Киномания - Теодор Рошак

Блокнотик для рисования — флипбук{338}. Самая примитивная форма движущихся картинок. Древнейший пример инерционности видения. Неподвижные картинки, которые будто бы становятся подвижными, потому что глаз не успевает уловить промежутков между ними. С подобными картинками играл каждый ребенок. Такие вкладывают в пачки «Крекер Джек».

Отец Анджелотти не считал, что флипбук изобрели манихейцы, — он был уверен, что это изобретение гораздо старше и восходит к вавилонянам. Но манихейцы нашли очень серьезное применение этой игрушке, положив в основу своего еретического учения. Они утверждали, что промежуток между картинками символизирует бездну, которая является обиталищем зла. В тот миг, когда открывается промежуток, в эту мимолетную долю секунды распахиваются стены вселенной, и перед нами предстает бездонная темная пустота, не затронутая актом творения. О картинках говорилось, что они «сущие», а потому есть добро. О промежутках между ними говорилось, что они — отсутствие сущего, а потому есть зло. Значит — скок-скок-скок, — эти маленькие книжечки добро противопоставляли злу. Существование против небытия. Перебирай странички, размышляй над их значением. А что изображают картинки? Две фигурки — одна черная, другая белая. Они бросаются друг на друга. Они борются. Властелин света, властелин тьмы в вечной вражде. Больше ничего.

Первое кино.

В примечаниях автор говорил, что катары продолжали использовать флипбуки и в более поздние времена. Когда на сцене появилась инквизиция, это маленькое приспособление стало дорогим развлечением. Тех, у кого обнаруживались флипбуки, арестовывали по подозрению в ереси. Отец Анджелотти прослеживал эти древние живые картинки вплоть до эпохи тамплиеров, которые, по его мнению, на самом деле были катарами. Говорилось, что они изобрели нечто вроде волшебного фонаря, который мог проецировать изображения с флипбуков на экран. Это приспособление использовалось в их тайных обрядах, которые, конечно же, были объявлены Церковью непристойными.

Таким образом, выяснилось, что мой легкомысленный дружок Шарки был не так уж далек от истины в те дни, когда мы с ним делили обязанности киномеханика в «Классик». Некое подобие средневекового кино и в самом деле существовало. Может быть, совсем не случайно эмблема старых рыцарских орденов (мальтийский крест) дала свои имя и форму маленькому механизму в сердце любого кинопроектора, где он кадр за кадром протягивает пленку через проекционный фонарь, а каждый просвеченный кадр получает свою порцию света и тьмы благодаря работе затвора, и все это синхронизировано таким образом, чтобы обмануть медлительный человеческий глаз, который начинает видеть движение там, где никакого движения нет.

Отец Анджелотти закончил свою краткий экскурс в киноизыскания тамплиеров, лишь после того как обронил одно заманчивое замечание: «После уничтожения альбигойцев такие запретные устройства исчезли из вида. Но еще ждет своего рассказа история их тайного усовершенствования в последующем для сомнительных религиозных целей».

Наконец-то у меня появился ключ к фильмам Макса Касла, к тайне их сверхъестественного очарования. Автор рассуждал о древней традиции, об искусстве света и тени, используемой для повествования о войне двух богов. Этой войной был фликер. Двадцать четыре раза в секунду по мере протяжки кадров — клик-клик-клик — она коварно проникала через ослепленный глаз в незащищенные глубины разума. Свет против Тьмы. Плоть против Духа. Бог добра и Бог зла сошлись в схватке. Вы смотрели кино, а вас тайком обращали в иную веру.

Не ожидая ничего иного, кроме обычных уклончивых ответов, я все же рассказал о прочитанном брату Юстину. Слышал ли он когда-нибудь об использовании флипбуков древними манихеями?

— Вы говорите о таких маленьких блокнотиках, которые вкладывают в сухие завтраки? О такой детской игрушке? — Обычная его тактика: сделать так, чтобы мой вопрос казался дурацким. — Для чего еще их можно использовать, кроме как для развлечения?

Что ему известно о показах, которые устраивали тамплиеры с помощью волшебного фонаря. О чем это? Да ничего не известно… Это что еще такое?

Как далеко в глубь веков простирается интерес его церкви ко всякой киномеханике? Да уж не дальше, чем изобретение кино Томасом Эдисоном… или кому там принадлежит эта честь?

