Московские тюрьмы - Алексей Мясников

Страшная тоска по воле и женщине. Часто не знали что написать, а переписку терять не хотелось — подходили ко мне. Обычно я не отказывал. Потом сам попробовал. Имя, статью — все придумал. Скоро не о чем стало писать. Получаешь односложные ответы или вычурные послания с пустынными рассуждениями. А хотелось бы больше узнать о них. Кто эти женщины? Как дошли до жизни такой, как у них там в камере, как на зоне? В ответ встречный вопрос: «Расскажи сначала о себе». Надо врать, не интересно. Видно им о себе тоже не интересно или почему-то неудобно. Переписка захлебывалась. Мало искренних записок, больше штампы. Начнет себя описывать — портрет точь-в-точь, как у подруги моего соседа. Эротические записки тоже часто списывались с заготовленных текстов. Бабенки дошлые, на откровенность не выведешь, ведь знают они прекрасно, что у нас, как и у них, все читается вслух. Однажды я два дня с одной переписывался. Как будто не дура и пишет охотно. Сделал попытку более честного и короткого знакомства, чтоб больше узнать о ней. «Знаешь, Таня, — пишу, — должен перед тобой извиниться. Меня зовут не Виктор, а Алексей, и статья не 206-я, а 238-я». О 190, разумеется, не говорю. Она не поверила и обиделась: «Слишком красивую статью ты себе выбрал, Жора. Я действительно хотела с тобой по-честному, а ты завираться начал, — и подпись завирательская — Элла».

Но вот как-то получаю записку от неизвестной. Пишет, что ее подруга, которой я перестал отвечать, в трансе. Не могу ли я объяснить, что случилось, и простить ее подругу, если она виновата? Четкий почерк, грамотный слог — вот кто мне нужен. Я ответил, что ее подруге напишет более замечательный человек, я не люблю переписываться и потому замолчал, а вот если вы захотите рассказать мне о своей жизни, то с вами с большим удовольствием. На этот раз мне повезло. Мы обменялись парой шутливых, пристрелочных записок и попали в тон. Теперь только стал понимать, почему даже писучие женщины болтают о чем угодно, только не о себе. Они не могли поверить, что в мужской камере может быть что-то интересно, кроме скабрезностей и секса, что кому-то там действительно интересна их жизнь. Они предполагали в нас тех мужчин, среди которых жили на воле и вполне логично думали, что нам прекрасно известна их жизнь. Поэтому не брали всерьез мои вопросы. Откуда им было знать, что я никогда не общался с сидевшей женщиной, с воровкой, и что для меня сейчас едва ли не единственная возможность узнать их поближе. А Галя, так зовут эту женщину, поняла и поверила мне. Уже со второй «ксивы», как называют записки, она сказала свое настоящее имя и то, что впервые встречает по переписке человека не из уголовного мира, она расскажет все, что меня интересует. И я стал задавать вопросы. С самых истоков: где родилась, кто родители, как училась, когда начала воровать? А она, словно рада была — выговориться, подробно рассказывала свою жизнь, вмещая ее в частые ровные строчки до отказа заполненных листков. Писала она красным, и этот цвет был цветом ее трагедии.

Ей 32 года. Себя описывает так: небольшого роста, худенькая, короткая стрижка, «но ты не думай, я выгляжу, моложе своих лет, бюст и все остальное на месте». Кого-то из нашей камеры водили на суд свидетелем, а ее на медэкспертизу, столкнулись у «воронков», она узнала, что он из 411-ой — спрашивала обо мне. Я спросил, как она выглядит? Он сказал: «Симпатичная. В шапке. На пацана похожа». Родилась и выросла в центре Москвы, на улице Герцена. Отец умер, мать — запила. К 16 годам, школьницей, подружилась с девчонкой-сверстницей. Та познакомила ее со своими приятелями. Это была компания воров-карманников, «щипачей». Отсюда все и пошло. Сблизилась с Русланом. Сначала натаскивала подружка, потом стала «работать» в паре с Русланом. Школу бросила, первый срок — в «малолетке», т. е. в исправительно-воспитательной колонии для несовершеннолетних, до 18 лет. Вернулась — опять в ту же компанию. Вышла за Руслана замуж, родился ребенок. И снова — ссылка на два года по тунеядке. Руслана посадили, ребенок — у ее матери. Ссылка в Вологодскую область, подселили к старушке в одной деревне. Дали на откорм поросенка. Чем и как кормить, когда самой нечего? «Через два месяца он бегал по избе, как собака, все ребра наружу. Мы оба были голодные, но с ним было весело». Сошлась с местным трактористом, стала у него жить. Материально полегче, но надоел он ей до смерти. «Всегда от него воняло мазутом. Каждый день пьяный. Напьется и поет: «Еду полем на комбайне, волнует ветром рожь». Я ненавидела его, но куда денешься». Вернувшись из ссылки, твердо решила было завязать с воровством. Устроилась работать швеей. «Но, знаешь, это болезнь какая-то: еду в автобусе, а рука сама к чужой сумочке тянется, дух захватывает, азарт и уже ни о чем не думаешь». На этот раз ей дают приличный срок и лишают материнства. Удар в самое сердце — она любила свою девочку и нежно рассказывала о ней. Проклинала свою воровскую слабость. Каждый раз, отбыв очередной срок, клялась завязать, жить только для дочери. Но темная сила заволакивала мозги, тянула к чужим кошелькам. Она не могла проехать в автобусе, в троллейбусе без приключений. И опять попадалась. С мужем виделась редко: то он сидит, то она. Носят друг другу передачи. Последний раз она вышла, он сидит, мать попала в ЛТД — лечебно-трудовой профилакторий для пьяниц. Ребенок — у родителей Руслана. В московской прописке ей отказали, устроилась в колхозе, где-то в Калининской области. Ну какая там жизнь, если дом, ребенок в Москве? На сей раз ее забирают за нарушение паспортного режима, за то, что жила в Москве, не имея московской прописки. Ей грозит два года. Суда еще не было — в предсъездовской перетасовке, оказывается, на Пресню отправили часть подследственных. В их камере женщины еще ждали суда. «Я буду косить на психушку, — пишет Галя, — скоро должны отвезти на обследование на 13-ю Парковую. Если сама не успею предупредить, тебе напишет моя подруга. Так что не теряй, вечером обязательно буду». Если поставят ее на психиатрический учет, тогда сохранится их квартира на улице Герцена, и она сможет жить в Москве вместе с дочерью. Если, конечно, сумеет убедить врачей, что она сумасшедшая. Если нет, тогда зона и безысходное будущее. Кажется, она даже намекнула, что нарочно нынче далась ментам, чтобы провернуть эту операцию. Ничего другого не оставалось. Надо было, чтоб посадили в Москве и признали ненормальной. Тогда суда не будет. Подержат в психушке, а потом она получит право жить в Москве. Иначе Москвы не видать. Как притвориться, как обмануть врачей — это она знала. За плечами солидная школа. И все-таки очень волновалась перед 13-ой Парковой (улица, где находиться психиатрическая клиника). Слишком много в ее судьбе зависело сейчас от этой поездки.