Мужество - Вера Кетлинская

Боец молчал. Он косился на спутника комиссара. Потом неуверенный голос проронил:

– Это я, товарищ комиссар, Голицын… Разрешите остаться.

Круглов встрепенулся. Он не то чтобы узнал этот голос, но как-то почуял, что голос дрожит не только от лихорадки. Да, боец имеет к нему какое-то отношение, и надо только вспомнить, какое…

– Разрешить не могу и не разрешаю, – мягко сказал комиссар. – Не глупите, Голицын.

Выглянула луна и снова зашла за облако. В беглом луче, осветившем бойца, Круглов увидел знакомое лицо и воспаленные глаза. И сразу, одновременно вспомнил и давно минувший вечер на берегу Амура, у отходящего парохода, и недавнюю встречу – боец стоял посреди дороги и пристально смотрел ему навстречу, улыбаясь испуганной (застенчивой, как подумал тогда Андрей) улыбкой.

– Здравствуй, Голицын, я рад, что ты вернулся, – сказал он, протягивая руку. – Здравствуй и не упорствуй. Твоя жизнь еще пригодится. Верно?

Из глаз Сергея вдруг хлынули слезы. Они скатывались и застывали на щеках.

– Быстро, быстро, пошли! – сказал комиссар. Сергей положил багор и неверной, спотыкающейся походкой побрел к городу.

– Я вам должен рассказать о нем, – сказал комиссар. – Однако смотрите, надо вызвать машину. Он же совсем больной.

Когда пришла дежурная машина, Сергей Голицын был уже в полубредовом состоянии. Круглов помогал уложить его в машину. Сергей очнулся, схватил Круглова за рукав и пробормотал:

– Андрюша… я…

– Вижу сам. Лежи. Я к тебе зайду.

Сергея увезли в больницу.

Тоня Васяева с семьей жила в деревянном флигельке во дворе больницы. Здесь ей жилось спокойнее, – как бы много ни приходилось работать, дети были рядом. Младшую она еще не отняла от груди, а старший был здоровым и непоседливым мальчишкой; за ним надо было смотреть в оба глаза.

Во флигельке было тепло и тихо. Тоня спала чутким сном матери, привыкшей и во сне прислушиваться к дыханию ребенка. Ребенок завозился и закряхтел, еще совсем сонный, но уже предчувствующий час кормления, Тоня нащупала выключатель, открыла один глаз и увидела, что пора кормить.

Сема недавно вернулся с канала, но спал тем же чутким сном, сходным с материнским, – никакое утомление не могло вытеснить мысли о детях. При первом движении Тони он разом проснулся.

– Я тебе подам, – сказал он, вскакивая с кровати. Он бережно и умело вынул дочь из колыбели и подал ее Тоне. Дочь зачмокала губами и запищала.

– Сейчас, Света, сейчас, маленькая, – приговаривала Тоня, придерживая ее и обтирая грудь. Она сама еще почти спала, но никогда не иссякающее наслаждение уже наполнило ее – наслаждение кормлением своего ребенка.

Светлана разевала рот и все громче кряхтела. Тоня дала ей грудь. Девочка уткнулась в грудь кулачком, жадно запищала, водя неловкими, неумелыми губами, потом, найдя, со стоном радости схватила сосок и затихла. Отец и мать, улыбаясь, слушали, как она деловито и быстро сосет.

За окном взвыла сирена автомобиля. Тоня насторожилась.

– Наверное, с канала.

– Пойти узнать?

– Нет, я сама. Все равно распорядиться нужно. Спи, Сема.

Светлана сосала все медленнее, временами совсем засыпала и вдруг, с неутолимостью молодого зверька, снова хватала сосок.

Тоня прислушивалась к звукам извне – скрип двери на блоке, голоса, шум отъезжающей машины. Она быстро уложила спящего ребенка, оделась, накинула белый халат и побежала через двор в больницу.

Дежурная сестра на ходу объяснила ей, кого привезли и что сделано. Сестра не могла решить, вызвать ли сейчас врача или можно подождать до утра.

– Температура какая?

– Тридцать восемь и девять. Сильный озноб.

– Я посмотрю его сама.

Она склонилась над больным и в ту же секунду резко выпрямилась. Она не проронила ни звука, только бледность разлилась по лицу и пальцы судорожно сцепились.

Больной не открывал глаз, сухие губы двигались, нижние веки ввалились. Его голова была выбрита, и незнакомая линия голого черепа не вязалась с такими знакомыми, такими близкими чертами крупного и красивого лица.

– Как вы решаете с врачом? – спросила сестра. Тоня обернулась на звук. Что?.. Какой врач? Что она говорит?.. При чем здесь врач?.. Не отвечая, Тоня снова впилась глазами в лежащего перед ней человека.

Он задвигался, задрожали ресницы.

Она стремительно отвернулась и непонимающим, полным ужаса взглядом уставилась на сестру.

