Брат мой, враг мой - Митчел Уилсон

– Ну, как знаете, – пожал плечами Дуг и вышел среди полного молчания. Обратную дорогу по темным коридорам он нашел без особого труда. Он шел, как человек, твердо знающий, куда и каким путем надо идти. Шаги его четко звучали в гулких стенах, эхо бежало впереди, как герольд, возвещающий о приближении победителя; хлопнув дверью, он вышел из лаборатории в ветреную ночь, в мир, где он всегда был уверен в себе и своем будущем.

А в лаборатории братья молча прислушивались к удаляющимся шагам, и, только когда хлопнула наружная дверь, Дэви понял, какая злость бушует в нем. Она жгла его так, что трудно было дышать. Дэви устремил гневный взгляд на Кена, который стоял, прислонясь к металлической стойке со схемами. Кен озабоченно глядел на обожженную руку, легонько проводя по ней пальцами, но, прежде чем Дэви успел обрушить на него поток горьких упреков, Кен первый напал на брата, поджав губы и раздув ноздри от еле сдерживаемого гнева.

– Что же ты стоял и смотрел ему в рот? Неужели мы будем ждать, пока он разрешит демонстрировать прибор, если у нас всё готово? Ведь у нас два голоса против одного!

– Как, ещё я и виноват?

– А кто же? Ты – директор!

– Какой я к черту директор! Хорошо, я тебе объясню, почему я молчал. Я молчал только из-за тебя, Кен, и в частности потому, что ты не раскрывал рта. Ты-то о чём думал?

– Я не могу за себя ручаться в его присутствии, и ты это знаешь! – Кен выпрямился и стиснул кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Что бы он ни говорил, каждое его слово действует мне на нервы, и я готов его убить! Хорошо ещё, что кровь бросается мне в голову и я не слышу его голоса, а то убил бы. С тех пор как мы с ним связались, меня, словно кошмар, преследует одна мысль: вдруг в один прекрасный день он скажет что-то, от чего будет зависеть моя жизнь, а я не услышу, просто потому, что это сказал он. Вот как я его ненавижу!

– Однако ты первый надумал объединиться с ним.

Кен с досадой отмахнулся.

– Да знаю, знаю! Это потому, что при некоторой сообразительности мы может выжать из него всё, что нам нужно! И я до сих пор уверен, что это так.

– Ты уверен! – возмутился Дэви. – При нем ты становишься просто полоумным, какая уж тут сообразительность!

– Я предоставляю действовать тебе.

– И напрасно, я совсем не отличаюсь сообразительностью в таких делах. Никогда ловкачом не был и не буду! И брось ты обманывать себя, Кен: ты не раскрывал рта потому, что больше чем наполовину был согласен с ним. Дугу стоит только заговорить о деньгах, чтобы уложить тебя на обе лопатки.

– Но ведь мы приехали сюда из-за денег, разве не так?

– Это ты приехал из-за денег; и это ещё одна причина, почему я не стал с ним спорить. Я считаю, что наш прибор можно показывать сейчас. В его теперешнем виде он служит отличным доказательством правильности нашего принципа. А кто этого не понимает, тот просто болван. Но я когда-то заключил с тобой соглашение и не нарушу его, как бы мне не было тяжко, потому что ты-то, конечно, будешь требовать своего.

– Что это ещё за соглашение?

– Ты не помнишь?

– Ох, Дэви, ты вечно поднимаешь столько шуму из-за каких-то там слов! – устало вздохнул Кен. – Я что-нибудь сболтну сгоряча, а ты уже считаешь, что я дал обещание на двадцать лет вперёд. Ну, что ещё я сказал?

– Ты сказал это не сейчас. У нас с тобой был однажды разговор – давно, когда мы ещё только начинали работать. Ты хотел, чтобы я работал с тобой, пока мы не будем обеспечены деньгами. И обещал, что потом станешь работать со мной над тем, чем действительно стоит заняться. И тогда уж не будешь думать о том, сколько денег принесет нам эта работа; ведь самое главное – насколько новой и важной окажется идея.

– Ах, ты всё о том!

– Да, ты прав, Кен, «всё о том!» – твердо сказал Дэви. Он встал и, уже не сдерживаясь, заговорил со страстной убежденностью: – И если то, что советует Дуг, поможет нам скорее получить эти твои деньги – будем действовать по его указке, и кончено! И нечего пилить меня за то, что я не послал его ко всем чертям. А, да пропади он пропадом! – вдруг вспылил Дэви. – Давай работать! Давай подумаем о том, чего он хочет: о передаче движущегося изображения. Всё равно какого…

