Ученик - Микаэль Юрт

Они тронулись в путь. Эдвард взглянул в зеркало заднего вида и увидел, как «Сааб» становится все меньше и меньше. Они поставили на нем крест. Покинули его. Так же, как он поставил крест на «Лёвхаге». Покинул ее.

Теперь он может, теперь он должен смотреть вперед.

Роланд гнал «скорую помощь» с очень небольшим превышением скорости. Эдвард был уверен в том, что шоссе 55 не является излюбленным местом полиции для проверки скорости, во всяком случае, когда дело касалось спецтранспорта, но рисковать было глупо. Встреча с блюстителями порядка не представлялась оптимальной по нескольким причинам. Их бы заинтересовало разбитое окно. В кабине имелись следы крови. Роланд был одет не соответствующим образом. Внимательный полицейский все это заметил бы. Ну, если проблема возникнет, им придется ее решить.

Вокруг было красиво. По-летнему зелено. У Эдварда возникло почти головокружительное ощущение, когда он смотрел на простирающийся перед ним колышущийся ландшафт. Как много площади. Пространства. Теперь, когда перед ним открывалась перспектива, когда он видел, в чем ему отказывали, последние четырнадцать лет казались еще более изолированными и ограниченными. Он наслаждался поездкой, каждым новым видом, возникавшим вдоль извилистой дороги. Ветер через выбитое окно трепал его жидкие волосы. Он снова закрыл глаза. Дышал глубоко. Дал себе отдых. Воздух казался более легким. Другим. Каждый вдох укреплял его. Вот каково это, когда дышишь как свободный человек. Роланд сбросил скорость. Эдвард открыл глаза. Они подъехали к шоссе Е18. Чуть более получаса, и они в Стокгольме.

– У тебя есть телефон? – спросил Эдвард.

Роланд сунул руку в карман и протянул ему мобильный телефон. Эдвард набрал номер по памяти и стал ждать ответа, а Роланд перешел на безопасные 110 километров в час.

Харальдссон стоял у окна спальни. Он стоял там с тех пор, как открыл дверь и обнаружил комнату пустой. Прошел мимо не застеленной двуспальной кровати к окну. И остался стоять. А что еще было делать? Искать Йенни? Где? Он не имел представления и был буквально парализован.

Тревога, страх, Йенни, работа.

В саду начали сажать яблоню. Он видел, как приехали садовники. Как они обошли сад, размахивая руками и что-то обсуждая. Пришли к согласию относительно лучшего места и принялись отмерять и копать. Принесли мешки с землей. Нормальная жизнь, проходившая всего в нескольких метрах от него. Понятная действительность.

Думать трезво было трудно. Что он может сделать? Он не может оказаться замешан. Ему нельзя быть замешанным. Йенни исчезла. Он замешан. Но об этом никому не следует знать. Нельзя, чтобы с Йенни что-нибудь случилось. Мысли скакали, меняли колею, точно на поцарапанной виниловой пластинке.

Хинде будут перевозить. Вероятно, он уже покинул «Лёвхагу». Он хотел, чтобы его перевезли. Что-нибудь произойдет. Что? Следует ли Харальдссону поднять тревогу? /скачок/

Может ли это спасти Йенни? Йенни исчезла. /скачок/

Чем он может обосновать тревогу? Лучше бы не рассказывать о том, что он оказывал Хинде кое-какие услуги и что одна из них вылилась в то, что Хинде покинул территорию. Это означало бы не только самоубийство в плане карьеры. Это наверняка наказуемо. /скачок/

Йенни. Где она? Она не должна умереть. Что он будет делать? Как сможет жить дальше? /скачок/

Когда Йенни исчезла, Хинде еще не покинул «Лёвхагу», а Ральф был уже арестован. Что это означает? Что Хинде контактировал еще с какими-то людьми за пределами «Лёвхаги»? /скачок/

Нельзя допустить, чтобы отец Ингрид Мари сидел в тюрьме. /скачок/

Поднимать тревогу? Может ли он поднять тревогу? Что привести в качестве причины своих подозрений? Возможно, Хинде болен. По-настоящему. Возможно, он поехал в больницу. Тогда предупреждение о попытке к бегству покажется, мягко говоря, подозрительным. А если он опасался такой попытки, почему тогда дал согласие на транспортировку?