– Со сна-то вас подняли… – сказала сестра. Какой сон? Она спала? Когда это было?.. Светланка сосала ее грудь, чмокали жадные губки… Это действительно было?.. Только что?.. Но тогда – какой страшный сон! Так бывает, говорят, – забудешься и увидишь во сне такое, от чего вскрикнешь и опомнишься вся в поту, с трепетной слабостью во всем теле. Не глядя, она увидела, что глаза больного раскрылись и прикованы к ней. Ей хотелось бежать, бежать, бежать как можно скорее.

– Немедленно разбудите врача, – четко сказала она. – И приготовьте компрессы.

Сестра вышла. Едва закрылась за нею дверь, как Тоня всем своим существом почувствовала, что она наедине с ним. И бежать было уже поздно, бесполезно, невозможно.

– Дай… те… руку, – тихо попросил Сергей.

Она овладела собою, только чтобы скрыть от него свою глубокую, совершенную беспомощность.

– Дай… – повторил он, протягивая руку.

Она сурово взяла его руку и нащупала пульс. Пульс бился неровно, быстро, громко.

– Дышать больно? – заученно-спокойно спросила она.

– Тоня…

– Лежи спокойно, Сергей. Сейчас придет врач.

Она высвободила руку и метнулась к двери, но умоляющий шепот остановил ее:

– Не уходи.

Она медленно подошла. Он смотрел жалким, просящим взглядом. Кто из них двух слабее? Кто из них более жалок?

– Тоня, мне ничего не надо… Ты прости… – услышала она тот же тихий шепот.

Как мучительно слабеет сердце… и все труднее дышать!

– Об этом говорить не надо, – произнесла она внятно. – Ни к чему это.

– Прости!

– Прощаю. И… и мне надо идти.

Она выбежала из палаты и остановилась за дверью. Навстречу шел врач.

– Да вы что, Антонина Авдеевна?

– Ни-че-го…

Ее губы тряслись. Она пропустила врача и осталась в коридоре. Она слышала, как Семен Никитич задавал вопросы, просил дышать, не дышать, дышать глубже… Он отдавал распоряжения сестре.

Когда он вышел, Тоня подошла к нему вплотную и тихо сказала:

– Спасите его.

– Да он вне всякой опасности. Вы что, Тоня? Отчего вы подумали?..

– Ах, мне все равно! – сказала Тоня и ушла. Дома она на цыпочках подошла к детской кроватке.

Володя лежал на спине, забавно раскинув слегка согнутые в локтях ручонки. Красные влажные губы приоткрылись. Покой… покой и безмятежное довольство освещали это чистое, здоровое существо. Тоня стояла и смотрела. Где-то хлопнула дверь. Тоня быстро наклонилась, прикрыла одеялом и заслонила собою маленькое тело сына. Ее сердце билось так громко, что ей казалось – можно услышать его.

– Он такой аппетитный, когда спит, правда, Тоня?

Она вздрогнула и отшатнулась от кроватки. Она с трудом поняла, что говорит Сема, говорит ей, говорит о Володе. Уже лежа в постели и поджав заледеневшие ноги, она поняла, что значили его слова – что он не спал, поджидая ее, что он тоже любовался спящим мальчиком, что он его любит… Он?!

– Ты чем-то взволнована, Тоня?

– Я. Нет, нет, что ты…

– Ты мало спишь… Ты устала, да?

– Что?.. Да, да. Немного.

Она заставляла себя понимать и отвечать.

– Ничего, Тонечка. Скоро кончится кормление, будет легче.

Светлана вдруг завозилась и захныкала. Тоня лежала, не обращая внимания. Потом до ее сознания дошел детский плач. Кто это?.. Ах да, Светлана! Дочь. Их дочь…

– Лежи, лежи, Тонечка, я перепеленаю сам.

Тоня наблюдала за его ловкими движениями. Потом она закрыла глаза, чтобы он подумал, что она спит.

Сема подошел. Она чувствовала, что он рядом и смотрит на нее. Затаив дыхание, он пригнулся, осторожно поцеловал ее в висок и отошел. Чувство благодарности и нежности охватило ее. Как хорошо! Как спокойно!

Спокойно? Нет!.. Мысль трепетала, разгоняя покой. Вернулся. Вернулся. Здесь. Рядом. «Прости…» Бритая голова и эти знакомые, изученные черты… Покоя нет. Но усталость… Ах, какая усталость!.. Вернулся? Все равно! Только бы спать, спать, спать, не думать.

5

Третья весна Нового города была как-то особенно цветуща и весела. По всему городу сажали молодые деревца, устраивали цветники и газоны. Открылся городской сад с качелями, эстрадой и буфетом – столики стояли в саду, под тентами, вечером их освещали цветными фонариками.

– Помнишь, Сема, ты мечтал в больнице? – говорил Федя Чумаков.

– Ого! То ли еще будет, друг! Это только начало.

Весной обнаружилось, как много в Новом городе детей. Дети были маленькие и большие, местные уроженцы и приезжие, они наполнили улицы своей возней и криками. Их оживленные мордочки выглядывали изо всех окон.