Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой - Дарья Леонова

Каково было выносить все это, все эти интриги, обвинения без всякой причины, без всякого основания!

Всем более или менее известно, что закулисная жизнь театра полна интриг. Самолюбие, зависть, жажда успехов, какими бы путями они не доставались, доводят людей до поступков, не имеющих оправдания и горе тем из артистов, которые стоят на высоте истинных служителей искусства.

Припомнить все интриги, которые мне приходилось переносить, невозможно; я приведу здесь лишь один факт, как пример закулисной пошлости.

Мне часто приходилось давать концерты в Кронштадте. Моряки очень любили меня и часто приглашали. Всякий раз, когда я там пела, концертная зала бывала совершенно полна. Врагам моим это не нравилось и вот что один раз устроили они мне. Я приглашена была в Кронштадт. Надо сказать, что за неделю до назначенного моего концерта пела там артистка, к которой наш капельмейстер был так расположен и концерт ее вышел и в материальном отношении и в отношении успехов неудачным. Зная, что с моим концертом будет совершенно противное, недруги мои подговорили Кэра, в типографии которого в Кронштадте всегда печатались афиши и билеты, чтобы он не выпустил своевременно НРИ того, ни другого.

В назначенный час я приезжаю в Кронштадт. Собрание освещено. Я вхожу, жду публику, ее нет! Забрели, увидав освещение, человек 15, 20 и только. Ничего не понимая, я удивляюсь, что публики почти нет. Посылаю спросить этих немногих, сидящих в зале, не знают ли они чего-нибудь. Оказывается, что афиш в городе не было. Дальнейшие справки указали мне истину. Ждать следовательно было нечего, и так как ни в чем неповинные присутствующие, при входе заплатили и дожидались, то я решилась все — таки дать концерт.

По окончании первого отделения, мне приносят штук 400, 500 афиш. Я спрашиваю:

— Зачем же это мне? Нужно было разослать, а вы приносите сюда!

Мне отвечают:

— Это дело не наше, а потрудитесь отдать деньги.

Денег требуют к тому же вдвое более обыкновенного. Я уверена, что всякий на моем месте раздражился бы.

— Если так, — говорю я, — афиши не были готовы во время, то я и платить не обязана вовсе.

Но не желая более разговаривать с этими людьми, отдаю за афиши столько, сколько платила всегда и афиши возвращаю. Посланный бросает мне деньги и говорит, что не возьмет того, что я даю, а требует двойную сумму. Меня страшно взорвало все это и я сказала ему, что если он не желает взять того, что я даю и что действительно следует, то не дам ничего, и деньги эти тут же раздала служащим при собрании.

Два дня спустя пришлось мне участвовать в студенческом концерте в Петербурге и вдруг мне говорят: «Что за гадость напечатана про вас в «Северной Пчеле»? Читаю следующее: «Честь имею объявить всем артистам, что если кто из них желает давать в Кронштадте концерты, то высылали бы за афиши деньги вперед, так как была здесь г-жа Леонова и денег мне не заплатила». Это еще не все; через день, в этой же газете появляется продолжение: «Честь имею объявить, что за г-жу Леонову деньги внесены артистами императорской русской оперы». Тогда у меня не хватило уже более сил молчать и дерзость эта вызвала с моей стороны отпор. Так как меня оскорбляли в печати, то я и отвечала печатно таким образом: «Напрасно артисты трудились вносить за меня деньги. Если б я точно не внесла или отказывалась платит, то г-н Кэр мог бы требовать с меня деньги судебным порядком, а не имел никакого права оскорблять меня печатно». При этом я привела некоторые оскорбительные факты, проистекавшие от моих недоброжелателей, как, например: однажды приехал ко мне знакомый из Москвы. В этот день шла опера «Жизнь за царя». Он заезжал в кассу и там сказали ему, что нет ни одного билета. Господин этот очень досадовал, что не будет в театре. Тогда я послала к кассиру своего кучера с запиской, просила прислать мне, если есть, один из запасных билетов, которые обыкновенно бывали. Отдавая мне билет, кучер сказал: «Барыня, я видел там одного из ваших актеров, который сказал мне — это верно ты будешь сидеть на этом месте» — и при этом улыбнулся. Вечером в спектакле вижу я, что этот самый артист стоит между кулисами и в то время, когда публика сильно вызывала меня, он позволяет себе почти в глаза мне говорить: «ишь, кучеров-то насадила»!

Так вот этот факт и подобные ему привела я в напечатанном мною ответе на оскорбительную выходку Кэра, настроенного против меня. Я сделала это для того, чтобы показать публике, как некоторые товарищи по службе, из зависти, действовали против меня.

Кроме того, я поехала к князю Суворову, бывшему тогда генерал — губернатором в Петербурге, объяснила ему всю историю с Кэром, желая и этим поступком показать артистам, до чего наконец они могут довести своими гнусными выходками.

Дело приняло тогда другой оборот. Кэра привлекли к ответственности, так как он не имел права упоминать моего имени печатно, а должен был, если считал меня неправой, повести дело другим порядком, и за оскорбление моей личности ему предстояло трехмесячное тюремное заключение. Важнее же всего то, что на допросе он объяснил, что к поступку этому его уговорили капельмейстер Лядов и другие артисты.

Удовлетворенная таким оборотом, я, разумеется, не пожелала, чтобы Кэр сидел в тюрьме и прекратила дело.

Интрига до такой степени всосалась в театральном мире, что как бы ни были хороши отношения артистов между собою, на прочность этих отношений никогда нельзя рассчитывать. Примером этого могу привести здесь кстати поступок со мной тенора Никольского.

Тенор Никольский был обязан мне поступлением своим на императорский театр. Перед публикой он появился в первый раз в студенческом концерте, где пел романс «Скажите ей». Второй раз он участвовал в моем концерте и пел уже оперные сцены: квартет из «Риголето», трио из «Жизни за даря». Концерт мой был великим постом в Александринском театре. После этого концерта, дирекция предложила Никольскому поступить на сцену на выгодных условиях. Он служил тогда в капелле, где до пенсии надо прослужить 35 лет, в театре же только 20. Кроме того, ему предложили перейти в театр с тем, чтобы засчитать прослуженное им в капелле время. Жалованья назначили 2000 рублей и 50 рублей разовых. Конечно, он не задумался принять это предложение. Переговоры шли через меня; я передала дирекции о его согласии, а дня через два Никольский заезжает ко мне и говорит, что у него был тенор С., который наговорил ему такие ужасы про театр, что он испугался и не решается принять предложения дирекции. Но я сумела повлиять на него так, что он сказал: «Пускай пишут контракт, я подпишу». Я сообщила об этом дирекции и Никольский поступил в русскую оперу, где, как известно, имел большой успех.