Одиночка - Крис Мориарти

Ли начала говорить, но он перебил ее:

– Манипулировал ли я тобой? Может быть. И, конечно, мне хотелось загнать тебя в угол. Или не вмешиваться, пока Корчов делал это. Но когда ты обвиняешь меня в том, что я играл с тобою… ты знаешь, что это не так. У тебя были ключи ко всем дверям. И для того, чтобы открыть их, не нужно было никакого интрафейса. Если бы ты хотела, то открыла бы их давно. Все принадлежало тебе. Абсолютно все. И принадлежит до сих пор.

Ли отвернулась и посмотрела в серое небо. Последние лучи солнца тонули за горизонтом, затянутым облаками. Она протянула руку, глядя в сторону, и Коэн взял ее. Она сильно сжимала его руку, пока не почувствовала напряжение в суставах. Он рассмеялся.

– Скажи что-нибудь. Не то я начну умолять тебя, и нам обоим станет неловко. – Она повернулась к нему.

– О Боже, Кэтрин, не плачь. Я не вынесу твоих слез.

Но было слишком поздно.

– Ты знаешь, как я заплатила за это? – Она показала на свое лицо. – За генетическую операцию?

Он отрицательно покачал головой.

– Деньгами, полученными по страховке за смерть моего отца.

– Ах, этот сон.

– Да. Сон. Он спустился в шахту вместе с Картрайтом и покончил с собой. Они подстроили так, чтобы все выглядело, будто он умер от пневмокониоза. И все ради того, чтобы я смогла заплатить подпольному генетику. Ты знал об этом? Удалось ли тебе вынюхать этот мой маленький секрет?

– Нет, – сказал он тихо.

– Ну, так видишь, этот сон был правдой. Я убила его. То, что я сделала, было равносильно выстрелу из пистолета ему в голову.

– Он все равно был смертельно болен. Я видел медицинское свидетельство.

– Он не был при смерти. Он мог прожить еще несколько лет, но убил себя, чтобы у меня были деньги. Я взяла их и ушла, даже не оглянувшись. И ты знаешь, что в этом самое плохое? Я даже не спустилась с ним туда. Моя мать пошла с ними. А я – нет. Я забыла все о своем детстве. Ты можешь подумать, что я забыла и это.

– Ты была так молода. Детям не всегда хватает сил. Да и кому их хватает?

– Не в этом дело.

– А в чем же?

– А в том, что я больше не переживаю об этом. Не чувствую своей вины. Не грущу. Не чувствую ничего. Я так плохо помню все это, что у меня нет никаких чувств. Я забыла свой дом, семью, все, что делает человека настоящей личностью. И мне нечем заменить потерянное. Разве что воспоминаниями о пятнадцати годах, в течение которых я лгала и скрывала правду.

– У тебя есть я.

Она закрыла глаза.

– Я не могу дать тебе того, что ты хочешь, Коэн. Я давно потеряла это.

– А я ведь и не влюбился в того ребенка, которого ты так боишься вспоминать, – сказал Коэн после длинной паузы. – Я полюбил тебя.

– Этого человека больше нет, – сказала Ли и вырвала руку.

Наступила ночь. В открытом пространстве под куполом стало темно. Свет шел откуда-то сверху, и его отблески напоминали падающие звезды. Ли не сразу догадалась, что источник света находился рядом с ней. Коэн достал зажигалку, зажег ее и рассеянно водил по голубому пламени пальцами Рамиреса.

– Я прекращу это, – сказал он. – Я скажу Корчову, что ты не сможешь это сделать. Я придумаю, как заставить его поверить в это.

Ли горько рассмеялась.

– Ты думаешь, это все равно что играть в бридж? Ты сделаешь это, и он убьет меня.

– Нет. Нет. Я позабочусь об этом.

– Есть некоторые вещи, Коэн, которые ты не в силах решить.

– И что тогда? – спросил он.

Его слова заглушил хлынувший опять дождь.

