Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями] - Татьяна Рожнова

Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходится каждому на 10 шагов по команде: „марш“. Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: „сходись!“ Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслонясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. Затем отвернулся и, презрительно улыбнувшись, покачал головой; это был его последний жест. В ту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни назад, ни вперед, не успел даже захватить больное место, как это обыкновенно делают раненые или ушибленные.

Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.

Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли, доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка, по случаю дурной погоды (шел проливной дождь), они поехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли.

Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу.

Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом… Наконец, часов в 11 ночи явились товарищи с извозчиком. Покойника уложили на дроги, и мы проводили его все вместе до общей нашей квартиры…»{658}.

16 июля 1841 года

Пятигорским комендантом полковником В. И. Ильяшенковым было «наряжено следствие», и дело к производству принял Окружной суд.

«По сему происшествию производится законное следствие, а Майор Мартынов, Корнет Глебов и Князь Васильчиков арестованы; о чем и донесено Государю Императору за № 1358»{659}, — сообщал в рапорте полковник Ильяшенков.

В тот же день следственная комиссия осмотрела место поединка в присутствии арестованных секундантов — Глебова и Васильчикова, а художник Р. К. Шведе зарисовал Лермонтова в гробу.

Участие же в поединке Алексея Столыпина-«Монго» и князя Трубецкого от следствия утаили, поскольку они оба находились в опале у Николая I. Столыпин — за то, что был секундантом при первой дуэли Лермонтова с бароном де Барантом, а 26-летний князь Сергей Васильевич Трубецкой[127] — за дерзкие провинности сосланный на Кавказ.

17 июля 1841 года

Лекарь И. Е. Барклай-де-Толли в присутствии следственной комиссии произвел экспертизу тела убитого Лермонтова, которая показала, что выстрел Мартынова застал поэта стоящим с высоко поднятой вверх правой рукой.

17 июля 1841 года

На Пятигорском кладбище состоялось погребение тела Михаила Юрьевича Лермонтова. «Офицеры несли прах любимого ими товарища до могилы, а слезы множества сопровождающих выразили потерю общую, незаменимую»{660}.

Запись в метрической книге Пятигорской Скорбященской церкви за 1841 год: «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев Лермонтов 27 лет убит на дуэли 15-го июля, а 17 погребен, погребение пето не было»{661}.

По православному обычаю, убитого на дуэли, как и самоубийцу, хоронили без отпевания, поэтому считалось, что душа их не обретала вечного покоя и оставалась «мятуше же в мире сим…»

Как писал князь Н. Голицын, на смертном одре Лермонтов «лежал с открытыми глазами, с улыбкой презрения, как бы живой, будто разгадав неведомую ему замогильную тайну. И он, такой невзрачный, в этот момент казался прекрасным»{662}.

17 июля 1841 года

Генерал-адъютант Павел Христофорович Граббе — своему сослуживцу полковнику А. С. Траскину[128].

«…Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют его до смерти. Что же касается до его убийцы, пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм»{663}.

Следствие по делу о поединке Лермонтова с Мартыновым было закончено 30 июля 1841 года, и в конце августа все бумаги перешли в Окружной суд.

21 июля 1841 года

Екатерина Дантес — брату Дмитрию.

«Массево.

Я жду твоего письма, дорогой друг, как евреи ждут Мессию. В последний раз ты мне сообщил, что в мае месяце ты дал распоряжение твоему управляющему послать мне 5000 рублей, и вот уже конец июля, а он еще ничего не сделал, потому что я не получила из этих денег ни гроша. Прошу же тебя, дорогой друг, прикажи ему еще раз, так как рассчитывая на эти деньги, мы заранее ими распорядились, и это промедление, уверяю тебя, причиняет нам большие неприятности.

Мой муж был вынужден провести курс лечения руки в Каннах, и ты понимаешь, что подобные вещи стоят немалых денег. Ради бога, дорогой друг, будь возможно более аккуратен в присылке той суммы, что ты нам задолжал, ты и не представляешь себе, с каким нетерпением я жду уплаты 5000 рублей, что ты мне обещал.

Как идут твои дела, скоро ли кончатся твои терзания? Я надеюсь, что этот год будет для тебя более благоприятный, чем прошлый, особливо в отношении урожая: доволен ли ты фабриками, ты по-прежнему заключаешь контракты с твоим лихоимцем Прянишниковым? В общем, какие новости в ваших краях?..

Я надеюсь, что здоровье твоей жены совершенно поправилось и что твои мальчики благоденствуют так же, как мои дочери, здоровье всех трех превосходно. Кажется, Ваня не так счастлив, как мы, в отношении детей, мать мне пишет, что его дочка очень слабого здоровья, и потом жена его имела несчастье родить мертвого ребенка, бедный мальчик должен быть этим очень опечален, здоровье жены должно внушать ему большое опасение, он должен был, как я слышала, везти ее за границу. В письме к матери я писала, что Мари нужно ехать в Пломбьер в Вогезах, на этом курорте специально лечат женские болезни и головные боли. Тамошний курорт гораздо лучше германских, прежде всего потому, что жизнь там дешевле, и потом всякие игры там запрещены, никаких рулеток, а это по-моему огромное преимущество, потому что многие, даже не будучи игроками, иногда не могут удержаться чтобы не попытать счастья, русские в особенности, принимая во внимание, что это имеет для них прелесть новизны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});