Поэты 1790–1810-х годов - Василий Пушкин

271. ЛЮБЛЮ И НЕ ЛЮБЛЮ

Люблю я многое, конечно,Люблю с друзьями я шутить,Люблю любить я их сердечно,Люблю шампанское я пить,Люблю читать мои посланья,Люблю я слушать и других,Люблю веселые собранья,Люблю красавиц молодых.Над ближним не люблю смеятьсяНевежд я не люблю хвалить,Славянофилам удивляться,К вельможам на поклон ходить.Я не люблю людей коварныхИ гордых не люблю глупцов,Похвальных слов высокопарныхИ плоских, скаредных стихов.Люблю по моде одеватьсяИ в обществах приятных быть.Люблю любезным я казаться,Расина наизусть твердить.Люблю Державина творенья,Люблю я «Модную жену»,Люблю для сердца утешеньяХвалу я петь Карамзину.В собраньях не люблю нахалов,Подагрой не люблю страдать,Я глупых не люблю журналов,Я в карты не люблю играть,И наших Квинтильянов мнимыхСуждений не люблю я злых;Сердец я не люблю строптивых,Актеров не люблю дурных.Я в хижине моей смиренной,Где столько горя и забот,Подчас, Амуром вдохновенный,Люблю петь граций хоровод;Люблю пред милыми друзьямиСвою я душу изливатьИ юность резвую с слезамиЛюблю в стихах воспоминать.

272. К*** («Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас…»)

Cujus autem aures veritati clausae, ut ab amico verum audire nequeant, hujus salus desperanda est.

Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас;Но строг, несправедлив карающий ваш глас,И бедные стихи, плод шутки и дороги,По мненью моему, не стоили тревоги.Просодии в них нет, нет вкуса — виноват!Но вы передо мной виновнее стократ.Разбор, поверьте мне, столь едкий — не услуга:Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга.Вы вспомните о том, что первый, может быть,Осмелился глупцам я правду говорить;Осмелился сказать хорошими стихами,Что автор без идей, трудяся над словами,Останется всегда невеждой и глупцом;Я злого Гашпара убил одним стихом,И, гнева не боясь варягов беспокойных,В восторге я хвалил писателей достойных!Неблагодарные! О том забыли вы,И ныне, не щадя седой моей главы,Вы издеваетесь бесчинно надо мною;Довольно и без вас я был гоним судьбою!В дурных стихах большой не вижу я вины;Приятели беречь приятеля должны.Я не обидел вас. В душе моей незлобной,Лишь к пламенной любви и дружеству способной,Не приходила мысль над другом мне шутить!С прискорбием скажу: что прибыли любить?Здесь острое словцо приязни всей дороже,И дружество почти на ненависть похоже.Но боже сохрани, чтоб точно думал я,Что в наши времена не водятся друзья!Нет, бурных дней моих на пасмурном закатеЯ истинно счастлив, имея друга в брате!Сердцами сходствуем; он точно я другой:Я горе с ним делю; он — радости со мной.Благодарю судьбу! Чего желать мне боле?Проказничать, шутить, смеяться в вашей воле.Вы все любезны мне, хоть я на вас сердит;Нам быть в согласии сам Аполлон велит.Прямая наша цель есть польза, просвещенье,Богатство языка и вкуса очищенье;Но должно ли шутя о пользе рассуждать?Глупцы не престают возиться и писать,Дурачить Талию, ругаться Мельпомене;Смеемся мы тайком — они кричат на сцене.Нет, явною войной искореним врагов!Я верный ваш собрат и действовать готов;Их оды жалкие, забавные их драмы,Похвальные слова, поэмы, эпиграммы,Конечно, не уйдут от критики моей:Невежд учить люблю и уважать друзей.

273. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ В. А. ЖУКОВСКОГО

                   Он стал известен сам собой;На лире он любовь, героев воспевает;                   Любимец муз соединяетПрекраснейший талант с прекраснейшей душой.

274. К НОВЫМ ЗАКОНОДАТЕЛЯМ ВКУСА

Хвала вам, смелые певцы и стиходеи.В поэзии теперь нам кодекс новый дан:                   Гораций и Парни — пигмеи,                   А Пумпер Никель — великан!