– А я всё-таки скажу, что…

– Лучше не говори, – резко оборвал его Дэви. – А то я сейчас способен тебя убить. Тебе, видно, так и не понять, что меня мучает. Ты думаешь, я расстроен тем, что, по его мнению, изображение на экране не представляет интереса? Я-то с ним не согласен, но раз нет, так нет, вот и всё! Отрицать необходимость усовершенствования прибора – просто глупо. Что мне не дает покоя, что сидит во мне, как гвоздь в черепе, это требования, которые он нам предъявляет. Он хочет, чтобы прибор работал лучше, но разве в приборе дело? Нет, ему нужно устроить зрелище для кучки негодяев, которым на всё это наплевать ещё в большей мере, чем ему! А вся важность нашей идеи, вся её новизна…

– Скажите, ради бога, в каком мире, по-вашему, вы живете? – вдруг вмешался Ван Эпп, переводя удивленный взгляд с одного на другого. – Конечно, это не мое дело, но я стою тут, слушаю вас и вижу, что ничего-то вы толком не понимаете. С такими вещами я впервые столкнулся пятьдесят лет назад и лишь потом понял, что, пока в нашей стране существуют такие порядки, надо с этим мириться, и всё тут. Вам просто не дадут жить иначе.

– Это зависит от того, чего человек добивается, – отрывисто сказал Дэви.

– Да чего бы вы ни добивались, – всё сводится к одному и тому же. Вам нужны деньги. Но когда люди вроде вас думают только о том, как бы добыть побольше денег, дело их плохо. У вас нет к этому таланта. Вы не влюблены в деньги. Вы влюблены во что-то другое, и поэтому для вас деньги только билеты, вот и всё.

– Билеты? – переспросил Дэви.

– Ну да. Билеты на право входа туда, куда вы хотите. А в такие места, где вам хочется бывать, – в богатые дома, шикарные рестораны или лаборатории с тем оборудованием, которое вам нужно, – без этих билетов не войдешь.

– Называйте деньги как угодно, – сказал Кен. – Для меня они – звонкая монета, и пусть её будет как можно больше, чтобы я мог делать что хочу и посылать всех к черту.

– Ничего у вас не получится, – заметил Ван Эпп. – Вы не такой человек. У вас нет настоящей страсти к деньгам.

– У меня-то?

– Вас интересует то, что можно купить на них, а не сами деньги. Надо быть не в своем уме, чтобы собирать билеты ради самих билетов.

– Значит, я хочу быть сумасшедшим?

Ван Эпп засмеялся.

– Нельзя насильно заставить себя сойти с ума, всё равно это у вас быстро пройдет. Беда ваша в том, что наша страна кишит людьми, которые копят билеты только потому, что неспособны ни к чему другому. Мне думается, им и в голову не приходит, что на свете есть дела поважнее. Я никогда не понимал страсти к накоплению и не встречал людей с подлинным творческим даром, которые её разделяли бы. Вот, должно быть, почему я на старости лет подбираю тут за вами отвертки, хотя мог бы разъезжать по своему имению в плюшевом кресле на колесиках и возил бы меня мой собственный врач, который по первому же требованию совал бы мне в рот пилюли. Мне не так уж хорошо живется, – признался старик, – но я не поменялся бы местами ни с одним из этих богачей. Я прожил такую жизнь, какая им и не снилась; у вас тоже будет совсем особенная жизнь, пусть даже вам придется хлебнуть горя. Только не попадайтесь на их удочку, иначе останетесь в дураках. Берите от них всё, что можно. Так или иначе, большее количество билетов всё равно достанется им; но если вы заставите их дать вам настоящую лабораторию, где можно делать то, что нужно вам, а не им, считайте что вы получили прибыль – единственную прибыль, которая для вас нужна. Здесь вы можете заниматься своим делом, и, если Волрат зовет вас к себе отобедать с дикарями, что ж тут страшного? Пусть они только заплатят за это, вот и всё. За каждый такой вечер требуйте, чтобы они оплатили год той работы, к которой вас влечет.

– Не могу поверить, что всё это так безнадежно, – с отчаянием в голосе сказал Кен. – Наверно, есть какой-то способ жить иначе! Я не говорю о том, что мы должны обедать с гостями Волрата или нет. В конце концов, это ерунда. Я говорю о положении вообще. Если человек способен придумать и создать нечто небывалое – такое, что вносит огромные перемены в жизнь, и в итоге остается ни с чем, значит мир сошел с ума!

Ван Эпп покачал головой.

– Видите ли, сейчас в нашей стране время собирателей билетов, – сказал он. – Пятьсот лет назад было время людей с сильными мускулами, людей, которые умели владеть длинной пикой, сидя в тяжелейших железных доспехах на огромных конях. Их время прошло. Я не говорю, что время собирателей билетов будет длиться вечно. Я сделал много ошибок в своей жизни, но, сумей я удержаться от этих ошибок, всё равно сделал бы другие, быть может ещё худшие. Поймите, молодой человек, наши души не приспособлены для нынешнего времени.