Горбун - Поль Феваль

– Господи! – воскликнул он в горячем порыве. – Ты нас видишь и слышишь! Ты даровал мне ее. Я принимаю это бесценное сокровище и клянусь, что сделаю Аврору счастливой!

Девушка слегка приоткрыла глаза, – в них еще не просохли слезы, – и улыбнулась, блеснув похожими на жемчужные ожерелья зубами.

– Благодарю Тебя, Господи! Благодарю! – продолжал Лагардер, осыпая лоб мадемуазель де Невер поцелуями. – Видишь, какое счастье Ты мне ниспослал! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я обезумел от радости! О, теперь ты моя, Аврора, только моя! Позабудь обо всем, что я тут недавно наговорил. Это была неправда! Я молод! О! Я сейчас чувствую, как меня переполняют молодость, сила, жизнь! Мы будем счастливы! Долго долго! Понимаешь, милая, многие мои ровесники по сравнению со мной дряхлые старики. А почему? Сейчас объясню. Они все жизнь делают то, что делал и я до того как нашел тебя: пьют, играют, завязывают случайные любовные связи и все в таком духе. Они, в особенности те из них, у которых, как и у меня, много романтической отваги, бестолково растрачивают свое главное сокровище, – свою молодость. Едва в моей жизни появилась ты, Аврора, я сделался скупцом. Сердце мне подсказало, остановить это безумное, преступное расточительство. Я стал собирать и накапливать с тем, чтобы принести тебе в дар себя всего, всю мою душу. Я запер в железный сундук весь пыл моей юности. Это произошло, когда я еще был совсем молод, – а потому мне было, что запереть в этом сундуке. Прошло время, и я, подобно той красотке из сказки, что проспала сто лет в лесном замке, пробудился, исполненный нерастраченных сил. Они принадлежат тебе. Господь свидетель, я готов к счастью! Я готов и способен тебя любить! Ты моя! Мы принадлежим друг другу. И для меня и для тебя нет в мере никого и ничего, кроме нас с тобой! Мы уедем куда-нибудь подальше, куда-нибудь совсем далеко, где наша жизнь будет сплошная любовь! Любовь полной чашей! Любовь навсегда! Любовь до последнего дыхания!.. Но почему ты молчишь? Скажи же что-нибудь!

Она слушала, восхищенно блестя глазами.

– Любовь! – очаровано повторила она, будто подыскивала слова, чтобы описать сладостное сновидение. – Любовь! Любовь! Любовь навсегда!

Глава 9. Конец праздника

– Ах, крапленый туз! – промолвил в сердцах Кокардас, тащивший за ноги барона Барбаншуа. – То бы мог подумать, что сей тощий божий одуванчик окажется таким тяжелым, яхонт ты мой бриллиантовый!

«Яхонт бриллиантовый», он же брат Паспуаль, следовавший сзади, нес Барбаншуа, подхватив подмышки. Суровый приверженец прошлого, всеми фибрами души презиравший задаваемые регентом оргии, в сегодняшнюю ночь напился, как три, а то и четыре русских царя, путешествующих по Франции.

Кокардас и Паспуаль за небольшое денежное вознаграждение, выплаченное им вперед бароном де Юноде, подрядились доставить барона де Барбаншуа домой. Едва мастера клинка вынесли барона из индейского шатра, как до их слуха донеслись голоса какой то пары, мужчины и женщины. Сидя на скамейке соседней аллеи, те о чем то спорили. Не желая быть замеченными за столь не престижным лакейским занятием, Кокардас и Паспуаль аккуратно положили барона на газон и отправились в буфет, где провели не меньше часа, как следует подкрепившись вином и апельсинами, и вот теперь с новой силой принялись за работу. Однако, заметим, что от посещения буфета сил у старых друзей не прибавилось. Тяжело дыша, обливаясь потом, часто останавливаясь, они со своей ношей медленно брели по аллее через темный, (непогашенных светильников теперь осталось совсем мало), безлюдный сад.

