1937 - Вадим Роговин

Помимо физических истязаний, следователи в целях деморализации арестованных использовали и «моральные методы воздействия», в том числе грязные антисемитские выпады, которые должны были угнетающе подействовать на подследственных. Так, Лозовский рассказывал: во время восьми ночных допросов Комаров многократно повторял, что «„евреи — это подлая нация, что евреи — жулики, негодяи и сволочи, что вся оппозиция состояла из евреев, что все евреи шипят на Советскую власть, что евреи хотят истребить всех русских“. И естественно, если он имел такую установку, то можно написать, что хочешь. Вот откуда развито древо в 42 тома, которые лежат перед вами и в которых нет ни слова правды обо мне» [1069].

Наряду с избиениями и угрозами, следователи прибегали и к лживым обещаниям выпустить подследственного на свободу, если он даст требуемые показания. Так, поэту Маркишу следователь говорил, что «они осудят только главарей, а меня отпустят. Рюмин мне ещё в 1950 году сказал, что я могу уже обдумывать новую книгу» [1070].

Подсудимые рассказывали суду и о других противозаконных приёмах ведения следствия. Они говорили, что следователи не только составляли протоколы до допроса, но и прибегали к прямому искажению показаний. «Следователь не всё пишет, что говорит арестованный, и, кроме того, толкует его показания совсем иначе, чем он показывает,— говорил редактор издательства Ватенберг.— Они толкуют это так: „Ничто, что служит в защиту арестованного, в протокол не вписывается“… Я мог бы десятки, сотни (таких) примеров привести… Я заявляю, что в деле нет правильно оформленных протоколов» [1071].

Квитко с известной долей иронии говорил: «Мне кажется, что мы поменялись ролями со следователями, ибо они обязаны обвинять фактами, а я, поэт,— создавать творческие произведения. Но получилось наоборот» [1072].

Лозовский обращал внимание судей на то, что большинство показаний самых разных людей сфабрикованы по единому ранжиру. «Вы изучили эти 42 тома лучше меня,— обращался он к судьям,— и думаю, что вы, как опытные люди, обратили внимание, что все обвиняемые показывают одно и то же и все формулировки одинаковы. Однако люди, показания которых собраны в деле,— люди разной культуры, положения. Получается, что кто-то сговорился насчет формулировок. Кто, арестованные? Думаю, что нет. Значит, сговорились следователи, иначе не могли же получиться одинаковые формулировки у разных людей» [1073].

В качестве ещё одного приёма фальсификации Лозовский назвал подмену «вещественных доказательств… невещественными сочинениями следователя» [1074]. Он подчёркивал, что предъявленное ему обвинение в передаче американцам шпионских сведений не подтверждается никакими материалами следствия. В этой связи Лозовский заявлял: «Имею ли я, не член ЦК, а просто рядовой советский человек право знать, за что меня должны казнить?.. Как вообще можно скрывать такие вещи? Ведь это означает падение нескольких голов. Это не только моя голова, это головы моей семьи и ещё целый ряд голов, которые присутствуют здесь. Что это, советский метод следствия — обвинить человека в шпионаже, а потом скрыть от него и суда материалы, за которые его надо казнить» [1075].

Некоторые обвиняемые отвергали оговоры не только в свой адрес, но и в адрес людей, сидящих рядом с ними на скамье подсудимых. «Я считаю Лозовского честным человеком,— говорил Юзефович.— Я не верю и даже на том свете не поверю, что он преступник. Он мог делать ошибки… но чтобы он шёл на преступление, это так же, как если бы я пошёл на преступление, я должен был бы стать на путь самоубийства и стать убийцей моей маленькой девочки» [1076].

Для опровержения обвинений подсудимые избрали не оборонительную, а наступательную тактику. В этом отношении характерно заявление Лозовского по поводу одного из главных обвинений — в том, что деятели ЕАК хотели создать в Крыму Еврейскую республику, чтобы превратить её в плацдарм США. «Из показаний Фефера, данных им ранее,— говорил Лозовский,— вытекает, что они обещали (американцам.— В. Р.) бороться за Крым. Кто? Эти два мушкетера — Фефер и Михоэлс — будут бороться за Крым, против Советской власти. Это опять клеветническая беллетристика. А кто её сочинил? Сам же Фефер, и это легло в основу всего процесса, это же явилось исходным пунктом всех обвинений, в том числе в измене. А сегодня из показаний Фефера получается другое. Но я, например, не могу нести ответственности за всё то, что Фефер наплёл, а теперь изменяет» [1077].

