величием дореволюционной России: «Так мельчают поколения, так вырождаются цари, так гибнут великие царства, и пески заносят Сфинкса по грудь, и там, где возвышались храмы, теперь лишь валяются и белеют колобашки колонн, зарастая по весне алыми маками».

Постоянно чувствуется мрачная разочарованность героини этой жизнью. Прекрасная молодость из воспоминаний контрастирует с «жестокой» реальностью настоящего. «Потом жизнь обманет» – прерывает она сама себя, резко выныривая из собственной рефлексии. «Расстреляны» – констатирует, окинув взглядом дореволюционные портреты инженеров. Читателю настойчиво навязывается ощущение того, что всё хорошее ушло безвозвратно, а в настоящем нет ничего, кроме разочарований. Взгляд в будущее отсутствует вовсе.

В рассказе «Учителя», замыкающем сборник, Толстая продолжает развивать тему детских воспоминаний. Всё предстаёт с временной дистанции длиной в пятьдесят лет. Героиня собирает знаки-метки, ощущения из детства, проносит их с собой через года. «Учителя» перекликаются с «Невидимой девой». Многие герои как будто перекочевали из одного текста в другой, однако акценты расставлены по-иному: гораздо больше внимания в рассказе «Учителя» уделяется няне, взаимоотношениям между домочадцами. Есть и не повторяющиеся персонажи: в «Невидимой деве» это обитатели дачного посёлка, а в «Учителях» – соответственно учителя героини. А некоторые фрагменты без зазрения совести просто повторяют друг друга, например описание тёти Лёли. Вероятно, автор и его издатель думают так: проза эта так хороша, что читатель проглотит всё, пусть даже давно протухшее. А потому вполне достойна того, чтобы транслироваться не маленьким по нынешним временам тиражом – 12 тыс. экземпляров. В то время как произведения многих талантливых современных авторов, патриотов своей родины, издаются мизерными тиражами или не издаются вообще.

Основной акцент в рассказе в итоге смещается на описание характера и нравов няни Груши, олицетворяющей, по мнению автора, народ: «Наблюдать народ означало наблюдать древний мир с его сырыми страстями, рабской преданностью хозяину, лютой ревностью к любому, кто пытался завладеть долей внимания господина, удушающим гневом – таким зримым, что он непременно должен был персонифицироваться в виде какого-нибудь специального божества».

Автор явно не жалеет красок для описания убогости советского быта: неутомимо переносит читателя из неблагополучных коммуналок с одной уборной на двадцать человек в квартиру обеспеченной семьи с комнатой для прислуги и обратно. Из пыльной душной Москвы в дореволюционный Крым («Милая Шура»). Складывается впечатление, что некой ценностью для автора обладают только персонажи с дореволюционным прошлым, старики и старушки из начала XX столетия. Они полны светлых воспоминаний, горестных сожалений, их жизнь когда-то была полной, прекрасной, особенно в сравнении с убогим, как его описывает Толстая, советским коммунальным бытом. Остальные герои, описанные с брезгливой интонацией, – типичные обыватели из 50–60-х. Их жизнь никчёмна, ничем не примечательна, в ней нет никаких стремлений, кроме как прописаться в комнате старого соседа после его смерти, съездить на юг, жить так, чтобы окружающие завидовали своей мелкой бытовой завистью («Огонь и пыль»). А жизнь при этом проходит, мечты остаются нереализованными, и нет ничего, кроме ощущения пустоты.

Долго ли таким воздухом можно дышать и не задохнуться? Можно ли им вообще дышать теперь, когда XXI век разменял уже второе десятилетие? Сколько можно эксплуатировать ностальгию? Тут можно задаться и более глобальным вопросом: долго ли вообще можно эксплуатировать в своём литературном творчестве прошлое? С маниакально-упрямой интонацией отрицания и порицания? Можно идти и разглядывать помойку слева, а можно поднять голову и увидеть облака. И то и другое есть в любые времена, важно, куда обращён твой взгляд. Татьяна Толстая явно предпочитает ворошить дурно пахнущие отбросы времени, времени, когда трудно, не без сбоев, но создавалась великая страна, уж точно не заслуживающая такого ущербного взгляда.