– Мы пойдем вперед. Мы заставим интрафейс работать и доведем все до конца. А когда все завершится по-настоящему, мы сделаем все, чтобы выйти из этого живыми. Ты готов?

– А ты?

– Я буду стараться.

– Тогда вперед.

Большая капля дождя протекла сквозь нарушенную изоляцию панели и звонко упала рядом с Ли. Она наклонилась, затушила сигарету в воде и растерла ее в темную грязную массу.

– Кэтрин? – Коэн тронул ее за плечо, словно желая привлечь ее внимание к себе.

Ли оглянулась. Он был рядом, совсем близко, и сидел так тихо, что трудно было поверить, что у Рамиреса билось сердце.

Он коснулся ее щеки, и она почувствовала, как его пальцы вытерли катившиеся слезы. Он обнял ее шею рукой, прижав ее голову к своему плечу.

Ли обмякла в его руках, тесно прижавшись к нему всем телом. Ее дыхание успокоилось. Она почувствовала себя окруженной уютным безопасным теплом и поняла, что устала все время скрывать что-то. Устала бороться. Просто устала.

Постепенно, настолько медленно, что она сначала и не заметила, уютное тепло сменилось другим ощущением. И она начала различать особый запах Коэна (или запах Рамиреса?) и одновременно воспринимать себя через ощущения Коэна. Прикосновение его пальцев к шее Ли изменилось и стало настойчивее. В ее сознании появился образ: она поднимает голову, приоткрывает рот и тянется к нему. Это родилось в голове у нее или у него? Чувствовала ли она свое желание или его? Была ли в этом какая-либо разница?

– Коэн, – позвала она.

Голос ее звучал так неясно и глухо, что ей показалось, что это произнес кто-то посторонний.

Он приподнял ее лицо, стер последнюю слезу, провел мягкой подушечкой пальца по верхней губе и заглянул ей в глаза. Взгляд его был мягок и беззащитен. В нем был вопрос, требовавший ответа.

Одеяло, закрывавшее вход в воздушный шлюз, откинулось, и кто-то быстрыми шагами вошел в комнату. Коэн отстранился. У Ли в ушах шумело от пульсирующей крови. Внизу стояла Белла и смотрела на них. Ли заметила, что ее взгляд метался от нее к Коэну и обратно.

– Вас зовет Корчов, – сказала Белла. – Он хочет попробовать еще раз.

ШЭНТИТАУН: 7.11.48

Ли знала, куда направлялась, когда выходила из убежища этим вечером, хотя и не хотела себе признаться. Ее смущало осознание того, как мало изменила ее жизнь. Она все так же пряталась и лгала самой себе, все еще продолжала игры, в которые играла на этих улицах, будучи десятилетней девчонкой со сбитыми коленками.

«Не забегай вперед черной кошки или белой собаки. Наступи на шерсти клок, отобьешь мамаше бок. Брось щепотку соли за спину, и не загудит гудок на шахте». И конечно, главное правило, железное: «Не признавайся в том, что хочешь, даже самой себе или никогда этого не получишь».

Ли не могла поверить, что нашла дом. То, что ноги сами несли ее туда, словно весь маршрут: улица, поворот, кривой переулок между домами был вшит в ее тело более прочно, нежели память, выводило ее из себя. Она шла туда так естественно, и дорога казалась такой знакомой, что даже темнота не смущала. Она не была уверена, что нашла бы путь при дневном свете. Почему-то у нее было такое чувство, что она ходила по этой улице только после наступления темноты. Сколько раз ей приходилось почти бежать мимо этих дверей, глядя под ноги, потому что казалось, что стоит взглянуть вперед – и увидишь что-то страшное, от чего сердце остановится и не даст ей добежать до домашнего тепла и ужина? И сколько раз ей проходилось ходить здесь, когда она начала уже работать под землей и была достаточно взрослой, чтобы не бояться темноты? Или не признаваться самой себе в своем страхе.