Наше все - Наталья Нестерова

Тридцать учеников 6-го «Б» должны получать знания и навыки, а не страдать из-за одного негодяя. Педагоги, на мизерной зарплате, больше на энтузиазме, на ответственности перед будущим детей работающие, не должны последние нервы тратить на паршивую овцу — Панкина.

Решено было перевести Гришу Панкина в специнтернат для детей с отклонениями, с задержкой в развитии. Попросту — к дебилам. Потому что в интернат для детей-преступников Панкин не проходил — не было судебных дел или приводов в милицию. Хотя ему самое место среди заключенных! Привлекли психологов, составили заключение, кучу бумаг оформили.

В дом, где жил Панкин, я пришла, чтобы его мамаше объяснить на пальцах: либо вы переводите сына в другую школу, либо мы отправляем его в специнтернат. Последний всплеск сочувствия к Грише. Поймет ли его мать, что надо хватать документы и бегом нести их в другую школу? Ведь интеллектуально Гриша не кретин и не дебил, по письменным работам у него твердая тройка, чуть напрягся бы, и верным хорошистом или даже отличником стал. А мы его — к олигофренам!

Одного ребенка на заклание ради блага остальных трех десятков. Справедливо? Тысячу раз я задавала себе этот вопрос. Но ответ не находила. Потом решила: мать Панкина, Елизавета Григорьевна, — вот кто обязан ответить. С ней состоится разговор. И даже если Елизавета Григорьевна опять останется безучастной, не стану себя казнить. Сделала все, что могла.

Лифт дернулся и пополз вверх. Поднялся на несколько метров, снова задергался и остановился.

— Только этого не хватало! — воскликнул мужчина, мой попутчик.

Повернулся ко мне. Симпатичный, даже импозантный, как заметила бы моя подруга — учительница химии и большой знаток мужского пола. Русые с рыжинкой борода и усы, густые и аккуратно подстриженные. А на лбу — глубокие залысины. Кого-то напоминает… Не артиста… Кого-то важного и забытого…

Владимир Ильич Ленин и последний российский царь Николай в одном облике. Точно! У меня привычка отыскивать сходство в лицах. Повторяемость черт внушает иррациональную надежду на познаваемость людей. Стоит изучить типы, и ты легко будешь ими манипулировать. Но повторялись только взрослые человеческие особи, перевалившие за тридцатилетний пик. Дети не дублировались никогда. Дети — это вечное чудо.

Что за мысли лезут в голову в подобных обстоятельствах? Застрять в лифте с незнакомым мужчиной!

Он давил на кнопку, на которой предположительно должно быть написано — «вызов». Безрезультатно. Маленькая, десять на пять сантиметров, решетка над пультом — динамик, микрофон, или как его, способ связи с диспетчером, — оставалась мертвой. Мужчина стал давить, чертыхаясь, на все кнопки подряд. С тем же успехом. Мы были наглухо закупорены в допотопном лифте, отрезаны от связи с внешним миром, что стало ясно после нескольких минут упражнений с кнопками.

— Надеюсь, не страдаете клаустрофобией? — спросил обладатель ленинско-царской бородки.

— Нет.

«А у вас эффекта кабины, надеюсь, не наблюдается?» — подумала я.

«Эффектом кабины» в студенчестве мы называли состояние невыносимой потребности бежать в туалет по маленькому, которое накатывало в лифтах. Вполне объяснимо: маленькая кабина вызывала желание, справляемое в туалете, — такой же по размеру комнатке. Все, как у собак Павлова.

— Вы здесь живете? — продолжал расспросы мужчина.

— Нет.

— У вас есть сотовый телефон?

— Нет.

— Дьявол! И мой сдох, забыл вчера зарядить аккумулятор. Что же делать? Идиотская ситуация! Послушайте, перестаньте смотреть на меня как на насильника! Я не собираюсь вас… домогаться, — не сразу подобрал он слово.

Мне стало неловко за подозрительно-настороженный вид.

— Вы тоже не местный?

— Работаю в фирме, которая устанавливает пластиковые окна, стеклопакеты. В квартире на шестом этаже ремонт, я туда направлялся, чтобы сделать замеры. Здесь раньше, наверное, были коммуналки, теперь их расселяют, большие квартиры приобретают богатенькие.

Гриша Панкин с матерью жил как раз в коммуналке, в узкой и длинной, похожей на пенал, комнате. Если их квартиру расселят, то замена школы будет вполне логичной.

— Давайте знакомиться, раз такое дело. Меня зовут Виктор.

— Елена.

— Спасение утопающих, как и спасение замурованных… Ну, что, Елена, будем пытаться выбраться?

— А как?

— Сломав, к чертовой бабушке, этот лифт. Ну не сидеть же нам в нем до конца света?

Виктор встал на цыпочки (он был невысокого роста) и принялся поднимать планку, которая удерживала вверху створки дверей. Планка не поддавалась, пальцы Виктора соскальзывали, не удавалось крепко захватить деревяшку.

— Подвиньтесь! — Я стала рядом и тоже начала отдирать планку. — А мы не рухнем вниз?

— Вряд ли. Да и падать не высоко, по-моему, до второго этажа мы не доползли.

Через несколько минут общими усилиями мы сломали-таки запор планки, распахнули створки дверей. Лифт застрял на подъезде к лестничной площадке. Пол располагался на уровне моего подбородка. Если бы кто-то открыл металлическую дверь лифта на этаже, он бы увидел две головы у себя под ногами. Точно футбольные мячи или арбузы, закатившиеся под столешницу.

— Что дальше? — спросила я.

— Надо звать на помощь.

— Начинайте.

— Э-гэ-гэй! — откашлялся и раскатисто крикнул Виктор. — Люди! Кто-нибудь! Народ! Помогите! Мы застряли!

Он кричал минут пять, устал. Потом я заступила на вахту.

— Ау! — тянула с подвываниями, задрав по-собачьи голову. — Ау! Товарищи! Вы слышите меня? На помощь! Придите! Ау!

Никто не откликнулся и не пришел нас спасать. Народ точно вымер. Или сидел за дубовыми дверями квартир, не слышал воплей о помощи.

— Бесполезно орать, — горестно вздохнул Виктор. — Надо ждать, пока хлопнет дверь, кто-то выйдет из квартиры или войдет в подъезд.

Ждать пришлось больше часа. Уселись на пол, подстелив газеты, которые Виктор вытащил из своего портфеля. Виктор спросил, что занесло меня в этот дом. Хотела отделаться односложным ответом, но слово за словом подробно рассказала про Панкина. Надо было поддерживать беседу, сидеть молча на полу лифта совсем уж неловко, а «детская» тема универсальна.

— Безотцовщина, — сделал вывод Виктор. — Некому мальца пороть.

— Бить ребенка — это не метод.

— Отличный метод, проверенный. «Педагогическую поэму» читали? Конечно, читали. И с чего у Макаренко начались успехи? С того, что он отвалтузил своих беспризорников. Как шелковые стали.

— У вас есть дети?

— Дочери четырнадцать лет.

— Вы ее наказываете ремнем?