Перед бурей - Виктор Чернов

Выбор Директорией Екатеринбурга или Челябинска с их непосредственным окружением заводских центров имел бы еще смысл при намерении опереться на левую демократию, на рабоче-крестьянскую массу, и на союзных с ними чешских национальных революционеров. Но как раз этого намерения и не было. И Авксентьев с Зензиновым, от которых в этот момент зависело решение, после некоторых колебаний, дали свое согласие на Омск.

В Центральном Комитете все считали этот шаг легкомысленным «прыжком в неизвестность», а большинство считало его просто роковым, отдающим Директорию в плен. Идея переворота справа уже носилась в воздухе.

Центральный Комитет ПСР получил сведения, что в видах централизации власти Директория решила объявить распущенными все областные правительства.

Это означало умерщвление «Комуча», а также конец трех других, равно глубоко-народных демократических, лево настроенных башкирского, киргизского и формировавшегося туркестанского правительств, а затем и кадетского Екатеринбургского.

Что же касается сибирского правительства, то его формальная ликвидация на деле оказывалась лишь «деноминацией», и при том с крупным повышением: оно становилось «деловым министерством» при Директории, которая, таким образом, «властвовала, но не управляла».

Мало того: т. н. административный совет сибирского правительства, из которого исходили все интриги и происки против демократии, из которого вдохновлялись все заговоры, все перевороты и все насилия над левыми членами правительства и который находился в постоянном конфликте с краевым народным представительством — Сибирской Областной Думой, — еще требовал от Директории подтверждения произведенного им самовольного роспуска этой Думы без назначения новых выборов, т. е. насилия над единственным органом народоправства. Директория решила: Областную Думу собрать, но лишь для того, чтобы уговорить ее «самораспуститься». Скрепя сердце, Дума подчинилась, охладев и разочаровавшись в Директории, утратив заряд энергии, которым обладала, и, рассыпавшись на отдельные людские атомы, недоумевающие и дезориентированные.

Свою оценку общего положения, включая сюда и критику действий Директории, но вместе с напоминанием о долге лояльной поддержки ее в деле исполнения принятых ею в Уфе перед демократией обязательств, и с призывом к всеобщей партийной мобилизации — ЦК изложил в директивном письме к партийным организациям. В основу письма был положен мой проект; но при обсуждении текста его по пунктам, в письмо были введены смягчения, на которые автор не всегда давал согласие. Первоначальный проект отличался большей решительностью выводов и более острой критикой создавшегося политического положения. Ошибки с.-р. фракции Уфимского Совещания также отмечались очень решительно: по решению большинства в этой части проекта были сделаны довольно серьезные сокращения.

Директивное письмо Центрального Комитета не было прокламацией, рассчитанной на публичное распространение. Это был документ для «внутреннего употребления» в пределах организации, подобно многим другим внутрипартийным циркулярам и сообщениям. И если бы внутрипартийные отношения были нормальны, он, вероятно, прошел бы для общественного мнения незамеченным и уж, во всяком случае, не вызвал бы той газетной бури, какая вскоре из-за него поднялась.

После государственного переворота колчаковцев новое «русское правительство» даже в официальном сообщении решилось утверждать, будто «Центральный Комитет партии с.-р. выпустил 22 октября 1918 г. (ст. ст.) прокламацию с открытым призывом к вооруженной борьбе с верховной властью и к созданию партийного с.-р. войска, т. е. нелегальной воинской силы».

Возможно, что опубликование нашего документа несколько ускорило уже вполне подготовленное выступление заговорщиков, желавших предупредить наши приготовления к отпору. И вот, когда собравшийся в Екатеринбурге Съезд членов Учредительного Собрания посылал делегатов в Омск предупредить членов Директории, что они с завязанными глазами, вслепую идут к собственной гибели, — оказалось уже поздно.

По прямому проводу получилась весть, что левые члены Директории 18 ноября (ст. ст.) «неведомо кем» арестованы и «неведомо куда» увезены, а правые «вручили всю полноту власти» военному министру — адмиралу Колчаку.

А этот последний принял титул Всероссийского Верховного Правителя. Без пяти минут-император… Худшие опасения мои и моих единомышленников вдруг стали реальностью. Перед лицом ее смолкли все разногласия. Самые умеренные сторонники компромисса в наших рядах стали после падения Директории решительными революционерами.

Мы выбрали «комитет сопротивления», с неограниченными полномочиями. Первой нашей мерой было восстановление целого ряда предшествовавших Директории местных революционно-демократических правительств, как переехавшее в Уфу Самарское правительство Комитета членов Учредительного Собрания, Башкирское правительство и т. п., незадолго перед тем распущенных близорукой Директорией.

Мы развили кипучую деятельность по осведомлению страны о характере и целях переворота; мы сносились со всеми общественными учреждениями — думами, земствами, Чешским Национальным Советом — и добились от всех их заявлений о непризнании переворота.

Следующим вопросом, который предстояло разрешить, была посылка сводного отряда войск для восстановления в Омске революционного порядка и законности. Но здесь мы столкнулись с целым рядом трудностей. Северным участком фронта в это время командовал чешский генерал Гайда, довольно способный и энергичный честолюбец, впоследствии — глава фашистского движения в Чехословакии. Тогда его авантюризм не выступал наружу, и он охотно общался с эсерами, возглавлявшими в Сибири антибольшевистские перевороты.

Средним фронтом командовал генерал Войцеховский, щеголявший радикальными фразами, недолюбливавший Колчака, но, как оказалось, лишь потому, что втайне ориентировался на Деникина. Южным, казачьим участком командовал атаман Дутов, носивший в свое время красные бантики в петличке, вошедший даже в состав комитета членов У. С. в качестве выбранного от г. Оренбурга.

Однако, на последнего никаких надежд возлагать нельзя было: его двуличность выяснилась давно, а тут удалось перехватить его сговор с Колчаком по прямому проводу. От Войцеховского ждали лояльности, хотя бы пассивной. К Гайде для переговоров отправился его личный друг, крупный деятель сибирского противобольшевистского переворота, эсер-кооператор Нил Фомин и принес нам весть, что Гайда — сфинкс.

Потом уже из показаний Колчака на суде мы узнали, что Гайда получил от Колчака через ген. Дидерихса приказ — ликвидировать Учредительное Собрание и, в частности, во что бы то ни стало арестовать и препроводить в Омск лично меня. Он собирался сделать всё, чтобы приказ был выполнен, но сам хотел пока оставаться за кулисами. Чешские легионеры, которыми он командовал, эти «приемные дети» русской революции, могли взбунтоваться.