Доказывая абсурдность положения обвинительного заключения о «прямом сговоре (деятелей ЕАК.— В. Р.) с представителями американских реакционных кругов», Лозовский говорил: «Я спрашиваю, откуда взялись реакционные круги Америки, откуда они выскочили? Это из газет 1952 года, а не 1943 года. Когда Михоэлс и Фефер были в США, тогда было правительство Рузвельта, с которым мы были в союзе… Какое право имел следователь применить расстановку сил 1952 года к расстановке сил в 1943 году?».

Освещая историю возникновения версии о Крыме, Лозовский говорил, что эта версия впервые появилась в показаниях Фефера о красивом крымском ландшафте, который привлечёт евреев в Крым. «По мере того, как допрашивали других арестованных, эта формулировка начала обрастать, и каждый следователь добавлял кое-что, и в конце концов Крым оброс такой шерстью, которая превратила его в чудовище. Так получился плацдарм. Откуда, почему, на каком основании? Кто-то якобы сообщил, что американское правительство вмешалось в это дело. Это значит — Рузвельт. Я должен сказать, что осенью 1943 года Рузвельт встретился со Сталиным в Тегеране. Смею уверить вас, что мне известно больше, чем всем следователям вместе взятым, о чём была речь в Тегеране, и должен сказать, что там о Крыме ничего не говорилось… Зачем же было обострять эту формулировку, которая пахнет кровью?.. Да потому, что сговорились между собою следователи, одни прибавили немножко, другие — побольше и получилось, что Лозовский хотел продать Крым американским реакционным кругам… Мифотворчество о Крыме представляет собой нечто совершенно мифическое, и здесь применимо выражение Помяловского, что это „фикция в мозговой субстанции“… Следствию не удастся одеть на Лозовского ошейник агента реакционных кругов США» [1078].

Суммируя свои показания, Лозовский утверждал: «Обвинительное заключение в отношении меня порочно в своей основе. Оно не выдерживает критики ни с политической, ни с юридической точки зрения. Больше того, оно находится в противоречии с правдой, логикой и смыслом» [1079].

Крайне мужественно вёл себя на всём протяжении суда Шимелиович, который в последнем слове заявил: «Этим людям из МГБ не удалось меня сломить. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что в процессе суда от обвинительного заключения ничего не осталось». Шимелиович обратился к суду с ходатайством повлиять на привлечение к ответственности виновных в фальсификации всего дела ЕАК и в преступных методах ведения следствия. «Я прошу суд войти в соответствующие инстанции с просьбой запретить в тюрьме телесные наказания,— говорил он.— …На основании мною сказанного на суде я просил бы привлечь к строгой ответственности некоторых сотрудников МГБ… в том числе и Абакумова» [1080].

Квитко в дополнительных показаниях утверждал: «Фактов, на основании которых мне приписываются преступления,— не существует, и обвинение основано на лживых показаниях некоторых корыстных, бесчестных людей» [1081].

Говоря о своих идейных настроениях, Штерн утверждала: «То, что мне вменяется в вину, как космополитизм, с моей точки зрения является интернационализмом» [1082]. К этому она добавляла: «Я ожидала этого суда с большим нетерпением и боялась, что не доживу, а мне не хотелось умирать с теми обвинениями, которые на мне лежат» [1083].

В последнем слове Штерн заявила: «Моим арестом Советскому Союзу нанесён гораздо больший ущерб, чем всей деятельностью ЕАК, так как это дало возможность дискредитировать мою работу и уничтожить всё достигнутое… Для меня важна работа, а для хорошей работы мне нужно возвращение доверия и полной реабилитации» [1084].

Отвержение подсудимыми клеветнических обвинений не избавило их от смерти (Сталин распорядился оставить в живых только Л. С. Штерн), но избавило от необходимости самим покрывать свои имена бесчестьем.

В этой связи поставим вопрос: почему Тухачевский, Якир и другие генералы не вели себя на суде так, как вели подсудимые процесса ЕАК в 1952 году? Этот вопрос в свою очередь неотъемлемо связан с другим: был ли процесс генералов чистейшей фальсификацией (как процесс ЕАК) или же амальгамой, то есть наложением лживых обвинений в шпионаже и т. п. на обвинения, имеющие фактическую основу? Иными словами — имел ли место военно-политический заговор против Сталина?