Проклятие Вероники - Яна Розова

– Так вы думаете, что Артем пришел с тремя лимонами в чемодане домой, а я его завлекла в ванну и вскрыла ему вены, чтобы овладеть богатством?

Я попыталась вложить в эту фразу весь сарказм, на который была способна.

– Екатерина Вячеславовна, – с легким укором ответил мне Седов, – кабы я так думал, я бы об этих деньгах и не заговорил. Я бы другой способ искал, чтобы вывести вас на чистую воду.

Следователь мне лгал. Он попробовал меня подловить, но не вышло. Это неуважение ко мне, а, кроме того, индульгенция и на мои будущие прегрешения. В частности на замалчивание мною одного факта – факта наличия присутствия у мужа любовницы Кутузкиной. Мысли еще путаются, но я в порядке.

Павел Петрович еще посидел у моей постели, порассуждал на отвлеченные темы и ушел, потому что в палату вошла медсестра, собиравшаяся ставить мне капельницу.

А я позволила всадить иголку себе в вену, и закрыла глаза.

Перед моим мысленным взором стали сменяться картинки прошлой жизни.

Фотографии перед моими глазами сменяли одна другую.

Валера Паничев, один из лучших гродинских фотографов, читал мне лекцию о “Фотошопе”. Мы с ним были давно знакомы – служили вместе в армии. Вместе вызвались добровольцами в Чечню. А в прошлом году мотались в Израиль, потому что Валера был еврей и мечтал сделать фотовыставку о войне. Я же увязался за ним, потому что мне было интересно, и потому, что взволновался за него. А выставка получилась.

В студию я пришел показать Валере фото парня Ксю. Мне кажется или это, правда – Ксю и парень похожи между собой, как брат и сестра? И не означает ли это?..

– Да, – сказал Валерка, увеличив изображение так, что можно было видеть каждый пиксел. – Это… подделка.

– Что значит – подделка?

Я открыл ему в мониторе второй кадр – с Ксю.

Тут Валерка озвучил мои мысли:

– Оба персонажа на этих двух фото – одна и та же женщина. Смотри – кадыка у парня нет. И лицо… Он в парике, это можно понять по фактуре волос. Аппаратом снимали паршивым, но я вижу это. В “Фотошопе” чуть увеличили нижнюю челюсть и нос, а разрез глаз немного сузили. Эта девушка?..

– Моя жена. Она умерла.

Валера из деликатности вопросов задавать не стал.

…Домой я вернулся часов в девять вечера. Включил телевизор, выбрал музыкальный роковый канал и ушел на кухню – за пропитанием. Тут позвонила мама. Она сказала, что завтра едет на похороны сына своей подруги, тети Вали. Парень на машине разбился.

Похороны будут в Гродине, но мама у тети Вали останется на ночь. А я должен буду зайти к ней вечером и выгулять Дюка. Дюк – мамин спаниель. Толстый и бодрый, как я в детстве.

Чу! Звонок в дверь. Открываю – моя красивая соседка.

– Здравствуйте, – сказала она, поправляя золотую завитушку над ухом. – Вы уже поужинали?

– Здравствуйте, – ответил я, стараясь дольше глядеть в глаза и меньше – ниже шеи. Но не надо забывать, что я еще ее не рассмотрел. – Нет, не ел. Хотите со мной?

– А хотите со мной?

Ой, звучало это все прямо-таки восхитительно.

– Хочу, – ответил я, не соврав.

– Хочу, – ответила я честно.

– Ну, раз вы хотите скорее выписаться из больницы, вам надо скорее сделать томографию и получить все справки. Я помогу в этом.

Этот доктор мне показался очень даже симпатичным: высокий, темноволосый. Его звали Андрей. Он был хирургом, к процессу моего лечения отношения не имел, но наведался в мою палату по поручению моего отца. Андрей объяснил мне, что он – сын папиного друга, который уже довольно давно умер.

Я как-то не удивилась всему этому, потому что давно знала: папе дешевле перепоручить меня кому-нибудь, чем самому хоть пару раз ко мне наведаться. Ну и что, что мой папа стоматолог? Все равно, он доктор и отец. Увы, традиции нашей семьи иные: папа повез маму в санаторий, а то, что я попала в аварию – это уже не так важно. Тем более, что у меня всего-навсего сотрясение мозга и пара ушибов.

Обижаться – тоже не в традициях нашей фамилии. Я знаю, что родители меня любили всю жизнь и любят. Только еще больше они любят друг друга. Во всяком случае, папа любит маму вечной любовью, а она ему это позволяет. Да и я уже не девочка.

Присланный от имени родителя доктор, заглянул мне в глаза, отчего я слегка даже смутилась. С большим интересом он расспросил об аварии, о том, как это я так влипла? Спросил меня и о моем спасителе. Тут я особенно много ему не могла ничего рассказать. Сказала – случайный человек.

