Последний император - Пу И

Я стал настолько жесток, что начал бить людей и даже прибегать к пыткам. Я мог приказать избить провинившегося любому человеку из моего окружения. Он должен был бить очень сильно, чтобы я не заподозрил его в сговоре с осужденным. Если же я сомневался в нем, он сам подвергался порке.

Моими жертвами были почти все окружавшие меня люди, кроме жены, братьев, мужей сестер. В то время во дворце учились несколько моих племянников. Они часто беседовали со мной, прислуживали мне. Я воспитывал их как родственников, которым доверял, однако и это не спасало их от брани и побоев. В то время они страшились услышать одно мое слово: "Вниз его!" — ибо оно означало, что их отправляют для порки.

Все эти поступки свидетельствовали о том, каким я был жестоким, сумасшедшим, неуравновешенным человеком, но они не могли объяснить другое: сидя на "троне" в предчувствии беды, я не находил себе места.

Самыми несчастными жертвами были мальчики-слуги. Их насчитывалось больше дюжины. У большинства родителей убили японцы, которые, страшась их мести в будущем, приказали марионеточному правительству определить их в сиротский приют, где им изменили имена и приучали быть послушными рабами, изнуряя тяжелым трудом. Когда они услышали, что их переведут ко мне, у них появилась надежда, что у меня им будет лучше, а фактически стало еще хуже. Одевались они в тряпье, питались плохо, а работали по 15 — 16 часов в сутки. Зимой они мерзли от холода, голодали, не высыпались и потому часто во время уборки на ходу засыпали, опершись на батарею. Били их постоянно. За то, что заснули, не очень чисто прибрали, слишком громко что-нибудь сказали. На них постоянно срывали свою злость мои приближенные. Сироты, дожившие в таких условиях до семнадцати-восемнадцати лет, выглядели как десятилетние.

Одного мальчика-слугу, по имени Сунь Баоюань, замучили до смерти. Не желая терпеть жизнь во дворце, он несколько раз пытался бежать. После первого побега его поймали и жестоко избили. Во время второго побега он решил бежать через тоннели, вырытые под трубы центрального отопления. Он пробыл под земле двое суток, но так и не нашел выхода. Мальчик был голоден, его мучила жажда. В поисках воды он снова выбрался на поверхность, и тут его заметили. Услышав доклад одного из приближенных, я приказал: "Сначала дать ему поесть, а потом наказать!" Но его уже избили так, что он был почти при смерти. Испугавшись, что если он умрет, его душа будет преследовать меня всю жизнь, я приказал врачу спасти мальчика во что бы то ни стало, но было уже поздно. Он погиб.

Я не мучился угрызениями совести, а лишь боялся возмездия, поэтому в течение нескольких дней бормотал молитвы и бил челом в своей молельне, чтобы дух умершего благополучно достиг мира иного. Виновникам убийства я приказал в течение полугода каждый день бить себя по ладони бамбуковой палкой и каяться, как будто эти меры могли снять с меня вину за преступление.

Мое жестокое отношение к людям и подозрительность доходили до крайностей. Мне часто казалось, что повар обсчитывает меня, и я посылал человека следить за ним, когда он покупает продукты. Если то или иное блюдо, на мой взгляд, было приготовлено плохо или что-то в него попало, повара штрафовали. Конечно, когда блюдо было особенно вкусным, я награждал его. Во внешнем мире я не имел никакого права применять силу, но в своем доме поступал как хотел.

В последний период Маньчжоу-Го крах Японии уже не вызывал сомнений. Сообщение радио союзников или плохое настроение Ёсиоки Ясунори — все это создавало упадническое настроение и заставляло думать о приближающемся конце. Характер мой стал еще хуже, и дома я чинил настоящий произвол.

После приезда в Чанчунь я пристрастился к чтению книг о дьяволах и духах. Прочитав в них, что все живое происходит от Будды, я перестал есть мясо, так как думал, что оно — результат трансформации моих же предков или родственников. Поэтому, кроме молитв, которые я читал по утрам и вечерам, я стал молиться и перед едой. Я не позволял убивать мух, а разрешал их только выгонять. Я знал, что мухи распространяют инфекционные болезни, поэтому пищу, на которой они сидели, я уже не ел. Когда они садились мне на губы, протирал губы спиртом (в кармане у меня всегда была коробочка с ватой и спиртом). Обнаружив на блюде лапки от мух, я наказывал повара. И несмотря на это, я никому не разрешал убить ни одной мухи. Однажды я увидел, как кошка поймала мышь. Чтобы спасти ее, я приказал всем членам семьи догнать кошку.

Чем больше читал я буддистских книг, тем больше верил им. Однажды я вычитал, что если молиться в течение многих дней, может появиться Будда и захочет что-нибудь съесть. И я приготовил для него комнату и еду. После чтения молитв я объявил всем, что пришел Будда, и вполз в комнату на коленях. Разумеется, она была пуста, но так как я сам поверил в свои бредни, то принялся бить челом перед ничем.

Под моим влиянием все домочадцы стали фанатиками буддизма. В доме непрерывно стучали деревянные колотушки и бронзовый гонг, казалось, что дворец превратился в храм.

Я часто гадал, гадал без конца, пока не нагадывал себе что-нибудь хорошее. Боясь, что Квантунская армия убьет меня, я каждый раз перед приемом Ёсиоки обязательно гадал, стремясь узнать, что меня ждет. Я стал суеверен в каждой мелочи. Во всем стремился увидеть добрые и злые предзнаменования.

Вслед за мной и Вань Жун стала суеверной. Она сама себе внушила, что, встретив злое предзнаменование, нужно поморгать глазами и поплевать. Потом это вошло у нее в привычку, и она часто без причины моргала и плевалась, как сумасшедшая.

В такой обстановке мои племянники — группа двадцатилетней молодежи — жили как монахи. Одни из них впадали в созерцание, другие вешали над своими кроватями картины с изображением скелета, а третьи целыми днями читали заклинания, словно повстречались с настоящим дьяволом.

Я тоже каждый день впадал в созерцание. В эти моменты не разрешалось шуметь и даже громко вздыхать.

Боясь умереть, я больше всего опасался болезней. Принимать лекарства стало моей привычкой, и на покупку ненужных лекарств я выбрасывал несколько тысяч юаней или заказывал их за границей на десятки тысяч юаней.

Еще в Запретном городе я страдал от мнительности, но теперь действительно все время болел. Как-то во время императорского осмотра в городе Аньдуне выстроенной японцами гидростанции я чуть было не потерял от слабости сознание. Племянники и доктор, которые были со мной, тут же сделали мне укол и вливание глюкозы.

Слабое здоровье и постоянное нервное напряжение заставляли меня постоянно думать о смерти.