Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Климент до того был захвачен волнующим зрелищем, что не услышал, как вошел Савва. Прикосновение к плечу заставило его обернуться и смутиться, но Савва не заметил смущения.

— Красива! — сказал он, кивнув в сторону двора.

Климент не собирался отвечать, но сердце художника не выдержало:

— Очень! Что правда, то правда!

— Из новых она. Недавно приехали...

С тех пор как Святополк переехал в Велеград, не было недели или месяца, чтобы какой-нибудь нитранский владетель не переселился сюда. Это были небогатые люди, которые стремились быть у князя на глазах, надеясь, что их заметят, что они войдут в доверие и затем получат в подарок немного земли.

— Вчера слышал, как се отец что-то наказывал ей и называл Либушей...

Звук этого странного имени ударился, словно звон летящей пчелы, в каменные стены кельи, но вместо того чтобы вылететь сквозь узкие окошки на улицу, собрался в одну точку и остался в душе Климента. Он поразился: когда-то в монастыре святого Полихрона именно Савва назвал ему имя женщины, поразившей его своей красотой. Но та женщина уверенно шагала по своему золотому пути, а эта все еще резвилась среди манящих цветов и мыла ножки холодной водой из каменного корыта.

Будто угадав его мысли, Савва присел на деревянную скамью и глухо сказал:

— Будь я моложе, попытал бы счастья. Но годы не те... Я многое перевидал на этой земле и вкусил всего. Ты знаешь. Я говорил тебе... Но одно удивляет меня: до каких же пор ты будешь так жить? Ты уже немолод, но все еще мужчина в соку. И красивый. Неужели ты покинешь сен мир, не познав второй половины божьего творения?

Климент встал, хотел было возразить. Но Савва махнул рукой:

— Да выслушай меня хоть в этот раз! Одно другому не мешает. Этого божьего дела даже папы не чуждались. Разве ты не видишь, что все, кто занимает престол святого Петра, — старики, испытавшие очень многое и только в результате этого подготовившие себя к святости. Знаю, ты скажешь: не богохульствуй... Но ты не прав. Если бы женщина не была нужна мужчине, бог не создал бы ее. — Савва встал и начал ходить по келье, старые, уставшие половицы жалобно и глухо заскрипели. — Признаюсь тебе, — сказал он, — что немало женщин сочувствовали и помогали нам в розыске архиепископа Мефодия. — И, помолчав, добавил: — Знаешь, я убедился, что они много лучше нас. Они умеют ценить жизнь, ибо девять месяцев носят ее в себе, а потом еще три года на руках... Кто не знает женщин, обедняет себя на целую жизнь, запомни это. Я не святой, как ты или Наум, не так хорошо знаю слово божье, ибо неуком пошел за своим незабвенным спасителем Константином Философом, так что ты прости мне все эти слова. Если я богохульствую, пойду к отцу Мефодию исповедаться, пусть он решает. Пусть наложит на меня любую епитимью, я вытерплю...

Савва лег на жесткий топчан, положил руки под голову и притих. Его слова произвели сильное впечатление на Климента. Он часто ловил себя на том, что в глубине его души живут подобные слова, только не столь земные и убедительные. Климент отправился в большой мир из горной пещеры, где пахло пергаментом, потом жил в богатых комнатах, где полки гнулись от книг, затем — в монастырской келье, где витали книжные мысли о святых и грешниках, и лишь в Моравии он столкнулся с настоящей жизнью, с делами людей — хорошими и плохими. Разумеется, толкование святых догм часто зависит от тех или иных интересов, но жизни надо смотреть прямо в глаза, если не хочешь, чтобы она нанесла тебе неожиданный удар... Савва был прав, и все-таки его слова о женщинах смутили и сбили с толку Климента. Верно, бог создал женщину, но разве в Писании не сказано, что искушение пришло от Евы, не она ли причина того, что род человеческий изгнан из рая?

Климент причесался деревянным гребнем, надел ветхие сандалии из воловьей кожи и вышел из кельи. Душа была встревожена красотой девушки и словами Саввы... Они с Саввой давние друзья и не будут обманывать друг друга. Да и Савва не из тех люден, что таят в душе коварство, издеваются над чистотой помыслов и нарушают душевное равновесие друзей. Он говорил, что чувствовал, и это очень нравилось Клименту. Савва не мог завидовать, скрытничать, не мог быть коварным. Всю жизнь он боролся со злом и честно прошел свой путь... Душевное смятение надолго осталось в душе Климента и угнетало его и днем и ночью.