275. ЭКСПРОМТ НА ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ А. И. И С. И. Т<УРГЕНЕВЫМИ>

Прощайте, милые друзья!Подагрик расстается с вами,Но с вами сердцем буду я,Пока еще храним богами.Час близок; может быть, увы,Меня не будет — будьте вы!

276. ЭКСПРОМТ НА ОТЪЕЗД Н. М. КАРАМЗИНА В ЧУЖИЕ КРАИ

            Дельфийский бог, венец тобою дан            Историку, философу, поэту!О, будь вождем его! Пусть, странствуя по свету,Он возвратится здрав для славы россиян!

277. КАПИТАН ХРАБРОВ

Большой саратовской дорогой,В кибитке низенькой, убогой,На родину тащился я,В село, где в домике смиренномЖила старушка мать моя,И с сердцем, часто сокрушенным,Воспоминала обо мне.Семь лет я не был в той стране,Семь лет с родимой я расстался,В походах и сраженьях был,Чин капитана получилИ орденами украшался.

Хотел бы я, романтик новый,Осенний вечер описатьИ тоном жалостным сказать,Как ветер бушевал суровый,Как с неба дождь ушатом лил,Как в бурке я дрожал косматой;Но Аполлон замысловатый,Увы! меня не наградилТалантом Байронов чудесных,И на Руси теперь известных.

Подъехал мой ямщик к реке,И вот паром. Там вдалеке,Я вижу, огонек мелькает;«Скорей, — я закричал, — друзья!Ночлег нас добрый ожидает:Я вас согрею и себя».Старик с плешивой головою,С седою длинной бородоюСтоит на берегу другомИ нас встречает с фонарем;А дождь всё льет, и с мокрым снегом.Слуга мой верный ЕремейВ шинели фризовой своейВ дом к старику пустился бегом,А я за ним, старик за мной;Ночлегу рад я всей душой.

Мы входим в горницу. На лавкеСтаруха сгорбившись сидит,Лучинка перед ней горит;В ногах ее мальчишка в шапкеИграет с кошкою своей.«Старушка добрая, здорово!Согрей нам чайник поскорей!»— «Сейчас, бояре! Всё готово!»И самовар уже кипит,Ром на столе, я согреваюсь;Хозяин пристально глядит,Как я ко сну приготовляюсь.Мой добрый спутник ЕремейДавно храпит: он спать охотник.Старик, старуха и работник —Все вышли вон. Сверчок-злодейМне скучным криком спать мешает,Огарок сальный догорает;Но как заснуть? Там сотни крысВозиться, кажется, сошлись.Я вдруг вскочил от нетерпенья,Пошел убежища искать;В сенях чулан и там кровать:Вот место для отдохновенья.Я лег — и слышу разговор:У старика с женою спор.«Что мешкаешь? Ступай скорее!Приезжие сном крепким спят».— «К рассвету наши прилетят:Их подожду! Тогда смелееК концу мы дело приведем;Пощады нет! Мы их убьем!»— «А где ж ямщик?» — «Он связан мноюИ пьяный на́ сене лежит».— «Ну, как всё кончится бедою?»— «Ни слова боле! Я сердитИ проучить тебя умею».— «Я, Климыч, за тебя робею».Умолкли. Я тихонько встал,Кинжал и пистолеты взял;Сонливый мой слуга проснулся,Пошли мы ямщика будить:Насилу наш бедняк очнулся.«Послушай, нас хотят убить:Мы у разбойников. СкорееКоней в кибитку запрягай;Прочь колокольчик! Не зевай!Спасемся ночью мы вернее».Готова тройка. Мы с большимТрудом ворота отворили;Бежит старик, работник с ним.«Вы нас, — кричат, — не ускорили!Мы здесь. Трудненько вам спастиоь!Смотри же, барин, берегись!»Батрак за повода хватает,Хозяин с топором в руках.Занес его!.. Откинув страх,Я выстрелил: он упадает.