А не приходило ли ему в голову, что фликер в проекторе — это нечто вроде символической борьбы света и тени? Он напустил на себя удивленный вид. Какая очаровательная мысль? Где это я на нее набрел? Я протянул ему монографию отца Анджелотти; он открывал книгу, а я внимательно смотрел на него. Его взгляд надолго задержался на посвящении — таким образом он давал мне понять, что оценил его значение.

— О да. Анджелотти. Я встречал эту его работу. Но вообще-то она не очень надежный источник. Кажется, он доминиканец. Это орден инквизиции.

Отнюдь не стараниями брата Юстина вышел я на новый уровень понимания Касла. Разные части головоломки сложились в одно целое. И теперь я видел, что все, каждый на свой лад, были правы насчет личности этого человека или его фильмов. Сен-Сир был прав, говоря о фликере, но он здорово недооценивал силу его воздействия. Касла практически не интересовали такие отвлеченные вещи, как классовая борьба; его темой была война космическая.

Права была и Клер. И в том, что касалось касловских фильмов, и в том, что касалось его странных любовных изысков; Касл, как любой правоверный катар, намеревался «обыграть дьявола его же собственными картами». Хотя его подспудные образы и вызывали у зрителя похотливые мысли, но технология, посредством которой они попадали на экран, тайно примешивала к похоти чувство стыда. На одном уровне — наслаждение, на другом — отвращение. «…достаточно, чтобы на всю оставшуюся жизнь отвадить вас от секса».

Прав был и Розенцвейг в своем неприятии дьявольских замыслов Касла и сирот. Но он, как и все гонители катаров, никогда бы не признал, что его дьявол был их богом, а его бог — их дьяволом. Все катары, топтавшие эту землю, ушли в могилу, веря, что Бог этого мира, Бог римской церкви и любой другой, кроме их собственной, — это Бог Тьмы, Властелин ада, того, где мы проживаем наши дни, будучи рабами болезней, желаний, смерти. Там, где остальной мир видел тьму, они видели свет; там, где они видели тьму, остальной мир видел свет — потому что Бог Тьмы вывернул наши мозги наизнанку, поставил все с ног на голову. Мы принимали негатив за позитивное отображение реальности. Зная истинное значение слов, катары с гордостью поклонялись «темному Богу», свету, который сияет во тьме и который непостижим. Его символом был дрозд, а кинозал с потушенными огнями — его храмом. Только в конце времен, когда война двух богов достигнет апогея, эти глаза, которыми наделена наша плоть, исчезнут, наше зрительное восприятие прояснится, и мы увидим свет как свет, а тьму как тьму.

Прав был и малютка Зип Липски. Касл-режиссер и в самом деле достиг высот искусства, хотя Зипу и не дано было понять, в чем это заключалось. А его цели никак не были связаны с искусством: оно было лишь служанкой могущественного и древнего учения.

Что касается меня, то я не признавал за этим учением права быть религией. Я, конечно же, не хотел верить, что этот мир — единственный, в существовании которого я не сомневался, — есть вотчина Бога Тьмы. И невзирая на всю антиэротическую пропаганду, которую я впитал из фильмов Касла, часть моего либидо все еще упорно отстаивала свое достоинство. Может быть, я слишком мало страдал, чтобы повернуться к жизни спиной. А может быть, я познал любовь слишком многих хороших женщин и потому не мог избрать путь катаров.

И все же… и все же…

Меня не покидали воспоминания о том, как миссис Физер разыгрывает смертные муки давно умершей девушки. Не выходили у меня из головы и слова Ольги, которая так просто, так серьезно говорила мне о рождении женщинами «деток для герр Гитлер». Ее слова вызывали в моем воображении картины смерти и несчастий вокруг меня — такие живые, что я никак не мог и не хотел с ними смириться. Голодающие дети, кровавые бани, ставший привычным ужас болезней, сумасшествия, нищеты. Мрачные сенсации каждый день. Ольга, выжившая в лагерях смерти и видевшая смерть невинных, не сомневалась, что мир — и в самом деле ад. Если смотреть с чисто фактической стороны, следовало признать, что в защиту Великой ереси можно было сказать несколько слов.

Глава 25

Оракул из Зума-Бич

— Это все равно что говорить с дельфийским оракулом, — испуганно сказала Жанет после нашей первой беседы с Саймоном Данклом.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он пускает пузыри, заикается. Ни слова не разберешь. Кто-то должен за ним переводить. И потом (она изящно и по-французски живописно пожала плечиками), я не понимаю, что все это значит.