– Не передохнуть ли нам маленько, дружок! – приложил гасконец.

– Слушаю и подчиняюсь! – с готовностью отозвался. – Ибо тяжесть велика, а оплата мала.

Они опять опустили барона на траву. За последний час уже успела появиться предутренняя роса. Воздух заметно посвежел. От прохлады и сырости Барбаншуа ненадолго очнулся и тут же заладил свой лейтмотив:

– Куда мы идем? Куда идем?

– Ах, серп тебе в жатву! Этот дряхлый забулдыга прелюбопытный тип, скажу я тебе, мой голубчик!

– Мы идем на собственные похороны, – с мрачным вздохом пошутил Паспуаль.

Они присели на скамейку. Паспуаль вынул трубку и не спеша принялся ее набивать. Барон, пошамкав губами, опять заснул. Не смотря на солидный возраст и более, чем солидную дозу принятого спиртного, спал он на редкость спокойно, – ни присвистывая, ни прихрапывая; его дыхание, если бы не перегар, было чистым и ровным, как у младенца.

– Если нынешнему ужину суждено в нашей жизни стать последним, – с философской рассудительностью развивал свою идею нормандец. – То нам грех роптать. Стол был отменным.

– Что правда, то правда, – согласился Кокардас, высекая из огнива искру. – Пресвятые угодники! Лично я съел полторы курицы с хрустящей золотистой корочкой.

– А как тебе та, что была возле меня; – белобрысая, чуть подпудренная, а ножка, ножка, крохотная, как у золушки.

– Просто загляденье! – Кокардас не уловил, как брат Паспуаль сменил гастрономическую тему на амурную. – А артишоки, артишоки на гарнир! Какой дивный свежий аромат, разрази меня гром!

– Как стройна и изящна! Да ты, я вижу, и не заметил!

– Нет, приятель, моя была лучше, – убежденно заявил Кокардас.

– Эк, куда хватил! – возмутился Паспуаль. – «Лучше»! чем же твоя лучше? Уж больно поджарая, скажу я тебе, к тому же косоглазая и рыжая.

Паспуаль говорил о соседке Кокардаса за пиршественным столом. Гасконец схватил своего напарника за шиворот и поднял со скамьи.

– Послушай, золотце мое, – с возмущением, подогретым спиртным прорычал он. – Я тебе не позволю оскорблять мой ужин! Попроси сейчас же прощения, серп тебе в жатву!

Стремясь утопить горе в вине, друзья в течение ночи явно хватили лишнего, каждый из них выпил вдвое больше, чем доходяга Барбаншуа. Паспуаль, которому изрядно надоела тирания его старшего друга, просить прощение отказался. Справедливый, а точнее хмельной, гнев завладел обоими настолько стремительно, что приверженцы Бахуса, по счастью не найдя времени на обнажение шпаг, тут же вцепились друг другу в волосы. Не смотря на малый рост, нормандец оказался очень крепким орешком, и через несколько мгновений мастера клинка тяжело сопя и сотрясая воздух ругательствами, повалились прямо на распростертого у их ног Барбаншуа. Тот опять проснулся и запричитал:

– Куда мы идем, Боже правый? Куда мы идем?

Звук его дребезжащего голоса привел в чувство повздоривших друзей.

– Черт возьми, я совсем забыл про эту рухлядь! – проворчал Кокардас.

– Да, уж надо тащить, ничего не поделаешь, – согласился Паспуаль.

Прежде, чем возобновить прерванный труд гасконец и нормандец помирились, в знак чего крепко обнялись, орошая друг другу щеки обильными слезами. Мы бы совсем плохо знали этих людей, если бы хоть на миг усомнились в том, что, посетив буфет, они не забыли наполнить вином свои фляги до краев. Сделав по несколько глотков, они снова взялись за барона Барбаншуа.