Мы ускакали. ПровиденьеИзбавило от смерти нас!Вот видим солнца восхожденье:Настал приятный утра час;Утихла буря; стадо в полеШагами тихими идет,Пастух играет; дождь не льет.Хоть птичек хор не слышен боле,Хоть лист желтеет и летит,Но божий мир всегда прекрасен.Свод неба чист, и всё сулит,Что будет день хорош и ясен.

И вот село! Прелестный вид:Там на горе крутой, высокойВеликолепный храм стоит,Внизу река. По ней широкойИ длинный мост ведет в посад.Народ копышется. Въезжаем.Отряд мы казаков встречаемИ стражи внутренней солдат;Они разбойников поймали.Ямщик остановился мой.К нам офицер передовойБежит… Друг друга мы узнали:«Ах, это ты, Храбров! Откуда?Не ожидал такого чуда,Чтоб здесь увидеться с тобой!»— «Я еду в отпуск на покой,Готовился покой мне вечный;Бог спас меня, мой друг сердечный!»Я тут ему пересказалНочное наше приключенье;И что ж? Какое удивленье!Он самых тех воров поймал,Которых ждал старик плешивый.Романтик бы красноречивыйПредставил кучу тут картин;Скажу я просто: мы рассталисьИ как друзья поцеловались.«Прости, мой милый Валентин!»— «Прости, Храбров! Мы повидались;Судьбе спасибо! Добрый путь!»Мне нужно было отдохнуть,Я ночь не спал. На постояломОстановились мы дворе,И на разостланном ковре,Одетый теплым одеялом,Заснул я крепко. Вот мой сон:Мне чудилось, что на кладби́ще,Умерших вечное жилище,Куда-то я перенесен;Брожу, а вечер наступает;На небе молния сверкает,И гром раскатисто гремит;Сова хохочет, жук жужжит,И мышь крылатая летает.И что ж? Могила предо мнойС ужасным треском расступилась.И в длинном саване явиласьТень бледная; меня рукойОна холодной обнимает…«Проститься я пришла с тобой:Смерть лютая нас разлучает!»Сказала… и узнал я в нейТень нежной матери моей.Я плакал. Сердце трепетало.Гром грянул. — Я проснулся вдруг.Родимая, мой милый друг,Не верю, чтоб тебя не стало!Нет, от беды избавит бог!Я, право, обойтись не мог,Чтоб не представить сновиденья;Романтики такого мненья,Что тот поэт не удалец,Кому не видится мертвец.

Верст десять ехать нам осталось.От нетерпения казалось,Что время медленно текло.Вот наша роща и село,Вот церковь, пруд, сад плодовитый,Дом, черепицею покрытый,Вот конопли и огород;Мы подъезжаем — я вбегаюИ мать-старушку обнимаюИ целый девок хоровод.Терентий Карпов, дядька мой,Служитель пьяный и глухой,С почтеньем руку лобызает;Федора-ключница бежит,От радости на всех брюзжитИ нам обед приготовляет.«Мой друг Парфен! Бог мне велелЕще увидеться с тобою!Ты возмужал, похорошел,—Сказала мать, — а мне судьбоюДочь милая еще дана;Ты будь ей братом! Вот она».И вдруг я вижу пред собоюКрасавицу в шестнадцать лет:В романах Вальтер Скотта, Мура,Нодье, виконта д’АрленкураЧитали вы ее портрет.За стол мы сели: и рубцыНам подают, к ним пряженцы,Бараний бок с горячей кашей,Жаркого гуся и пирог;Но есть я ничего не мог,А любовался всё Наташей.

В дом матушка ее взяла,Ей было девять лет, не боле;Священник нашего селаНашел ее младенцем в поле,Принес домой и воскормил.Наташу попадья любила,Но бог помощницы лишилПочтенного отца Кирилла.Тогда он плача упросил,Чтоб матушка взяла Наташу.«Бог наградит за щедрость вашу! —Упав к ногам, он говорил,—Теперь живу я одинокой;Как мне за девочкой смотреть?К тому же в старости глубокойИ мне недолго умереть».

