Душа нежна - Ирина Шевелева

Портрет-автохарактеристика: "Я согласился, хотя сразу понял, что дело будет связано с преступлением". Фраза-портрет. Снова персонаж с рационализаторским подходом - к большим деньгам.

Хотя способ один, дело знакомое: ограбление. Вся тонкость в процессе и приемах его осуществления - угон самолета. Незнакомая омоновцу операция, но, как выяснилось, особой смекалки не требует. С подлинным рационализмом хитроумный план ничего общего не имеет. В основе действий персонажа-чудовища - импульс захвата. Нет, не может быть в нем пафоса рационализатора, своей волей и умением расчищающего заторы, видоизменяющего саму механику дела, отношений людских. Тут голый прагматизм, всегда нуждавшийся в чьих-то замыслах, ходах, манипуляциях. Всегда обманных, рядящихся под подлинность соверщающегося волей и руками человека. Исполнитель - худшее, что может представить для себя и героя писатель Алешкин. В изображении зла он каким-то чудом избегает в нем зеркального отражения добра. Зло - это другое.

Мародеры "времени зверя" в полной мере получают к исполнению планы заговоров, разбоев, уничтожения. Многое представлено на рассмотрение в цикле рассказов "Время зверя". Алешкина неудержимо влечет именно разобраться в чуждой зловещей механике. Расширяется в его прозе властная структура зла, вбирающая и тех, кто приказывает. И - обнаруживает свою антиструктурность. Заговор тех же исполнителей.

Идеи и замыслы, распространившиеся на целое государство, разрушившие его, под пером Алешкина являют потрясающую смехотворность, информационную нищету и полное отсутствие изобретательности. Что брезгливо отслежено Алешкиным в рассказе "Спасители России":

"- У него две дискеты компроматов..."

"- Да, две дискеты, это не одиннадцать чемоданов..."

"Душа премьера трепещет в ожидании: спасет или не спасет Бешеный Америку?"

"- А ты говоришь, меньше пить надо! - шепнул министр сельского хозяйства своему шефу вице-премьеру. - Спирт - великое дело! Если бы землю спиртом поливать, представляешь, какой урожай был бы... Мы бы сами Канаде пшеницу продавали... У меня с собой бутылец финской водки..."

"- Ну вот, - перебил Черномордого Чубатый, - мы еще о калориях думать должны. Мы что, власть или диетологи?"

"- Позвать телевидение. Киселева с НТВ, Сорокину, Сванидзе, объяснить им, что в целях демократии надо с восторгом и радостью сообщать о каждом случае пользования веревкой или пистолетом, и каждому удачному пользователю веревкой присваивать знания Героев России..."

На властном уровне вновь поднимается у Алешкина идея платных туалетов и доходной проституции. Вот она, национальная идея, "та, о которой мечтал президент, ради которой он издал свой знаменитый указ о поиске единомыслия в России", - "великое дело проституции". Для героя, для писателя проституцией воспринимается само требование единомыслия. Личномыслие, вырывающееся в поле нестесненного и благого деяния, - вот идеал живого, идущего, открывающего вечную новизну. В нем основа будущих обществ и государств. Любое принуждение cмехотворно по результатам, такова тоталитарность демократии, вернее, ее потуги на тоталитарность. Ответ на нее - только сатира. Петр Алешкин высмеивает тоталитарный разбой даже в самых черных сюжетах.

Но писатель не может сказать: пугают - а мне не страшно. Под ударами его кисти зло клеймится - и существует, разрастается. Позирует для фигур художественной новизны. Подступает к герою.

Вариант преступного, порочного пути прямо отвергнут героем прозы Алешкина. Это заслуга писателя перед литературой, трудно доставшаяся творческая победа. Отвел Алешкин героя и от прямых схваток с преступниками. Да, жертвы погибают от их руки, сдают свой шанс на самоосуществление. A герой идет.

Но дать злу отпор для писателя современности - протяженной современности - это противоречило бы правде жизни.

Опять герою рассекать волны между Сциллой и Харибдой, погибнуть или вступить в контакт, сберегая себя личностно. У Алешкина задействованы оба варианта. Первый - в отрицании трагического исхода. Герой должен жить. Даже если придется бежать. "- Я в Россию не вернусь", - говорит махнувший в CШA Дмитрий Анохин, русский мужик. Тема эмиграции русских из России поднята Алешкиным в бытийном бесстрашии. Со свойственной ему дотошностью описывает он и сравнивает социально-политические и житейские условия тут и там, избегая лобовых оценок. Просто: где что, россыпь примет, как, каким ходом. Торит новое романное пространство.

