Мурлов, или Преодоление отсутствия - Виорэль Ломов

Церемониал приветствия он начал с меня, а затем приветствовал и моих спутников. Манеры его были безупречны, но мне все же показалось, что, приветствуя Бороду, он едва сдержал легкую, но колючую, пропитанную ароматом розы и скрытыми в ней шипами, улыбку. К его словам я не прислушивался, а чувствовал себя зрителем камерного театра, озабоченного не спектаклем, а житейскими проблемами. Что мне Гекуба! Но тут до меня дошло… Я не верил своим ушам.

– Что он сказал? – спросил я Рассказчика.

– Он приветствовал вас, сиятельный князь, и заверил, что ваш замок готов к приему – вас, – он поклонился мне, – и ваших друзей, – он поклонился Бобу и Бороде.

Боб сделал книксен. Борода трижды перекрестился на православный манер. Я стоял столбом.

Управляющий похоже отметил эту странность высоких гостей, спустившихся, правда, с не менее высоких гор.

– Ты знаешь латынь? – задал я бессмысленный вопрос.

– Быть в Риме – и не знать латынь?

Покончив с приветствиями, Управляющий подал знак и мне стали подносить дары. Каждый дар сопровождался церемониальным поклоном Управляющего в неопределенном направлении, видимо, вдоль вектора, образованного мной и дарителем.

– Трех соколов в золотых клетках для соколиной охоты – от императора Германии, его величества Генриха Седьмого Люксембургского!

Клетки поднесли ко мне. Все три сокола смотрели мне в глаза. В глазах их я читал преданность, преданность и одну только преданность. Посмотрим, что в них будет, когда клетки откроются. Я кивнул головой. Клетки унесли.

– Двухтомник: «Священное писание» и «Священное предание» в золотом переплете и с платиновой пряжкой, а так же, как истинному праведнику-католику, красно-желтый зонт – от папы Климента Пятого из Авиньона!

«Попал в переплет, – подумал я, разглядывая фолианты с зонтом. – Взяли бы и поднесли «Труды профессора Фердинандова». Я кивнул и их также унесли.

– Чистокровного жеребца Анхиза с седлом из кожи вепря и серебряной сбруей – от короля Португалии Диниша Первого Землепашца!

Караковый жеребец оскалил зубы и встал на дыбы.

– Огонь! – невольно вырвалось у меня.

– Его звать Анхиз, ваше сиятельство.

– Огонь! – повторил я.

Жеребец перебирал сухими жилистыми ногами, вертел длинной мускулистой шеей и скалил зубы.

– Он улыбается вам.

Жеребца увели.

– Хронометр – от короля Неаполя Роберта Мартелло!

«Какая громадина! Вся из дерева. И она создана для того, чтобы ловить такие ничтожно малые часы и минуты. Подарить, что ли, этому Мартелло мои кварцевые часы?»

– Их много, даров? – спросил я Рассказчика.

– Много, но среди них нет главного.

– «Энеиду» Вергилия в мягкой обложке из бархата – от Данте Алигьери!

Я невольно поднял брови, выразив целую гамму чувств, как опытный актер старой японской школы.

– Ларец с красками и набором кистей – от живописца Джотто ди Бондоне!

– Борода, думаю, это тебе пригодится, – шепнул я приятелю.

У него загорелись глаза.

– Ларь с перцем, мускатным орехом и шафраном – от архитектора Джованни Пизано!

«Что ж, я не венецианский дож, это не Венеция и шафран – не валюта, значит, не взятка. Приму и шафран».

Наконец с дарами было покончено. Все они были унесены в мои покои, а конь-огонь уведен в стойло.

– С вашего соизволения мы хронометр разместим на третьей башне, – сказал Управляющий. – Он в ваших покоях не поместится.

Я всемилостивейше и светлейше соизволил.

– Недурно было бы восход и заход солнца отмечать стрельбой из пушки, – неосторожно сказал я и посмотрел на палящее солнце в зените.

– Извольте повторить, – попросил Управляющий. – Стрельбой из чего?

– Хорошо. В другой раз, – сказал я.

– Ваше сиятельство, у меня к вам конфиденциальный разговор. Короткий, но безотлагательный.

Я кивнул своим спутникам, чтобы шли отдыхать, а мы с Управляющим медленно двинулись по розовой аллее к дворцу.

– Прежде всего позволю себе высказать мое глубокое удовлетворение вашей почтительностью, с которой был принят вами драгоценный дар от нашего несравненного комедиографа Данте Алигьери. Я распорядился книгу положить вам в изголовье.

– Благодарю вас, вы очень любезны, – сказал я.

– Теперь, собственно, о предмете конфиденциальности. Один дар от лица, пожелавшего остаться неизвестным (он граф), я не счел возможным предоставить на всеобщее обозрение. Прошу извинить меня за самоуправство.