Родительница с восхищеньемНаташу согласилась взять,Ее учить и наблюдатьЗа добрым нравом, поведеньемИ, сколько можно, утешать.Наташа многое уж знала:Умела колпаки вязать,На гуслях песенки бренчатьИ полотенца вышивала.Прошло еще пять иль шесть лет.Другим Наташа занималась,И в длинный талию корсетОна затягивать старалась;Носила кисею, перкаль,Большие букли завивала,«Светлану» наизусть читала;Лишь одного ей было жаль:Она не знала по-французски.Тиранка мода губит нас:И даже в деревнях подчасНикто не говорит по-русски.Наташа в обществах бывала,Но и с хорошеньким лицомБольшою частью всё молчала.Всяк может согласиться в том,Что было ей довольно скучно:Молчанье с скукой неразлучно.

Представлю я в главе другой,Читатель, новые картины.Дошед рассказа половины,Я смелой напишу рукойРяд целый точек……………………………                         И от правилРомантиков не отступлю:Я точки в повестях люблю;Лорд Байрон тысячи их ставил,И подражатели его:Гиро, Сумет, Виктор ГюгоЛишь точками известны сталиИ славу за вихор поймали.

Читатель, может быть, дивится,Что я так сведущ и учен;Но я всегда любил учиться,И мой полковник, граф Валтрон,Саксонец, Гете обожатель,Был мой наставник и приятель;Он колдунов, чертей любил,И, признаюсь, ему в угоду,Я принял новую методу;Расина-трагика бранил,Не смел Вольтера звать поэтом,А восхищался я «Гамлетом»И «Фауста» переводил.

Мне нужно было отступление:Читателю я доказал,Что службы долг мне не мешалЛюбить и книги и ученье.Теперь к Наташе я своейВ восторге сердца обращаюсь.Вот месяц, как в деревне с нейЖиву и жизнью наслаждаюсь.Хоть снег порхает по полям,Мы с нею ре́звимся, гуляем,При матушке, по вечерам,Романы, повести читаем;Старушка дремлет, и для насТем лучше: тысячу я разУ милой руку поцелую;Она в невинности своейТвердит, что я любезен ей;Я весел, счастлив, торжествую!Ах, без любви пустыня свет!Однажды утром мне пакетПриносят с почты; я читаю:«Мой друг. Тебя уведомляю,Что старика ты не убил:Ему ты руку раздробил;Он ранен, но в живых остался;Во многом, к счастию, признался,И я в Саратов буду с ним.С тобой, товарищем моим,Увижусь к радости сердечной.Твой друг нелицемерный, вечный                                     Валентин».Я доброй матери моейПрочел приятеля посланье.«Исполни бог мое желанье! —Она сказала. — Может, ейОн и жених! Не правда ль, милый?Стараться будем всею силой,Чтоб он Наташу полюбил!Он не богат, я это знаю,Но честен, говорят, и мил;А честность я предпочитаюБогатству и чинам большим».Я был в смущеньи, недвижимИ не сказал в ответ ни слова,А милая была готоваЗаплакать от таких речей.Но, к счастью, капитан-исправник,Великий краснобай, забавник,На двор катит с женой своей,Большой охотницей до чтенья,Питомицей мадам Жарни.«Скорее чаю и варенья, —Кричит старушка, — вот они.А, Петр Фомич, прошу садиться!Аксинья Павловна, ко мне,Поближе, только не чиниться.Давно мы в здешней сторонеГостей любезных не видали.Прошу Парфена полюбить;Надеюсь, вы о нем слыхали:Он отпущен со мной пожить;Господь старуху утешает».И Петр Фомич меня тотчасС восторгом к сердцу прижимает,Жена учтиво приседает:«Monsieur Храбров, мы ждали васС большим, поверьте, нетерпеньем!Я слышала, что вы поэт!Скажите, правда или нет?Я очень занимаюсь чтеньем,И романтизм меня пленил.Недавно Ларина ТатьянаМне подарила Калибана:Ах, как он интересен, мил!Заиры, Федры, АндромахиНе в моде более у нас;О них и наши альманахиС презреньем говорят подчас».— «Что, каково, — Фомич вскричал,—Умом хозяйка щеголяет?Неделю каждую журналОна недаром получает;Язык французский ей знаком,И розовый ее альбомНаполнен разными стихами,Рисунками и вензелями».Но вот Наташа за столомЧай ароматный разливает.Франтиха с головы снимаетМосковский щегольской берет;«Подобного в уезде нет, —Она с улыбкою сказала, —Мадам Ле-Бур шлет всякий годМне кучу иностранных мод;Но дорога несносно стала,А с ней расстаться не могу,В большом я живучи кругу».Чай отпили, и ночеватьОстались гости дорогие;Их должно было удержать:Проезды осенью дурные,И Петр Фомич, исправник наш,Хоть должностью давненько правил,Мостов же вовсе не исправил,Свой наблюдая авантаж,Иль прибыль, говоря по-русски;Чтоб мне от рифмы не отстать,Одно словечко написатьОсмелился я по-французски.Ты смелость не почти виной,Читатель благосклонный мой!