/скачок/

Я не убил ни одной беременной женщины. /скачок/

Что произойдет, если он поднимет тревогу?

Что произойдет, если он этого не сделает?

С Йенни.

Телефон снова зазвонил. Доставая его из кармана, Харальдссон почувствовал, как от надежды у него быстрее забилось сердце. Незнакомый номер. Не Йенни. Он все равно ответил.

– Харальдссон.

– Это Эдвард Хинде.

В голове у Харальдссона образовалась полная пустота. Теснившиеся там ранее мысли как ветром сдуло.

– Откуда вы звоните? – только и смог выдавить он.

– Неважно. Вы сделали то, о чем я просил, так что у вас есть право на вопрос.

Харальдссон слышал каждое слово. Слышал, но не понимал.

– Что?

– Я держу свое слово, Тумас. Вы ответили «да», что мне и требовалось, и за это вы получите ответ на один вопрос.

– Что вы…

– Тумас, подождите, – перебил его Эдвард. Харальдссон сразу умолк. – Я не могу решать за вас, – мягко продолжил Эдвард, – но я бы на вашем месте спросил: «Где моя жена?».

Харальдссон закрыл глаза. Под веками сверкало. Он боялся, что упадет в обморок. Этого допускать нельзя. Иначе он никогда не узнает. По щекам потекли неслышные слезы.

– Где моя жена?

Голос едва слушался. Хинде начал рассказывать.

Окна стояли открытыми во всей квартире.

Тем не менее было жарко.

Липко.

Душно.

Ванья сидела на диване и переключалась с канала на канал. В такое время суток никто не передает лучших программ, это было до боли очевидно. Она выключила телевизор, бросила пультик на диван рядом с собой и подтянула к себе лежавшие на столе экстренные издания обеих вечерних газет. В «Экспрессен» было десять страниц о задержании Ральфа Свенссона. Не считая первой страницы, которую украшала крупная фотография его лица. Без маски, под заголовком: «ОН И ЕСТЬ ЛЕТНИЙ МЯСНИК». Если хорошенько приглядеться, можно было увидеть, что на самом верху страницы значительно более мелкими буквами напечатано: «Полиция подозревает». Ральфа еще не осудили, даже не арестовали, насколько знала Ванья, но уже выставили напоказ. Ограничения на публикацию имени и портрета не соответствовали духу времени. Установление личности на ранней стадии и незамедлительная публикация имени и фотографии осуществлялись в «интересах общественности». Это означало, что никто не готов платить за массу пикселей. Помимо того что лично она считала это неэтичным, это еще иногда затрудняло им работу. Опознание подозреваемого свидетелями сразу обесценивалось, если он смотрел с каждой рекламы газеты. Фотография на первой странице «Экспрессен» взята с паспорта Ральфа. Не слишком лестная. Он выглядел примерно таким же безумным, как и все остальные на своих паспортных фотографиях. Внутри газеты имелась вся история его жизни. Больная мать, заново женившийся отец, новая мать, добрые родственники, переезды, деньги, работа и школы. Они отыскали нескольких его бывших одноклассников, которые запомнили Ральфа Свенссона тихим и замкнутым. Немного странным. Плохо идущим на сближение. По большей части одиноким. Возможно, все верно, Ванья об этом ничего не знала, но ее интересовало, те же ли ответы получила бы газета, если бы журналисты позвонили и сказали, что Ральф Свенссон получил Нобелевскую премию, а не подозревается в серии убийств. Это как бы вписывалось в картину. Одинокий волк. Отшельник. Чудак. Ванья полагала, что бывшие одноклассники, которые наверняка за последние двадцать лет даже ни разу не вспомнили о Ральфе, просто-напросто подпали под воздействие ожиданий. После полного жизнеописания Ральфа, исключая его возможные мечты, надежды, желания и прочие отвлекающие моменты, способные его очеловечить, следовал столь же большой материал об Эдварде Хинде. Им повезло, журналистам, что Ральф оказался имитатором. Они получили возможность еще раз опубликовать новости 1996 года. Читать все это Ванья была не в силах. Отбросив газету, она встала и пошла на кухню. Выпила стакан воды. Часы показывали чуть больше половины седьмого. До захода солнца оставалось еще часа два, но на улице уже хотя бы начало становиться приемлемо. В открытое окно проникал теплый ветерок.