А в России герой вступает-таки в контакт. Невольный - находясь под слежкой, добровольный - судится с уничтожающими его - в разворачиваемых захватывающих кульминационных перипетиях. Вынужденно использует криминальный мир.

"Анохин хотел сказать ей вслед со смешком, мол, бандитов, что ли, подослать хотите. В России были только две инстанции для разбирательства спорных вопросов: суды да бандиты. Суды решают вопросы долго и несправедливо, бандиты мгновенно и справедливо".

Герой предпочитает - ужас! - покровительство бандитов государственной защите, тем более что платить там и там надо, а бандиты обходятся дешевле, да и защита государства призрачна, словно сентиментальный поклонник Анохина из вечных органов, которому приказано уничтожить, убить его. Вновь необычный портрет - художественное открытие писателя. Поданное мягко, просто, деликатно. Это портрет-встреча.

"Идти или не идти? А чего, собственно, опасаться? Не будет же он убивать меня среди бела дня возле Кремля?..

- Привет, - услышал он рядом с собой и обернулся, остановился, увидел рядом с собой коренастого мужчину в темно-сером пиджаке с серым в клеточку галстуком, в дымчатых очках, стекла у которых снизу были прозрачные, но чем выше, тем темнее становились. Мужчина был широкоплеч, крепок, с сильно поседевшими густыми волосами. Но усы были темно-русые и без единой сединки".

Фэсбешник раскрывает ему служебную тайну - как разоряли Анохина, о решении убить его за рассказы и повести из цикла "Время зверя", признается в том, что поклонник его, прочитавший все его произведения до строчки, советует притаиться и писать о любви. Типичная схема властного исполнительства, несмотря на смелый поступок. Она вне мироощущения героя, ситуация не обсуждаема. Настолько, что на пике эпизода портрет загадочной личности не отодвигается, а... растворяется в небытии. "Когда Анохин пришел в себя, очухался немного, мужчины рядом не было... Не было никакого мужчины, не было разговора. Примнилось Диме в жарком бреду. Ему казалось, что он сошел с ума".

Несовместимость выражена и в такой тонкой черточке, как та, что представитель органов назван "мужчина", крайне редкое в прозе Алешкина слово. А вот он, и Анохин его - небожитель! И русский мужик.

Именно в этом своем социально-историческом образе самоосуществляется в новом мировом просторе герой Петра Алешкина. И вновь - куда податься бедному крестьянину?

Многое, развернувшись, совершил, вопреки всему, русский мужик. Герой-одиночка. Но не таков он в идеале своем. Это вообще не национальный идеал. Герой споткнулся на пороге полного своего бытийного осуществления: продолжения рода, исходящего из кровных связей, крепких семейных, разветвленно родовых, из широты народной жизни. Из прочного осознания своей вечности. Гибель сторожит и сторожит его. Мудрость народная: один в поле не воин - повергает в трагическую растерянность. Нет пути назад к общинному труду на земле, хате-дворцу, освященному веками мировоззрению. Нет и новой общности - ничего нет сегодня более призрачного, даже в слове, чем государство, родина. Нет единомышленников - либо обезумевшая толпа, либо скованные и трясомые финансовой цепью криминальные образования. И одинокий герой.

ГЛАВА III

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

Известный лозунг французской революции: "Третье сословие - это все!" Так и видишь, как поднимаются, сливаются кланы торговцев и судей, законотворцев и исполнителей законов, промышленников и изобретателей, энциклопедистов-профессоров, медиков и вообще людей многих созидающих профессий... Впрочем, что не менее известно, реальная власть оказалась в руках грандиозных спекулянтов, корыстных банкиров. Но принадлежность к третьему сословию стала почетной, значительной, дающей надежные гарантии. За что, как говорится, Викторы Гюго и боролись.

А у нас - "Пушкин - наше все!" И - постоянное, из века в век отрицание наличия третьего сословия как реальной политической силы. Да, конечно, были сословия (дворяне), гильдии, табели о рангах. Но оказались они все весьма условными и непрочными.

Говорят, в современной России нет третьего сословия.

Одна бюрократия - проклятое советское наследие, в свою очередь образовавшаяся из наследия царизма.

Есть у Ф. М. Достоевского интересное размышление о бюрократии якобы от имени ее представителя. И словно бы сам для себя, неожиданно, внутренне содрогаясь, писатель приходит прямо-таки к ее апофеозу (устами бюрократа). К утверждению, что бюрократия и есть само государство. Какая бы власть на дворе не стояла, бюрократия действует по собственным устоям... Достоевский столько раз являл свою прозорливость, что и на этот раз есть смысл к нему прислушаться - ведь он опять оказался прав!