Питомица мадам Жарни,Супруг ее и bon ami[285]У нас довольно погостили,И только чрез четыре дниМы их в Саратов отпустили.Ах, сколько мы прочли стихов,На сцену вызвав колдуновНемецких, английских, шотландских,Норвежских, шведских и лапландских.И, в чертовщину углубясь,С восторгом мы о ней читали;Вкус тонкий и в твореньях связьМы сущим вздором почитали.Еленой[286] Фаустовой бытьАксинья Павловна желала,Чего-то тайного искалаИ не хотела говоритьО классиках она ни слова;Но всей душой была готоваС рогами черта полюбитьИ всю вселенну удивитьРождением Эвфориона.Исправник был другого тона:Он слушал нас и всё зевал;С старушкою в пикет играл,И пунш ему был утешеньем.Романсов русских нежным пеньемНаташа забавляла нас.«Ах, милая, как жаль, что васМадам Тегиль петь не учила, —Вздохнув, франтиха говорила, —В Москве я пела и сама,Но, к огорченью, всё забыла.В провинции сойти с умаНе мудрено от страшной скуки;Я здесь четвертый год живу,Всё как во сне, не наяву,И не беру гитары в руки».Вот как мы быстрые часыС гостьми своими провождали;Соседей клали на весыИ всех почти критиковали;Так водится: людей хвалитьТрудней гораздо, чем бранить.

На святках предводитель ХватовДает огромный маскерадИ приглашает нас в Саратов.Я приглашенью очень рад;Но тамо милая со мноюМазурку будет танцеватьИ легкостью, и красотоюВсем нравиться и всех пленять.Мы съехались, и полковаяНа хорах музыка гремит;Приличность и порядок зная,Наш предводитель НеофитИванович, одетый греком,Княгиню Милову ведет;Танцуя польский, руку жмет;Он самым модным человекомУ нас в губернии слыветИ, душ две тысячи имея,Жать руки может не робея.Аксинья Павловна со мнойИдет, жеманясь, в сарафане;Супруг ее, в ямском кафтане,С предлинной черной бородой,Наташу подхватив, тащитсяЗа маскарадною толпой;Вбегает в залу и кружитсяКадриль пастушек, пастухов;Губернский стряпчий БатраковЯвляется в усах гусаром;Разносчик с ленточным товаромСмешные делает прыжкиИ дамам подает стишки.Армяне, арлекины, туркиТеснятся, бегают кругом.Какой шум, крик, какой содом!Но полночь бьет, и вмиг мазурки,К отраде многих, начались.Я взял Наташу. ПонеслисьМы с нею вихрем по паркету.Часа три посвятив пикету,Старушка мать явилась к нам.Мазурки кончились, мы сели.Разносят виноград гостям,И яблоки, и карамели,Оршад, и мед, и лимонад,И пунш охотникам до рома.Почтеннейший хозяин домаВсех угощать душевно рад.Но что я вижу? В парикеИ упираясь на клюке,Подходит маска с длинным носомИ тотчас к матушке с вопросом:«Давно ль сынок приехал твой,И долго ль поживет он с нами?Какой же молодец собой!Подай мне руку, милый мой!Мы были в старину друзьями»,И вдруг мне на ухо шепнул:«Я Валентин!» — и ускользнул.

