Избранное - Гарий Немченко

Однако Кубань и Кузбасс все-таки слишком уж несхожи меж собой, не только пейзаж и климат, но сама атмосфера жизни и быта, привычки, нравы — все различно. Два этих края сливаются лишь в судьбе автора, а вот наделить сходной судьбой кого-то из персонажей оказывается не так-то просто. И порою мне трудно отделаться от впечатления, что из-за плеча героя, скажем инженера Котельникова (повесть «Долгая осень»), выглядывает сам Гарий Немченко. В таких случаях все достоинства его прозы — доверительная интонация, сюжетная раскованность, точность деталей — становятся не столь уж заметными, а доброта (как это ни странно) даже мешает, поскольку автор не судит строго своих героев, не в его это характере. Строго судить он умеет лишь себя.

Действительно, вспомните, ведь в повестях и рассказах Немченко почти нет людей, которых бы автор откровенно презирал или ненавидел. Даже совершающие зло (смотри рассказ «Жадюга» или главу «Озябший мальчик» из повести «Под вечными звездами») вызывают у него недоумение и еще... чувство личной вины. Немченко казнится тем, что слишком щепетильничал, постеснялся назвать мерзавца мерзавцем и уже этим способствовал перерастанию его в «сволочь со стажем».

Писатель чрезвычайно строг к себе. Именно к себе, а не к так называемому «лирическому герою», «персонажу от автора» или «повествователю». Нет, в произведениях автобиографических, таких, как «Под вечными звездами», «Эти мамины передачи», «Пустосмехи», «Малая птаха», «Тихие зарницы» и другие, Немченко судит самого себя, и судит немилосердно, без скидок и поблажек. Может быть, эта-то суровость самоосуждения и придает его автобиографической прозе ноту высокого трагизма, которой недостает тем его повестям и рассказам, где герои и ситуации вымышлены, хотя и среди них есть вещи прекрасные, прекрасные без всяких оговорок, например рассказ «Красный петух плимутрок».

«О себе» у Немченко, по-моему, получается лучше, но существует некий закон литературы (не берусь его точно сформулировать), не дозволяющий автору ограничиться описанием собственной персоны или семейного круга. Вспомните: во всей нашей прозе редко отыщется писатель, не отдавший дани биографическому повествованию, но мало и таких, кто посвятил ему все свое творчество. Гарий Немченко — не исключение. Для того чтобы понять себя, ему нужно разобраться и в крутом нраве парней с Запсиба, и в характерах кубанских старожилов.

Запсиб. Ухари-монтажники, готовые выбивать чечетку на «отметке 70»; суровые, властные прорабы; пройдохи снабженцы, умеющие доставать дефицитный кирпич и цемент буквально из-под земли, — все они съехались в этот отдаленный край с разных концов страны, чтобы, как говорят строители, «с нуля» начать и город, и завод, и собственную судьбу, чтобы устроить жизнь по законам добровольности и бескорыстия.

На деле все оказалось сложнее. Эти парни заслужили право на гордость, они сделали то, что казалось невозможным. Но им можно и посочувствовать — не удалось им полностью воплотить то, о чем мечтали: и домна, построенная с таким напряжением, просуществовала лишь несколько лет (ее демонтировали как устаревшую и на ее месте смонтировали новую), и город, построенный второпях, оказался стандартным и неказистым, и судьбы складывались нелегко, а порой и драматично. Но в памяти каждого из них годы строительства запечатлелись как лучшее время в жизни. Гарий Немченко сам из «этих парней», он пережил и перечувствовал то же, что и они, и так же доныне не может оторваться памятью от тех лет.

Кубань же влечет писателя не только впечатлениями детства. Сюда его влекут и законы народной нравственности. Богатый и благодатный край. Селились на этой земле люди самостоятельные, независимые, самолюбивые, каждый со своим нравом, со своим гонором, а порой и с чудинкой своей. Но селились сразу же не врозь, не хуторами, а станицами, привыкая жить «миром», привыкая при всей гордости и самостоятельности и соседям помогать, и с благодарностью принимать чужую помощь.

«Я и раньше никогда от них не открещивался, от своих земляков, — читаем в рассказе «Отец». — Излишне горячий в юности, нынче я давно уже знаю, что хорошее во мне — все от них, а дурное — только мое. Среди голосов, первыми из которых я научился различать в себе, — голоса моих предков, я отчетливо слышу теперь и безмолвные речи не только тех, кто жил с ними рядом, корешевал, роднился, соседился, но и тех, кто с ними открыто враждовал или тихо их ненавидел...»

И вот еще о чем хочется сказать: Гарий Немченко из тех писателей, которые в своих книгах стремятся не только спрашивать, но и ответствовать. В последнее время, по-моему, мы слишком уж охотно вспоминаем известное чеховское изречение, по которому задача писателя не ответы давать, а вопросы ставить, забывая при этом, что сам Чехов далеко не всегда ограничивался этой «задачей» и не прибегал к услугам вопросительной формы, когда утверждал, что в человеке «все должно быть прекрасно», когда говорил о необходимости по капле выдавливать из себя раба, когда напоминал: «Дело надо делать, господа».

Ответ — штука рискованная. Читатель может и не согласиться с ним, и счесть его неполным, узким, прямолинейным. Вопрос лишен таких «недостатков», но ведь, раскрывая книгу, читатель хочет знать мнение писателя, а не только его сомнения.

Пора соответствовать — то есть ответствовать наравне со всеми перед жизнью, ответствовать за каждое слово, за каждый поступок — вот, по-моему, решение, к которому приходит Немченко, решение, к которому он стремится привести своего читателя. Отсюда и строгость самооценки, и придирчивость к себе, и нежелание прощать себе ни крупного греха, ни малой ошибки; отсюда и доверительность разговора с читателем, и полная, порой даже обескураживающая откровенность, отсюда и беспокойный поиск новых форм и жанров (кстати, начинал он не с рассказов, как большинство прозаиков, а с романов, рассказы появились значительно позже), отсюда и неудовлетворенность созданным (нетрудно заметить у Немченко желание «переписать» некоторые характеры и ситуации), отсюда и эта книга, которую, по-моему, лучше расценивать не столько как итог (пусть даже промежуточный) предшествующей работы, сколько как заявку будущих сочинений, как приглашение к предстоящему разговору, к продолжению беседы.

Е. СЕРГЕЕВ