Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа. - Владимир Чернавин

Не было также и абсолютно никаких учебных пособий. Но в советских условиях это дело второстепенное, и университеты организовывают в Совдепии без учебных пособий и библиотек, были бы слушатели и лекторы. Но тут не было ни одного лектора по специальным предметам, и все попытки исполкома подыскать их были безуспешными. Через неделю должны были приехать курсанты, а читать было некому. Ввиду этого исполком и договорился с управлением лагеря о предоставлении ему лекторов из числа заключенных специалистов. Симанкову было предложено назначить этих лекторов. Выбор его пал на ученого специалиста К., сосланного в концентрационный лагерь на десять лет за «вредительство», и на меня. К. хорошо известен в России как прекрасный лектор и автор книги о рыбных продуктах, выдержавшей несколько изданий и продолжавшей переиздаваться Госиздатом во время его пребывания на каторге. Мне было предложено читать первые из перечисленных курсов, К. — два последних.

Договор на «продажу» (термин, крепко установившийся в лагере) меня и К. тщательно обсуждался представителем исполкома и юрисконсультом «Рыбпрома» Залемановым, бывшим помощником прокурора Ленинградской области, осужденным на десять лет по нашумевшему процессу о «разложении» (взяточничество, вымогательство и растрата) судебных органов этой области.

Оформление акта продажи заключенных договором с соблюдением всех юридических тонкостей казалось мне необыкновенно курьезным, особенно ввиду того, что продавали меня, и я с большим интересом обсуждал подробности договора с Залемановым. Воспроизвожу здесь по памяти некоторые пункты договора:

«Кемь, декабрь, 1931 г.

Управление Соловецко-Кемских трудовых исправительных лагерей, именуемых в дальнейшем УСЛАТ, с одной стороны, и отдел народного образования Кемского исполнительного комитета, именуемый в дальнейшем ОНО, заключили настоящий договор о нижеследующем…» Так начинался этот замечательный документ. Далее шли пункты на двух страницах.

…УСЛАТ представляет ОНО для прочтения специальных курсов (следует перечисление) вполне пригодных для этой цели лекторов, имеющих крупный педагогический стаж, заключенных (следуют фамилии).

…УСЛАТ оставляет за собой право снять с работы указанных заключенных в любой момент без предупреждения о том ОНО, но обязуется заменить их другими заключенными соответственной квалификации.

ОНО выплачивает УСЛАТу по пять рублей за каждый лекционный час… Далее пункты о числе часов, сроках уплаты денег и т. д.

В моей библиотеке хранился переплетенный в кожу толстый том «Санкт-Петербургских Ведомостей» за 1790 год. Там на последних страницах каждого номера напечатаны объявления о продаже разного имущества, рессорных колясок, лошадей, собак и вместе с ними дворовых девок, умеющих шить или готовить, кучеров, поваров, конюхов, иногда с обозначением их стоимости.

Читая эти объявления, мне казалось невозможным, нелепым, чудовищным, что это печаталось всего сто тридцать — сто сорок лет тому назад, в том самом Петербурге, где и я жил. Теперь, в декабре 1931 года, я мог читать договор о продаже меня, подобно тем дворовым девкам, умевшим шить и готовить, профессора из заключенных, могущего читать курс ихтиологии, гидрологии и пр.

Я надеюсь, что когда-нибудь, когда человечество вернется к культуре, будет устроена выставка былого рабства, и том «С.-Петербургских Ведомостей», теперь конфискованный у меня вместе с моей библиотекой ГПУ, будет выставлен рядом с договором «о предоставлении» УСЛОНом меня и ученого специалиста К. Кемскому ОНО для прочтения лекций за сходную цену.

Но, что может показаться особенно странным европейцу, и К., и я были обрадованы сделкой УСЛОНа, объектом которой мы являлись, и нам завидовали все заключенные, даже из числа очень блатных специалистов, работавших в управлении лагеря. Нас покупал добрый хозяин. Что могло быть лучше для заключенного, и разве он мог мечтать о большем? На время действия сделки все заботы о нашем содержании переходили к нашему новому владельцу. Нас переселяли из грязной, холодной казармы в Кемскую гостиницу.

Нам на двоих отводилась отдельная комната, каждому из нас предоставлялась отдельная кровать. В нашей комнате было два венских стула, не табуретки, и не скамьи, как это полагается для заключенных, а стулья со спинками. Кроме того, в нашем распоряжении был маленький столик, а на стене висело зеркало. В довершение всего нам выдали еще ключ от комнаты, которым мы сами могли запирать ее, мы, привыкшие к тому, что нас держат под замком другие.

Кроме того, ОНО обязалось нас и кормить, и мы получали обед в столовой для курсантов, где давали, правда, довольно отвратительную пищу, но мы ели сидя за столом и с тарелок.

Для меня эта продажа имела огромное значение. За три месяца жизни в более или менее человеческих условиях я должен был отдохнуть и окрепнуть. Впереди была подготовка к побегу и побег, во время которого наличие физической силы и выдержки должно было иметь решающее значение.

Конечно, работа предстояла и здесь большая, читать такие разнообразные, специальные курсы перед такой аудиторией — дело нелегкое, но эта работа была привычной и казалась мне отдыхом.

Трудность чтения заключалась в том, что слушатели были люди малообразованные, некоторые едва грамотные, и в то же время квалифицированные практики, знавшие свое море, своих рыб и свой промысел, как только может знать человек, на этом выросший. Малейшая ошибка лектора в такой аудитории замечается и не прощается. Кроме того, половина моих слушателей была коммунистами, то есть людьми, нахватавшимися верхов знаний и слов, существо которых и смысл остались им непонятны, но обладавшими большим самомнением.

С такими учениками мне приходилось сталкиваться во время моей работы на воле, особенно со студентами-коммунистами, попадавшими в мою лабораторию на практику. Присланные в качестве учеников, они упорно не хотели учиться, а занимались критикой методов руководства их практикой или постановки производства, о котором имели самое смутное представление. На воле я мог с ними справиться, но здесь, когда я был на положении заключенного, заклейменный «каэр», «вредитель»?!

Эти мысли меня очень смущали, когда я шел первый раз на лекцию. Однако после первого же часа чтения я убедился, что опасения мои были напрасны. В отличие от рабочих, с которыми мне приходилось иметь ранее дело в Мурманске, попадавших в рыбное дело случайно, как и на другую работу, или студентов-коммунистов, оказавшихся ихтиологами только потому, что их командировала в соответствующий вуз комячейка, они выросли на этом деле, которым занимались их отцы и деды, жили им, любили его и действительно интересовались им. Я сразу нашел с ними общий язык, увидел, что они, включая самых пожилых и малограмотных, и самых разбитных, испорченных коммунистической болтовней, слушают меня не только внимательно, но и боясь проронить слово. Вначале я избегал останавливаться на вопросах гидрологии, мне казалось, что для них это будет скучно и непонятно. Но вскоре убедился, что и эти вопросы их интересуют. Объясняя им различие свойств морской и пресной воды, я указал на различные точки замерзания. К моему удивлению, это нашло отклик всей аудитории.