Здесь Валентин, и в маскерадеВ дурацком резвится наряде,Подумал я, он шут большойИ до проказ охотник вечно.Ко мне он будет? Рад сердечно:Он добрый сослуживец мой.В Наташу влюбится? Так что же?Я в ней уверен, для нееЯ всех милее и дороже,Открыто сердце мне ее.Но вот уж солнца на восходе,Московской повинуясь моде,Пустились гости по домам;По нашим вороным конямЯмщик брадастый вмиг ударилИ скоро нас в село доставил.

Зима настала; снег пушистыйПокрыл и холмы, и луга;И пышной Волги берегаОсвещены луной сребристой.Летит на тройке удалойК нам гость доселе небывалый,Князь Пустельгин, плясун лихой,Охотник псовый, добрый малый,Хотя немного и болтлив.Гусаром будучи, военнойОн как-то службы невзлюбив,В Московский перешел архив.Богатый дядя и почтенныйКаким-то случаем емуЧин камер-юнкера доставил;В прибавок старичок к тому,Скончавшись, молодцу оставил,Так сказать, pour la bonne bouche[287],В Саратове пять тысяч душ.У предводителя на балеС Наташей князь вальсировалИ даже ей на опахалеЭкспромт какой-то написал,Чувствительный и кудреватый,Из антологии им взятый.Итак, князь Пустельгин у нас:Счастливый для старушки час!Она в сердечном восхищеньи.Федора и весь дом в волненьи:Чем угостить? Что подавать?Вот несут кофе с сухарями,Витушками и кренделями.«Прошу на гуслях поиграть,—Наташе матушка сказала,—Давно я очень не слыхалаЛюбимой песенки моей:„Соловей, мой соловей!“»Наташа милая запелаПриятно, просто, как умела;Я, бледный, близ нее стоялИ ноты ей перебирал.«Прелестно, sur mon Dieu[288], прелестно! —С ужимкой Пустельгин сказал. —И Булахов, певец чудесный,Хотя в столице и живет,Не лучше этого поет».Потом, ко мне подсев поближе,«Вы были, слышал я, в Париже, —Промолвил он, — скажите нам,Чем боле занимались там?Каков Тальма в игре Ореста?Приятна ли Менвьель-Фодор?Вы всех их знали… Я ж ни с местаИ нигде не был до сих пор;Но я вояж предпринимаю,И прямо в Рим. От скуки здесьСкачу я по полям, порскаюИ в карты проигрался весь!»Мы после вдруг заговорилиО новых книгах, о стихахИ модный романтизм хвалили.«Хвала германцам! О чертяхОни понятие нам дали! —Вскричал наш князь. — И доказали,Что шабаш ведьм и колдунов,Мяуканье и визг котов,Крик филинов и змей шипенье —Прямое сцены украшенье;И что „Британию“, „Магомет“,В котором чертовщины нет,Ни всей прелестной, адской свиты,Несносны, скучны, позабыты!..»

Что вижу я? Товарищ мой,Романтик скромный, небольшой,К вечернему столу явился.«Насилу я освободился,Мой друг Храбров, от скучных дел.Разбойник, атаман Маркел,Во всем перед судом открылся.Пятнадцать лет назад томуСлучайно удалось емуОграбить барина с женою.В коляске, позднею порою,Несчастный ехал из гостейС подругой доброю своей,С дитятей, нянею, слугою.И с грозной шайкою злодейНа них напал. Все пали мертвы.Но дочь, младенец двух годов, —Сам бог ей, видно, был покров,—В живых осталась, и сей жертвыВсесильный не хотел принять:Злодеи на нее поднятьРук кровожадных постыдились,Хотя, оставив под кустом,Они с добычей удалились;И утром, ехавши верхом,Священник, говорят, почтенныйНашел ее и, пораженныйМладенца ангельской красой,Отвез ее в кров мирный свой…»

«И вот она!» — старушка закричала,Наташа в обморок упала;Я в трепете ее держалИ в чувство привести старался.Весь дом на помощь к ней сбежался,А камер-юнкер ускакал,Увидев общее смятеньеИ хлопоты и огорченье.

278. К А. С ПУШКИНУ