Царства смерти - Кристофер Руоккио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я прижался к каменному алтарю, напрягшись изо всех сил, упершись ногами в энарский мрамор, согнув спину и колени, желая, чтобы цепи порвались. Кандалы впились в запястья, несмотря на наручи.
– Нет! – выдавил я. – Нет!
Меня схватили и ударили головой о камень. Ничего не соображая, я позволил перевернуть себя.
– Смотри! – прошипел в ухо Сириани. – Я хочу, чтобы ты все видел. Хочу, чтобы ты знал, что твой бог обманул тебя, бросил тебя. Хочу, чтобы ты узрел Истину.
Айлекс и Эларе каким-то чудом удалось отобрать сабли у скахари, и несколько групп людей сплотились вокруг них. Девяносто тысяч человек – не маленькое число. Так просто они не дадутся.
– Смотри, как они сопротивляются, – произнес Пророк. – Такого праздника у нас не было с Разделения.
Великий царь вцепился когтями мне в голову, и я почувствовал, как из свежих ран потекла кровь. Я скривился и привалился к алтарю, ударившись коленями о камень.
– Просто убейте меня, – пробормотал я.
Элуша выпустил мою окровавленную голову, и я откинулся на алтарь. Моя команда гибла, а я никак не мог им помочь. Никак.
Серый воздух все темнел, а звуки пиршества и леденящий душу хохот доносились из пустыни все громче. Крики. Слезы.
– Твой черед еще не настал, – сказал Сириани, указывая на солнце и заслоняющую его искусственную луну. – Утаннаш отрекся от тебя. Признай это.
Горячая кровь стекала по лицу. Я моргал, чтобы она не попала в глаза, отклонял голову, прижимал ее к алтарю. Я больше не мог смотреть, был не в силах видеть страдания, которые не предотвратил. Причиной которых был. Но я не мог перестать слышать – слушать – ужасный звук разрываемой плоти.
– Признай, что твой фокус на Беренике был обманом, – потребовал Дораяика, нависая надо мной. Под темным солнцем он не отбрасывал тени – вся планета уже была в тени. – У тебя нет никакой особой силы. Никогда не было. Ты фальшивка, как и твой хозяин. Ты обманул меня.
Я посмотрел на великого царя в черных доспехах и мантии, на его имперскую тогу, на серебряные украшения на руках и рогах. Меня затрясло от ярости, горя и вернувшейся боли. Я отвернулся.
– Ты один, – сказал великий царь. – Твои люди одни. Они жили как цари, но умрут как крысы. Я попру ногами твой труп и все ваши планеты. Истреблю твой народ. Порабощу. Использую в своих целях до последнего человека. А когда тебя не станет, не станет и твоего будущего. Утаннаш умрет, а боги вырвутся на свободу. Освободятся от этой лживой вселенной. Смогут создать новую, которая будет лучше.
Наступила истинная тьма.
В ней вспыхнул свет.
Бело-голубой, ясный, как лунное сияние.
Джаддианский меч. Мой меч.
– Умри же раз и навсегда, – произнес Сириани, занося клинок.
Мир умолк и застыл, словно само Время остановилось. Северин когда-то обмолвилась, что, по ее мнению, я иначе, чем простые люди, ощущал время, что мой мозг обрабатывал его в более высоком разрешении и в меньших дозах. Настолько маленьких, что я мог замечать квантовые ответвления вероятностей, а мгновения казались мне часами.
Я прислушался и ничего не услышал.
Но увидел.
Я бы расплакался, если бы в этом состоянии и временно́м пространстве можно было плакать. Мое тайное зрение вернулось, и я чистым взглядом посмотрел на себя на фоне бесконечного «сейчас». Бесчисленные Адрианы стояли на коленях в цепях, жались к земле, дерзко стояли, олицетворяя линии вероятности, которым не суждено было воплотиться в реальность. Читая это, вы, наверное, представляете, что существовало – и существует – бесконечное количество других миров. Думаете, что наши поступки не имеют значения, потому что где-то, когда-то мы хотя бы раз делали все, что угодно.
Это не так.
Случается только то, что случается. Но Вселенная запоминает то, что не случилось. Альтернативные прошлые не исчезают. Ничто не исчезает. Ни материя. Ни энергия. Ни вероятность. Я присмотрелся к своим альтер-эго, заглянул в бездну бесчисленных возможностей, событий столь далеких и невероятных, что им вряд ли суждено было когда-то случиться.
Другие Адрианы в ответ посмотрели на меня, встретились со мной глаза в глаза.
В великом дворце джаддианских князей, Алькас-дю-Бадре, есть зеркальный зал. Посреди него стоит серебряный фонтан с прудом, рыба в котором, по утверждениям порфирогенетиков, никогда не умирает. Под светом хрустальных люстр зал отражается в зеркальных стенах, преломляется в бесконечных вариациях. Сидя на мраморной рампе, медитирующий князь может почувствовать себя центром вселенной, увидеть себя и вечный фонтан в этих идеальных зеркалах.
Так было и со мной.
Я моргнул, и в этот миг мое зрение преломилось. Я больше не был чертой, протянувшейся через потенциальное настоящее, но стал точкой фокуса в калейдоскопе, где каждая грань отражала другую версию меня.
В критической ситуации что-то внутри меня изменилось. Я как будто впервые обрел способность ясно, осознанно мыслить. Не утратил умение чувствовать боль и грусть, но как бы перешагнул через них. Через все. Мои мучения и все ужасы этого места подтолкнули меня к открытому всем ветрам уголку души, которого не достигали эмоции. Я очистился и, очистившись, увидел все.
Моя голова по-прежнему лежала на алтаре – я чувствовал лицом сухой холодный камень, но увидел двойным зрением темную бездну за гранью смерти.
«Найди нас, – раздался в ушах знакомый ровный голос. – Найди нас в себе».
Надо мной стоял Адриан Марло, каким я видел его в темнице конклава. Его спутанные волосы с проседью ниспадали до пояса. Сквозь полупрозрачную кожу цвета слоновой кости проступали ребра. Глаза глубоко впали. Руки и голые бедра были покрыты широкими шрамами, а на лице отпечатались следы когтей и зубов.
Неужели я уже умер?
Когда я погиб на «Демиурге», меня встретил мой двойник, облаченный в черное одеяние. Я сильно изменился. Многое выстрадал. Многое потерял. Я посмотрел на себя, избитого, оборванного. Двойник протянул руку, держа тремя пальцами некий предмет.
Я взял его – тоже тремя пальцами.
На миг наши взгляды – мой и другого Адриана – встретились.
– Отомсти за нас, – сказал он, как я недавно сказал Лориану.
Я кивнул и понял. Он был одним из тех Адрианов, которых никогда не было. Адриан, который потерпел неудачу, который в свой последний миг рванулся сквозь время. Время, что не наступило. Прошлое, что не наступило и теперь затерялось во времени. У него не получилось. А у меня – у