Когда он ушел договариваться об обследовании на томографе, куда, как известно так просто не попадешь, я задумалась – почему это я так реагирую на него? Я не чувствую себя готовой к романам и бурным чувствам, наоборот, ощущаю себя слабой, беспомощной, некрасивой. Преданной.

Тут ко мне пришли коллеги, то есть, подчиненные. Они принесли апельсиновый сок, яблоки, коробку шоколадных конфет, кипу журналов – полистать, ибо читать я не могла, да в этих журналах букв было и не много. Стали рассказывать о делах, о заказчиках. Сидорова – ответственный редактор – сказала, что электронную версию журнала в печать мы во время не сдадим. Ляпнула и осеклась.

Жанна Никольская, редактор по особым проектам, кинула на Сидорову полный ненависти взгляд. А мне сладко пропела, что задержка случилась из-за отмены одного материала. “Круглый стол” пришлось снять.

Если бы не все эти осечки и взгляды, я бы и внимания на новость Сидоровой не обратила. Она хороший работник, на своем месте, но в смысле человеческих взаимоотношений – глуповата.

– А почему сняли?

Жанна ласково сказала, что не смогли утвердить у заказчиков фото. Неудачные.

– Переснимите, – велела я, чувствуя, что Жанка что-то скрывает.

И тут Сидорова снова отличилась:

– Мы не можем переснять. Тот мебельщик, как его?.. Горемыкин. Он с собой покончил.

Жанна охнула, Сидорова вылупила глазенки, сообразив, что сказала, а на лицах офис-менеджера Лялечки и верстальщицы Наташи отразился ужас. Говорить о веревке в доме висельника!

– Ладно, девчонки, – успокоила их я. – А как он?..

– Из ружья…

Не желая покидать меня на столь грустной ноте, девчонки еще потрещали о том, о сем, посплетничали о конкурентах и только тогда ушли.

И я сразу уснула.

…И я сразу уснул. Не очень вежливо получилось, но получилось. Просто по плебейски вышло. В свободном сексе, еще больше, чем в остальной жизни надо соблюдать этикет. И даже пусть себе во вред. Ибо многие женщины принимают обычную вежливость за нежность. А иногда и за любовь. И потом они пытаются ответить любовью на любовь. А ты уже и имя забыл.

Но я все равно придерживаюсь некоторых обязательных для себя правил. Не тороплю процесс и целую после. И стараюсь сразу не отрубаться. Но, вот, не вышло.

А когда я очнулся – около двух часов ночи – Вероники уже не было рядом.

Вчера мы ужинали на моей кухне, но еду принесла Вероника. Она принесла беф-строганов, жареную картошку, салат из свежей зелени с помидорчиками. А я открыл бутылку вина, которую всегда держу на кухне. Для таких вот ситуаций.

Она ела мало, а пила еще меньше. Я тоже на вино не налегал, потому что к алкоголю равнодушен. Да и голова продолжала болеть.

Вечер прошел чудесно. Вероника не обманула моих ожиданий – она была веселой, смеялась над каждой моей шуткой и сама умела насмешить.

В разгар вечера случилось еще кое-что интересное. Она рассказывала, как старушки, приходящие в пенсионный фонд все путают, а делают вид, будто их вводят в заблуждение девушки-операционистки. Это у нее смешно получалось. И вдруг мне показалось, что в моей голове взорвалось что-то. Боль была не такая уж сильная, но я охнул и схватился за лоб. И тогда Вероника, узнав, что после небольшой аварии меня мучают головные боли, приложила мне ко лбу свою теплую ладонь.

Ничего больше – только потянулась ко мне со своей табуретки, на которой сидела, будто птичка на жердочке, и положила руку на лоб.

Внутри головы – впервые я что-то ощутил именно внутри своей головы – стало тепло. Стол передо мной качнулся, накренился пол кухни. Но все вдруг стало на свои места, и боль растворилась.

Я удивился до крайней степени. Вероника же объяснила, что у нее такой есть дар. Она выглядела смущенной отчего-то.

В постели, то есть, на моем матрасе, мы оказались, потому что моя соседка решила, что надо потанцевать. Ну и дотанцевались. А разве мы оба не этого хотели?

На следующий день я позвонил в ее дверь. В моих руках были очень красивые алые розы на высоченных стеблях. Открыв дверь, Вероника обомлела. У нее так дрогнули ресницы, что я испугался – вдруг она заплачет? Но она подняла на меня глаза, и я увидел в них радость. Потом она улыбнулись, а я вспомнил вкус ее губ.

– Подождешь меня? – спросила она. – У меня тут брат. Я его выпровожу и забегу к тебе.

Я был на крючке. Еще полдня любви – и я забыл о своих планах. О Ксю, о ее шутке с фотографией, о Екатерине Вячеславовне, о своем “Козле”. Кажется, меня зацепило. Но вечером я должен был ехать к маме. То есть, к Дюку. Если не съезжу – будет лужа, куча и мамино плохое настроение.