– Да ради бога! Продолжайте.

– Это лицо прислало вам из Венеции прекрасное зеркало, обрамленное неизвестным мне материалом. Скорее всего, китайским. Оно удивительным образом копирует день и ночь. Когда в нем ночь, оно серое и в нем довольно сносно видишь свое собственное изображение. А когда в нем день, в нем появляется масса различных изображений, таких ярких, что себя уже и не видишь. Есть очень странные изображения, похожие на ночные кошмары или на персонажей «Комедии» Данте. И самое интересное, – Управляющий понизил голос и оглянулся, чем очень удивил меня, – что зеркало не отпускает эти изображения. В нем столько накопилось их, что от тесноты они начинают драться и убивать друг друга. Там сплошь смерть и насилие. И я опасаюсь, – перешел он на шепот, – я опасаюсь, как бы это зеркало не лопнуло и из него, как из ящика Пандоры, не вывалились на человечество все эти злобные и кровожадные изображения. Люди не справятся с ними. Здесь нужна рука Бога. Это зеркало у вас в опочивальне. Я его на всякий случай, от греха подальше, накрыл плащом.

– И что же оно само… включается? Я хотел сказать, меняет свои изображения, чередует день и ночь?

– Нет, там есть такой рычажок…

«Бог ты мой, да это же телевизор!» – я посмотрел по сторонам, не видно ли где линии электропередачи, чем черт не шутит – что мы знаем о средневековье? ЛЭП не было. Значит, кабель или на батарейках.

Я искренне поблагодарил Управляющего за предупреждение и заверил его, что не допущу, чтобы на человечество вывалилась вся эта мразь зазеркалья. Мало того, подумал я, я уничтожу эту гадину в самом зародыше, пока она не наплодила мириады змеенышей и те не расползлись по всему свету. Посланцы тьмы. Когда на ТV начинается день, на земле настает ночь. Надо так его уничтожить, чтобы ни одна его часть, ни один винтик, не попали в руки какому-нибудь средневековому гению и очередное дитя любопытства и любознательности не приблизило бы конец света на несколько веков.

Так вот как, оказывается, становятся луддитами, мракобесами и мизантропами. Не от незнания, господа, а совсем даже напротив – от знания того, чего еще не знаете вы!

Хотя, как я наивен: уничтожив этот ящик, я вовсе не уничтожу телевидение. Технический прогресс неуничтожим, как сорняк, как искушение дьявола, как вечное стремление человека облегчить себе жизнь. Ведь это не рукопись и не скульптура, не яблоня и не дамасская роза, в конце концов!

Чей же это такой изысканный подарочек? Графа, пожелавшего остаться неизвестным? Кажется, я знаю, чей.

Не успел я оглядеться в своих покоях, как мне предложили помыться и переодеться к обеду. Помыться мне предложили в сенях, где переваливались утки и бродили собаки и куры, а возле стены лежали откормленные свиньи, интеллектом уступающие, по заверениям биологов, только человеку. Про свинью нельзя, наверное, сказать, что она худа или плохо выглядит. Особенно в Хохляндии, что в переводе с немецкого означает: «Высокая страна». Поэтому свинья так редко пользуется услугами диетологов и прочих служителей культа здорового жилистого тела, портящих вкус сала.

На земляном полу стояла громадная бочка, накрытая тряпкой. Из бочки поднимался пар. Рядом стояли еще две кадки с горячей и холодной водой и висели на колу с гвоздями три ковша, один больше другого, гребень, какие-то конские хвосты, должно быть, мочалки, льняные полотнища – полотенца, в тазике лежала пемза и глина. Мыла и шампуня, естественно, не было. И это было тоже хорошо. На табуреточке лежало аккуратно сложенное бельишко. Везде была набросана солома, чтобы было хорошо ногам. А еще потому, что она прикрывала гуано домашних животных и птиц. Из стойла заржал Анхиз. Я подошел к нему, почесал храп, взял из корзины охапку моркови и угостил. Жеребец шумно жевал морковь, глядя мне в глаза своими изумительными по красоте глазами, и я понял, что пришелся ему по душе.

– Ты, часом, не вещий конь? – спросил я его. – Может, совет дашь, как в страну неизреченную нам попасть? Молчишь? Правильно делаешь. Огонь!

«Анхиз, приятель!» – прочитал я в его карих глазах.

– Огонь! – согласился я.

Поначалу я думал, что меня начнут услужливо раздевать, помогать залезть в бочку, лить воду, суетиться, хлопотать… Ничего подобного! Вокруг не было ни одной человеческой души. И это было хорошо. Я люблю мыться один. И как это слуги улавливают желание своих господ? Ни одна школа, ни один лицей, не говоря уж об университете, не в состоянии научить одного человека понимать мысли и желания другого. Это признак хорошего тона, вспомнил я, или хорошего вкуса. Этому не учат, с этим рождаются.