Климент возвращался от Святополка. Он получил благословенно возглавить все школы в государстве. Князь, окруженный знатными людьми, принял Климента в одном из небольших залов. И все было по-княжески: много советов и поручений, придуманных не столько им, сколько его приближенными. Дарственные грамоты были написаны новыми буквами, и Климент почувствовал себя победителем. Ему льстило княжеское внимание и забота о деле миссии. Казалось, что приближенные князя с надеждой и упованием смотрят на все, что делают просветители во имя самоутверждения народа. Климента смущал только нахмуренный взгляд и тяжелый, будто высеченный из камня, волевой подбородок князя. Но если бы он не был таким, разве сумел бы он справиться с врагами? В присутствии папского легата Святополк объявил в Фарханне, на совете королей, о своем повиновении Людовику Немецкому, но это была формальность. Если судить по заботам князя о славянской письменности, то можно сделать вывод, на чьей он стороне. Климент подобрал подол рясы, чтобы, спускаясь по мраморным ступеням, не наступить на нее, приветливо кивнул страже, охранявшей ворота, и огляделся. Площадь с кафедральным собором и общественными зданиями была залита солнцем, и люди спешили укрыться в тени. Какой-то человек вышел из дворца и, поравнявшись с ним, предложил пойти вместе, поскольку ему, мол, в ту же сторону. Сказал, что обычно приезжает на коне, но сегодня было не к спеху, поэтому и пришел пешком. Судя по одежде и широкому поясу из железных пластинок, на котором висел меч, он не принадлежал к знати. У него были добрые серые глаза.

Солнце поднялось высоко, тени укоротились. Попутчик оказался разговорчивым. Он интересовался жизнью в монастыре, обучением детей, церковными службами. Его любопытство было безгранично. За беседой Климент не заметил, как подошли к монастырю. Незнакомец остановился у ворот и, протянув Клименту руку, сказал:

— Ну, до свидания. Мы соседи с недавних пор и еще не знаем друг друга... — И пошел к тому самому двору с садом. — Хочешь, зайди к нам. Гостем будешь!

Климент онемел от этих неожиданных слов.

10

И все же Кремена-Феодора-Мария поборола искушение дьявола и уехала из Плиски. Она сделала это, чтобы не унижаться. Изограф Мефодий давно понял ее душевную борьбу и читал ее желания. В его взгляде она видела себя всю — разгаданную и уязвимую для насмешек, а в последнее время заметила и мужское превосходство, в котором не было почитания, несмотря на большую разницу в их положении. Она чувствовала, что мечта о материнстве подчиняет ее себе и что, если она не уедет, у нее недостанет сил противостоять этому зову. Кремена-Феодора-Мария решила поехать в Брегалу и там в тиши понять, любит она Мефодия или только вожделение тянет ее к нему... Огромным усилием волн в последний момент она заставила себя не крикнуть возницам: «Назад!» — под предлогом, что-де забыла взять с собой очень важную вещь. Но не крикнула.

И лишь проехав половину пути, поняла, что искушение побеждено. В Брегалу она прибыла на праздник святого Иоанна Брегальницкого. Каждый год монахи из здешнего монастыря и люди из ближних деревень собирались на горе, чтобы почтить память несчастного кесарева сына, немного повеселиться да испить воды из источника под деревом, на котором нашли повешенного. Монахи утверждали, будто эта вода помогает от болезней глаз и от гнойных ран. В невообразимой суете праздника Кремена-Феодора-Мария стала понемногу обретать равновесие, но всякий раз при звуке голоса какого-нибудь молодого мужчины ее глаза искали его, а сердце упивалось его статью. Эти волнения с каждым днем убеждали, что изограф не имеет над нею настоящей власти. Во дворце, куда он, будучи священником, имел доступ, он вытеснил других не потому, что она испытывала к нему сильное чувство, а из-за женской ее слабости. Но все же это были только предположения, лишь время покажет, насколько она увлечена. А пока молитвами и неустанным бдением подавляла она свое чувство. И чем дальше уводил ее пестрый хоровод времени, тем яснее Кремена-Феодора-Мария понимала, что тоскует гораздо больше по Симеону, чем по изографу Meфодию... Бешеный ток крови, который прежде с неожиданной силой гнал ее к Мефодию, превратился теперь в тоску о своем ребенке, о брачном ложе и детской колыбели. И ей стало ясно; она не укротит себя, пока не найдется мужчины и для нее. Эта мысль впервые пришла ей в голову во время свадьбы юной Богомилы. Сидя на отведенном ей месте, она слушала веселый гомон гостей и думала о себе. Неужели она так и останется одна и не исполнит назначения женщины на земле — не даст новой жизни и продолжения рода? У женщины нет иного назначения в этом мире. Ведь всевышний, посылая человечеству своего сына, прибег к помощи женщины, а не прямо с неба спустил его на земную твердь.